Вертолёт, 2006 №1 - Журнал Вертолет (серия книг .TXT) 📗
Генерал-полковник В.Е. Павлов
Вот и все… Время, отпущенное на подготовку, истекло. Наступил момент истины. Отгремели прощальные марши, отзвучали напутственные речи остающихся в родном гарнизоне командиров, начальников и сослуживцев, пробежали ручейки слез по милым жениным щечкам, выпиты обязательные традиционные посошки, стременные, закурганные и еще бог знает какие чарки. Эскадра пошла на войну.
Тоскливо защемило сердце, особенно после того, как командир соседней эскадрильи, остающийся в родном «колхозе», с грустной улыбкой юродивого-провидца, провожая взглядом понуро расходившихся после построения офицеров, промолвил: «Не все вернутся…». Но колесо судьбы уже неумолимо провернулось, заскрежетало, и, все больше убыстряя ход, понесло эскадру на встречу с неизбежностью, поджидающей нас всех вместе и каждого в отдельности.
Наша эскадра дальневосточных удальцов высадилась на кабульский аэродром — место своего предназначения 17 сентября 1981 года. У вылезающих из самолета офицеров сразу возникло тревожное чувство, как будто попали они на чужую планету. Воздух, с первым вздохом ворвавшийся в ноздри, сразу обжег своим жаром и непривычным вкусом. Он пах сложной смесью «духов» из выхлопных газов, пыли, полыни и еще чем-то неуловимо горьким, что еще не встречалось в жизни. Наверное, это и есть запах чужбины, подумали мы.
Справа в предвечерней дымке сурово насупился склон горы, который казался настолько близким, что его можно было потрогать. Впереди, по направлению взлетной полосы, виднелась огромная каменная стена, поднимавшаяся до самого неба и даже выше.
В воздухе висела пыль, поднятая винтами деловито спешащей на задание пары «вертушек», и вот из этой пыли, как джин из кувшина, возник ПАВЛОВ. Он не стал представляться, назвал только фамилию, но по уверенному и властному тону, манере держаться сразу стало понятно, что перед нами командир полка.
Высокий, кряжистый, с лицом, будто высеченным из камня, он говорил что-то о порядке дальнейших действий, предстоящих вылетах, особенностях выполнения задач, но после трудного перелета смысл его слов доходил с трудом. Зато насторожившиеся инстинкты чутко улавливали интонацию, мимику, жесты, манеру двигаться. Так прибившийся к дому щенок пытается разгадать хозяина с первых минут: добрый он или злой, будет ли бить, а если да, то чем?
Сквозь нарочито суровую манеру говорить, командный голос наши встрепенувшиеся рецепторы уловили тщательно маскируемую тревогу, заботу, даже нежность по отношению к нам, пилотягам — небритым, почерневшим с дороги, скукожившимся от непривычной обстановки. Это была тревога за людей, которые на долгое время станут его детьми, его продолжением, его кулаками, клыками в той неотвратимой драке, которая уготована командиру и его хозяйству партией, правительством, самим господом Богом.
В авиации не принято называть начальника по званию, проще и честней, с оттенком признания профессионализма в летном деле и некоего сыновьего чувства, звучит — «командир», и уж высшее признание его состоятельности, когда народ зовет «Батей», но это только за глаза.
Командир (так с первых минут стали мы называть полковника Павлова) переводил взгляд с одного офицера эскадры на другого, пристально вглядывался в незнакомые пока лица. Ненадолго задерживаясь на некоторых, пытался понять, уловить, используя весь свой житейский опыт и командирские навыки, чего ожидать от этих людей, какой толщины «кишка» у молодых, в общем-то, пацанов, представших перед ним. Что они могут натворить, к чему готовы в этой страшной, непонятной и непонятой в народе войне?
Его взгляд остановился на нас с Сашкой Садохиным. Двигаясь с угловатой грацией матерого сохатого, он подошел поближе, не отрывая глаз от наших лиц (его взгляд не обжигал, не заставлял внутренне съеживаться), спросил, кто мы. Сашка представился по-старинному, мол, политрук. Павлов, с ходу отсекая некоторую вольность, допущенную Садохиным в разговоре, строго заметил, что это звание надо еще заслужить.
