Воды слонам! - Груэн Сара (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Я открываю клетку, где живет орангутаниха, и ставлю на пол поднос с фруктами, овощами и орехами. Когда я закрываю дверь, она высовывает из клетки длинную мохнатую лапу и указывает на апельсин на другом подносе.
– Что? Хочешь этот?
Она продолжает тыкать пальцем, глядя прямо на меня и моргая близко посаженными глазами. Лицо у нее вогнутое и напоминает большую тарелку, окаймленную рыжими волосками. Никогда не видел такой возмутительно прекрасной особи!
– На, – говорю я, протягивая ей апельсин. – Возьми.
Она берет и кладет его на землю, после чего вновь высовывает лапу. Отметая опасения, я протягиваю ей руку. Она обхватывает мою ладонь пальцами и отпускает, после чего усаживается на пол и принимается чистить апельсин.
Я таращусь на нее в полном изумлении. Она меня поблагодарила!
– Ну, хватит! – говорит Август, когда мы выходим из зверинца, и хлопает меня по плечу.
– Пойдем, выпьем, малыш. В костюмерной у Марлены есть настоящий лимонад, а не тот сироп, что продают в ларьках. А мы еще капнем туда виски. Что скажешь?
– Подождите минутку, – отвечаю я, – мне еще нужно заглянуть во второй зверинец.
Из-за не вполне понятного статуса грузовых лошадок «Братьев Фокс», поголовье которых в ходе дня изрядно по уменьшилось, я лично сходил и убедился, что их накормили и напоили. Но экзотических животных и лошадей, выступающих на манеже, я еще не видел.
– Нет, – твердо говорит Август. – Ты пойдешь со мной.
Я в удивлении поднимаю глаза:
– Хорошо. Конечно. Но вы уверены, что всех накормили и напоили?
– Рано или поздно их накормят и напоят.
– Что? – переспрашиваю я.
– Рано или поздно их накормят и напоят.
– Август, сейчас, черт возьми, не меньше тридцати градусов в тени. Не можем же мы оставить их без питья!
– Можем. Ровно так мы и поступим. Так уж Дядюшка Эл ведет дела. Они с мэром еще малость по препираются, до мэра дойдет, что ему совершенно некуда девать всех этих чертовых жирафов, зебр и львов, снизит цены, и вот тогда – и только тогда! – нам будет позволено ими заняться.
– Простите, но я так не могу, – я поворачиваюсь, чтобы уйти.
Август хватает меня за запястье, приближается ко мне настолько, что его лицо оказывается в дюйме от моего, и приставляет палец к моей щеке:
– Можешь-можешь. О них позаботятся. Только не сразу. Так уж у нас тут принято.
– Но это же бред собачий!
– Для Дядюшки Эла обустройство цирка – это вид искусства. Мы стали тем, что мы есть, лишь благодаря ему. Кто, ко всем чертям, знает, что у них в этом шатре? Если ничего интересного, то и ладно. Кому какое дело? Но если там есть хоть что-то, что ему по нраву, а тут ты влезешь в его дела – и в результате ему придется выложить больше, – то, поверь мне, уж он-то с тобой разберется. Понял? – цедит он сквозь стиснутые зубы и повторяет, намеренно отделяя каждое слово от следующего: – Скажи… ты… понял?
Я смотрю ему в глаза, не мигая.
– Вполне.
– Вот и славно, – Август убирает палец от моей щеки. – Вот и хорошо, – повторяет он, кивая и смягчая гримасу, и, наконец, выдавливает из себя смешок. – Скажу я тебе, этот виски хорошо идет.
– Пожалуй, я не буду.
Он оглядывает меня и пожимает плечами:
– Как хочешь.
Я усаживаюсь на некотором расстоянии от шатра с брошенными животными и смотрю на него со все возрастающим отчаянием. Внезапный порыв ветра вздымает крыло шатра. Господи, у них даже вентиляции нет! Никогда еще голова моя так не плавилась от жары, а горло так не пересыхало. Я снимаю шляпу и покрытой налетом песка рукой утираю пот со лба.
Когда над кухней взмывает оранжево-голубой флаг, призывающий к обеду, в очередь выстраиваются и новые работники «Братьев Бензини». Их легко отличить по зажатым в кулаках красным талончикам. Толстяку повезло, повезло даже бородатой женщине и нескольким карликам. Дядюшка Эл взял только артистов, причем один бедняга вновь потерял работу буквально через несколько минут, когда Августу показалось, что он, выходя из вагона, не так взглянул на Марлену.
