Талисман жены Лота - Островская Галина А. (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Наконец, проходами, которые становились все уже, она вышла к одинокой скале Последних Наставлений. Руку ее пожала невидимая холодная прабабкина рука, и позваниванье смолкло.
...Подземная пирамида смотрела на слепую женщину мертвым глазом тишины.
Фаруда преклонила колена и молча ждала.
...Безмолвие скрежетало над головой, дымилось время, сжигалась темнота...
– Спрашивай, – наконец услышала она.
– Чем я могу помочь роду?
– Ничем. Больше не вмешивайся, – был ответ.
Что-то теплое коснулось руки Фаруды.
– Ты? – спросила она.
– Да, – ответил огромный сторожевой пес с голубыми глазами, с которым Фаруда играла в детстве. Пес вынянчил ее...
– Идем, – лизнул ей щеку пес. – Мне разрешили тебя проводить.
Ритуальные пляски
– Машенька, – представилась женщина, стоящая бочком у дверного косяка и перебирающая оборки на выцветшем платье.
– Проходите, – почти предложила Аглая.
– Да, спасибо, я пройду, – сказала тихонько Машенька, подхватила с пола какую-то коробку и со склоненной головой пробежала на кухню.
Села на краешек стула.
– Вы нальете стаканчик воды? – попросила она, исподтишка рассматривая небогатую кухонную обстановку.
– Налью, – сказала Аглая и поставила перед старой девушкой стакан.
– Вы простите, у меня к вам дело.
«На страхового агента она не похожа, – решила Аглая. – Наверное, будет рекламировать фильтры для очистки воды».
– У меня есть только пять минут. Постарайтесь уложиться, – соврала Аглая.
Серые глазки на сером личике сделались круглыми. Гостья торопливо полезла в поставленную на пол картонную коробку, достала оттуда что-то, завернутое в старый целлофан.
– Вот! – грохнула она груз на стол.
Аглая молчала.
– Это вам. Вам велено передать, обязательно в руки... – нафаршированные невинностью глазки уставились на Аглаю.
Та придвинула к себе посылку и уловила запах. Он был острый, как готические шпили в лунные ночи греха и отчаянья.
– Кто передал это? – сухо спросила Аглая.
Мышка съежилась.
– Моя хозяйка. Она умерла. Да вы были у нее однажды, помните?
– Нет. Ни вас, ни вашу хозяйку я не помню.
– Меня Машенька зовут, – начала оправдываться гостья.
– Я помню, как вас зовут, – резко ответила Аглая.
– Моя хозяйка умерла, – снова заморгала глазами мышка. – А вы были у нее с этим господином высоким, который часы купил в прошлом годе у нас... Помните? Не помните? Ну, ничего, я сейчас... Я сейчас все расскажу... Вы когда приходили с господином этим, вы тогда денег моей хозяйке принесли. Деньги какие-то чудные были, не наши, французские, может... Нет-нет, немецкие деньги... Как же они называются?
– Марки.
– Ну да, марки... Моя хозяйка, когда-то в Германии жила, она красавицей была... Бывало, мне рассказывала, на какие балы ее приглашали, какие у нее кавалеры были... Богатые... Это еще до войны было... Графья, бароны, принцы всякие. Лыцари, одним словом. А сама-то она никакая ни барыня, так...
Машенька завистливо вздохнула и еще плотнее сомкнула колени. Потом, наклонившись вперед, заговорщицки зашептала:
– Она потом надзирательницей служила. Вот ведь как бывает!.. Она в полубреду-то предсмертном все рассказала... Все! И как женщин нагих проверяла... Все! ...Между ног им проверяла...
Дыханье гостьи участилось.
– Дальше, – сказала Аглая.
– Я еще про ее прежнюю жизнь-то не досказала...
– Доскажи, – разрешила Аглая.
– В прежней жизни-то, довоенной, она красавицей была... И барон у нее один был на примете... Все за ней увивались, а он нет... А она его любила, видать... А может, не любила... Может, ей обидно стало, что он на нее никакого внимания не обращает.... Долго она возле этого барона крутилась, а он ни в какую. Не люблю я тебя, говорит, и все тут.
– Ну! – велела Аглая. Мышка испугалась.