Ну а я, пока продолжалась эта эскапада, не мог отвести глаз от рук командира. Говорят, глаза — зеркало души. Но взгляд можно замаскировать за показной жесткостью, иронией, наконец, просто спрятать глаза за темными очками. Руки сокрыть сложнее. У Павлова оказались руки крестьянина, ладони напоминали ковш экскаватора, скрюченные пальцы, казалось, были способны обхватить наши головы целиком. Впоследствии я не раз наблюдал, как эти руки брали за «чупрыну» подогретых водярой, разбушевавшихся бугаев, и, странное дело, как будто некое излучение исходило от этих ладоней: буян мгновенно превращался в кроткого мальца, смиренно просящего пардону.
Командир задал еще несколько вопросов, уточняя состав прибывшего контингента, и, махнув в сторону жилых модулей, приказал заняться размещением.
Сколько потом за этот год пришлось испытать, пережить вместе с ним, в каких только переделках побывать, а это впечатление от первой встречи запомнилось навсегда, проведя черту между «той», довоенной, жизнью и представлением о ней, и «этой», военной, окунувшись в которую, рождается другой, новый человек…
Неделю в жилом модуле мы провели вместе с летчиками заменяемой нами эскадрильи. Наши «варяги» показались нам после этого мелкими выскочками: ну как же, такие зубры снизошли до общения с новичками и даже провели ознакомительные полеты для изучения района боевых действий. «Зубры» показали ряд боевых маневров со стрельбой ракетами и пушками с режимов, ничего общего не имеющих с теми, на которых мы тренировались в довоенной жизни.
Много лет летая на милой сердцу «восьмерочке» по принципу «крен пятнадцать, шарик в центре», весьма непривычно было видеть в переднем блистере одну только землю при пикировании и одно только небо при кабрировании. Да и несмотря на бешено растущую или загашиваемута скорость при угрозе выйти за ограничения надо еще умудриться увидеть цель, прицелиться и отстрелятся по ней, а еще лучше — попасть, да не пальцем в небо, а куда наметил.
Показали они (экипажи, которые мы приехали заменить) и методы захода на пыльную площадку, снисходительно объяснив, что по официальной, описанной в инструкции методике можно на здешние площадки и вовсе не зайти.
Но вот пришел черед и этим ребятам в самолет грузиться. Паша Барнас, «правак» из заменяемых, сыграл на гармошке, склонив над ней седую голову, пронзительно грустную мелодию и, э-э-эх! закинув ее снова под кровать, побежал догонять своих. Остались мы наедине с войной, с пугающим своей неизвестностью будущим. Идти в него придется по еле заметной тропочке, проделанной предыдущими посланцами Родины.
И вот оно, первое боевое задание. В одном из кишлаков агентурная разведка обнаружила склад боеприпасов. Необходимо его разбомбить, но так, чтобы соседние дома, налепленные друг к другу, буквально как ласточкины гнезда, не пострадали.
Для этого, по правилам, на борту у ведущего группы должен находиться тот самый «источник», который кривым своим пальцем обязан ткнуть в конкретный дом. Мы называли его «авиапредатель». Этот персонаж мог быть местным бандитом, перевербованным нашими разведорганами, мог быть партактивистом, зарабатывавшим право на выезд в Союз — рай на земле в их, афганцев, представлении. Да и какая нам разница? Главное, чтобы этот местный Сусанин правильно цель показал, да и желательно с первого захода. А вот это происходит далеко не всегда.
Дело в том, что даже если человек родился и вырос в данном кишлаке, с вертолета, летящего на скорости более двухсот километров в час, он видит только несущуюся в бешеном ритме поверхность земли, не успевает различать улочки родового гнезда, исхоженные вдоль и поперек. Ну, а нам вовсе неинтересно снижать скорость или забираться повыше, ведь так проще завалить беззащитную, в общем-то, «вертушку» вместе со всем ее содержимом, то бишь экипажем. И вот мы летим, несемся, стелемся над самой землей на предельной скорости. Наш экипаж — ведущий, за нами, кроме моего ведомого Юрки Наумова, «крадется» к цели ударная группа, состоящая из шести «двадцать четверок» («полосатых»).