Еще несколько человек от «Братьев Фокс» тоже пытаются пристроиться в очередь, но Эзра не пропускает никого. Его работа – знать всех и каждого в лицо, и тут уж, поверьте, ему нет равных. Завидев очередного бедолагу, он поднимает большой палец, и за дело берется Черныш. Кому-то из отвергнутых удается даже ухватить пригоршню харчей, прежде чем его вышвыривают из кухни головой вперед.
Вдоль стен кухни толпятся неряшливо одетые молчаливые люди с голодными глазами. Когда Марлена отходит от стойки, один из них устремляется к ней. Это высокий изможденный мужчина с впалыми щеками. В других обстоятельствах он мог бы, пожалуй, показаться красавцем.
– Леди! Эй, леди! Поделитесь, а? Хоть кусочком хлеба!
Марлена останавливается прямо перед ним. Взгляд у него голодный, в глазах застыло отчаяние. Она переводит взор на свою тарелку.
– Ну, леди! Помилосердствуйте. Два дня во рту ни крошки не было.
– Пошли, не стой, – Август берет Марлену под локоток и решительно ведет к столу в середине шатра. Обычно мы сидим за другим столом, но я подметил, что всяк старается не прекословить Августу Марлена сидит молча и время от времени бросает взгляд на стоящих возле шатра.
– Нет, так не годится, – говорит она. – Кусок в горло нейдет, когда я смотрю на этих бедняг. – Она поднимается из-за стола и берет в руки тарелку.
– Ты куда? – резко спрашивает Август.
Марлена смотрит на него сверху вниз:
– Ну как я могу сидеть тут и обжираться, когда они два дня не ели?
– Не смей ничего ему давать, – говорит Август. – Сядь сейчас же.
На нас начинают оглядываться с соседних столиков. Август нервно улыбается и склоняется поближе к Марлене.
– Дорогая, – настойчиво продолжает он, – я понимаю, что тебе нелегко. Но если ты поделишься с ним обедом, он решит, что это повод здесь задержаться. И что тогда? Дядюшка Эл уже выбрал, кого хотел. Этому парню не повезло. Ему нужно двигаться дальше, и чем скорее, тем лучше. Это исключительно для его пользы. Так будь же к нему добра.
Глаза у Марлены суживаются до щелочек. Она ставит тарелку на стол, подцепляет вилкой свиную отбивную и с размаху шлепает на кусок хлеба. Стащив еще один кусок хлеба с тарелки Августа, она накрывает им отбивную и отбывает.
– И что, скажи на милость, ты вытворяешь? – кричит ей вслед Август.
Однако она направляется прямиком к изможденному просителю, берет его за руку и впечатывает туда сэндвич. После чего под жидкие аплодисменты и свист с той стороны шатра, где едят рабочие, удаляется прочь.
Август весь дрожит от злости, на виске пульсирует жилка. Миг спустя он тоже поднимается, берет в руки тарелку и, вышвырнув ее содержимое в помойное ведро, уходит.
Я пялюсь на свою тарелку, которая буквально ломится от еды: тут тебе и свиные отбивные, и капуста, и картофельное пюре, и печеные яблоки. Надо же, весь день вкалывал как проклятый, а на еду даже смотреть не могу.
Уже около семи, но солнце все еще высоко, а воздух до сих пор не остыл. Местность сильно отличается от той, что мы оставили позади, на северо-востоке. Это совершенно высохшая равнина. Ярмарочная площадь заросла высокой травой, вытоптанной, покоричневевшей и ломкой, словно сено. А по краям, вдоль путей, все заполонили сорняки с жилистыми стеблями, мелкими листочками и скученными соцветиями. Они как будто созданы для того, чтобы тратить жизненные силы впустую, вытягиваясь все ближе к солнцу.
Проходя мимо конюшни, я замечаю в ее скудной тени Кинко. Перед ним елозит, припав к земле, Дамка, и каждые несколько дюймов беспомощно оставляет за собой коричневые лужицы.
– В чем дело? – останавливаюсь я рядом с ними.
Кинко угрюмо поднимает на меня глаза.
– А что, разве не видно? Ее несет.
– Что она ела?
– Поди уследи.
Наклонившись, я разглядываю одну из лужиц: вдруг это просто глисты? Но, похоже, все чисто.
– Спроси на кухне, нет ли у них меда.
