Тихий друг - Реве Герард (читать книги полные TXT) 📗
Юное лицо-на первый взгляд, мальчику было лет семнадцать или восемнадцать — обрамляли прямые волосы, и казалось, что мальчик сошел с флорентийского портрета эпохи Возрождения (для писателя Сперман неплохо разбирался в изобразительном искусстве), но, приблизившись и попав под более яркий свет, он стал походить, скорее, на персонажа гравюры какого-нибудь вдохновленного социализмом художника конца века, маскирующего жадную педерастию сочувствием к судьбе молодого рабочего. «Да, ужасно, как бесстыдный капитализм эксплуатирует милых мальчиков», мрачно подумал Сперман.
Подойдя вплотную, мальчик бесстыдно и отважно взглянул Сперману прямо в глаза. «Что это значит?» — вот и все, что Сперман успел подумать. Мальчик прошел мимо. Услыхав легкий шелест не слишком туго затянутого пояса на плаще, Сперман задрожал.
Он не смог удержаться и обернулся. И надо же: сделав несколько шагов, мальчик тоже остановился и оглянулся.
— Агнец Божий, спаси меня, — пробормотал Сперман.
И что теперь? Господи, да что он, связанный по рукам и ногам северонидерландским бардом, мог сделать? Он не мог позвать мальчика с собой. Было уже поздновато. Им придется ложиться спать, а дома только два спальных места, к тому же в одной комнате. И представить только, что этот бард потянет к милому принцу бородавчатые ручонки!..
Немедля договориться о встрече, но как?.. Сперман лихорадочно рылся в карманах слишком, в сущности, молодежной американской военной курточки. Только какие-то веревочки и бумажные катышки. Хорошо бы найти адресованный ему конверт или хотя бы огрызок карандаша, чтобы, быстро разгладив клочок бумаги, записать свое имя и адрес. Нет, ничего… Что за слепую неудачу опять подкинула ему жизнь…
Секундочку… Вдруг у него в руках оказалась почти несмятая бумажка — банковская квитанция, с указанным на ней состоянием счета: 23,66 гульденов. С этим нищенским клочком бумаги он подошел к мальчику. Времени на реверансы не было.
— Если захочешь зайти… — проговорил он, тяжело дыша. — Не сегодня вечером… Завтра… Или потом… Я почти всегда дома… Мое имя есть в телефонном справочнике… если захочешь позвонить… Вот здесь мое имя… И адрес… Я живу совсем недалеко отсюда… За углом…
Мальчик взял бумажку. Увидев его издалека и потом, когда он проходил мимо, Сперман чувствовал прикосновение к совершенству, но сейчас, когда мальчик стоял перед ним и вновь смотрел на него, Сперман яснее ясного осознал, как смехотворна и пуста его собственная жизнь. Он знал мальчика, хотя они никогда не встречались: это был принц из его снов, из детства, полного лишений: принц, которому он отваживался отдать свое сердце только во тьме, в одинокой постели; сказочный принц с цветных картинок книги, хранимой в шкафу с игрушками, за дверцей с треснутым витражом; следопыт с обнаженным торсом, который, согнувшись, разглядывает царапину на коленке — с картинки волшебного фонаря…
У мальчика было красивое, правильное и честное лицо. Судя по губам, он еще очень молод: может быть, и семнадцати лет. Ему, казалось, неведом стыд, он лишь несколько удивился прозаическому, даже вульгарному способу, которым Сперман пытался завязать знакомство.
— О. Да. Спасибо, — равнодушно произнес он.
Только услыхав его голос, Сперман — помимо почитания и обожания — испытал плотское, вопиющее желание.
Когда мальчик сунул бумажку в карман плаща и отступил на шаг, Сперман услышал позвякивание. Он что, нес за пазухой мешок с крадеными драгоценностями? Нет, решил Сперман, тогда бы он не остановился, а быстро пошел дальше.
Бесстрашный взгляд из-под слегка вьющейся, русой челки, спадающей на лоб, казалось, дразнил, и Сперман представил себе мальчика голым: на какую-то долю секунды одежды стали прозрачными, и Сперман ясно увидел его бестрепетный, выпирающий, смуглый уд.
— Сегодня никак не получится. В другой раз, — нагло повторил Сперман, будто мальчик наверняка пошел бы с ним, если бы Сперману было удобно.
На самом деле, Сперман был практически уверен, что мальчик никогда не постучится в его дверь и даже не остановится, если встретится с ним на улице.