– Она потом к нему как-то влезла в доверие, извернулась. Как – не знаю, не поняла толком: хозяюшка-то моя покойная все мыслями путалась, когда рассказывала... Начнет говорить, да вдруг какао заставит сварить, а то и вовсе белье перестлать... А сколько я ей добра сделала – один Бог знает! Я ж ей все только добро делала! Даже иногда бесплатно. Помню, за свой счет однажды билет в автобус купила, и с нее деньги взять забыла... Было такое!
– Дальше, – устало сказала Аглая.
– А дальше нечего рассказывать, – заявила Машенька гордо. И продолжила. – Она с умыслом в доверие-то втерлась, не просто так... Сначала невесту барона этого оклеветала. Та, сердешная, уж как плакала, как плакала... Отравилась потом... Барон, с горя с этого, обезумел вовсе. А бабка-то, хозяйка моя, тут как тут. Под шумок документы-то и выкрала, ценные... Их как зеницу ока берегли, документы эти... В могиле берегли-то, не просто так. Склеп называется, бабка сказывала... Вон, смотри, вот они!
Мышка, в мгновенье ока сделавшаяся злой крыской, начала рвать блеклую целлофановую обертку.
Аглая закрыла глаза.
...черная боль задымилась в кровавых подтеках огня...
...закишело предательство в сухих изломах мертвых деревьев...
...обнажились незаживающие раны освежеванной памяти.
На стол грохнулся сундучок, почти игрушечный. На разомкнутой дужке покачивался тяжелый замок. Длинные стрелки часов с пустыми – без цифр – циферблатами двинулись против хода.
– Я пойду, – тихонько соскользнула услужливая Машенька со стула и добавила в дверях, – за доставку ничего не требуется: мне хозяйка перед смертью оплатила доставку-то... Только я обещала в тот же день, что она помрет, принести, да задержалась. Простите уж, Бога ради.
Хлопнула дверь.
Аглая открыла крышку сундучка – маленькие скрипучие ворота в преисподнюю.
Память полетела в пропасть ненасытного колокольного звона.
Стрелки часов как рука времени уперлись в мертвую латынь, вычурный древнегерманский и высокий иврит.
«...Любимый! Стон мой, мука моя, радость моя! – Ожогом легло на ладонь Аглаи выпавшее из поленницы свитков коротенькое письмецо. – Любимый! Соткана из несчастья любовь моя, выжжена горем. Но в моем смертном рубище нет ни ниточки раскаянья. ...На моем теле, под ранами, под язвами незаживающими, горят нежные твои поцелуи и спасают сердце от всяческого озлобления, от отступничества... Струны моего счастья не оборваны...
Не жалей меня, забудь, живи дальше. На казнь не приходи, не надо. Я не смогу быть такой красивой, как была. Мне покоя не будет на небесах, если ты будешь страдать, милый...»
Неровные строчки летели, бросая на лету в золотые чаши ее глаз раскаленные угли средневековой весны.
Средневековая весна исполняла ритуальную пляску любви и смерти.
Она была на диво хороша и молода.
Она была знакома Аглае.
...Достав из книжного шкафа все словари, которые у нее были, Аглая стопками сложила их на стол и пошла в спальню надеть что-нибудь, в чем на балу у Королевы полыхающих костров, мрачных ведьминых башен и зловещих приговоров будет чувствовать себя хорошо.
Выбрала длинное черное шелковое платье без рукавов, заколола высоко волосы, ярко подкрасила губы. Сняв с шеи талисман и зажав его в кулаке, пошла на плаху прошлого, гордо вскинув голову.
...Бумаги из оставленного открытым сундучка грызла кошка. Ее зачумленные ненавистью глаза были тоннелями в глубь веков. И – в даль греха.
– Уйди отсюда! – крикнула на нее Аглая. – Уйди, без тебя тошно!
Кошка по-волчьи высунула язык, и с края его закапала ядовито-чистая слюна.
Аглая взяла за шкирку сопротивляющегося зверя и вышвырнула его за окно. Кошка тут же снова запрыгнула на подоконник.
– Уйди, а, – просяще обратилась Аглая к ошпаренным зеленым кипятком глазам, смотрящим на нее сквозь стекло. – Уйди, Басенька. Дай, я сама... Хорошо?