— Хорошо, — спокойно ответил мальчик. — Увидимся. Приятного вечера. До встречи.
Это «приятного вечера» звенело у Спермана в голове, когда он вновь присоединился к своему проклятому, но живехонькому попутчику.
— Кто это был? — вдобавок спросил тот.
— Да… так… брат сестры, — ответил Сперман.
Слова, звуки… Главное, говорить: какая на хрен разница, что. Бард, казалось, был удовлетворен ответом и не заметил бессмыслицы.
Вскоре они вернулись домой, ну да, домой… Разве где-то на этом свете у него был дом?..
В такое время пора ложиться спать, но, несмотря на усталость, Сперман был бодр, а его мысли как-то мучительно ясны. Выпить, что ли? Пожалуй, только вот нечего…
— Выпить хочешь? — спросил Сперман, лицемерно шаря в пустых шкафах.
Да, бард «выпил бы еще по рюмочке».
— Деньги кончились, — озабоченно сообщил Сперман, — а то я купил бы в кафе за углом. У них там дороже, чем в магазине, но ненамного. Торговать не имеют права, но мне бутылку продадут, они меня знают.
Бард тут же извлек из кармана деньги. Сперман успел в кафе как раз перед закрытием и принес оттуда бутылку можжевеловой водки, которую ему продали, осторожничая и осматриваясь, завернув в газету и сунув в пакетик.
Прикладываясь к бутылке, бард без умолку болтал, а Сперман слушал, осознавая и понимая все — если вообще было что понимать, — но ему совершенно не удавалось скрыть отсутствие интереса. Он понял, что уже далеко за полночь, и что он слишком пьян, чтобы возражать барду и тем самым напроситься на неизбежную ссору. Поэтому он ограничился кивками и задумчивым хмыканьем. На самом деле его мысли были далеко, он думал о недавней встрече с волшебным принцем на Стоофстеех. Переулок стал символом темного унылого прохода, которым и была жизнь. То, что мальчик явился Сперману в лиловом свете порочного промысла семидесятичетырехлетней бляди, у которой (Сперман не знал наверняка) не было то ли ступни, то ли всей ноги, — парадоксальным образом доказывало его невинность и чистоту: что бы мальчик ни делал, грех не касался его и, конечно, не мог в него проникнуть. Или Сперман идеализировал свое видение? Однако, он, к примеру, понимал, что никогда не сможет вставить барду мозги, но что это доказывало? А вот эта встреча в переулке случилась неспроста, что-то в ней было. Рано говорить о доказательстве бытия Божьего — ни к чему заходить так далеко на первых порах, — но это явно был знак, вот что.
После четвертой или пятой рюмки женевера Сперману уже едва удавалось сдержать слезы: он ведь даже не знал, как зовут мальчика, значит, никогда не сможет, угождая одной рукой своей одинокой страсти, назвать его золотым, безгрешным именем. Тот, кто знал секретный код переулка, мог бы, пораскинув мозгами, расшифровать имя на основе нескольких слов, произнесенных мальчиком при встрече, но ему, Сперману, имя не откроется.
— Назови же мне имя, — произнес он вслух.
— Имя? Какая разница? — прокаркал бард в ответ. — Чернь падка на красивые имена.
Он как раз рассказывал, что пишет или собирается написать — что для него было, скорее всего, равнозначно-литературное произведение, в котором изобразит «все совсем иначе», с «другой точки зрения». Поэтому он называл это не «книгой», а «проектом».
— И каждый персонаж рассказывает свою историю о случившемся.
— Ну конечно, — поддакнул Сперман.
Не было никакого смысла что-то доказывать. Если не умеешь писать, всегда можно прибегнуть к раздробленности: рассказ в этом случае, может быть, и становится бессмысленным, непонятным и неудобоваримым, но отсутствие порядка и единства видения делает тебя неуязвимым для критики, которая естественно не может высказаться по поводу смысла рассказа или авторского видения по причине их отсутствия.
А если не умеешь рисовать, закончил мысль Сперман, то просто берешь и малюешь полотно полтора метра в высоту и двадцать два в длину, чтобы наверняка разругаться с директором музея и тем самым доказать, что ты — гений, изнасилованный тупыми бюргерами. (Истинно паразитическое, загодя субсидированное искусство-террор более позднего периода — вроде связанных корабельных мачт весом в тонну, продавливающих музейный пол, или «концерта для оркестра и восемнадцати роялей», — тогда еще не изобрели.)
