Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф (е книги .txt) 📗

Моей удовлетворенности самим собой не суждено было продлиться навеки. Два или три дня спустя мне позвонил вечером отец из Берлина, не на шутку раздраженно спросивший, «что мне взбрело в голову позировать для прессы?». Он, кажется, воображал, его сыночек получил вкус к независимой, как это бы сейчас назвали, «Public-Relations-работе». Я был возмущен: мне казалось, я ничуть неплохо справился со всем. В свою защиту я привел встречный вопрос, а что же мне оставалось делать.

Что так разгневало отца? Министерство пропаганды — не будет ошибкой утверждать, «друг» Геббельс — предоставило снимок, изображающий меня в цилиндре и с зонтиком, немецкой прессе; он, очевидно, был опубликован в различных листках. Несложно представить себе сопровождающие такую публикацию пересуды, для Риббентропов, мол, наши школы в Германии чересчур просты, неизысканны. Эта версия, уверен, была доведена также и до Гитлера. Подобные умело рассчитанные удары ниже пояса никогда не промахивались по своему воздействию на него [128].

Таким образом, без всякого содействия с моей стороны, я сделался «nucleus» (ядром) интрижки против отца. Мне стало ясно: все, что бы я ни делал теперь, возможно, отзовется в политической сфере. Отныне недостаточно было сдержанности, речь шла также о том, чтобы правильно реагировать. Берлинское время моего детства и начала юности ушло безвозвратно. Теперь мне пришлось иметь дело с вызовами иного рода, чем те, с которыми я сталкивался дома в Далеме, в гимназии Арндта или в отряде Юнгфолька. В то время я не мог себе представить, что отныне и до конца своих дней мне удастся свидеться с моим любимым городом только лишь на школьных каникулах, как раненому на войне или в деловых поездках в послевоенное время! Каждому довелось раз в жизни узнать на собственном опыте: мы научаемся что-либо по-настоящему ценить и любить, лишь потеряв. Так случилось с Берлином моего детства и юности. В конце 1941 года, залечивая тяжелое ранение в находившемся поблизости от Берлина военном госпитале, я еще смог немного подышать знаменитым «берлинским воздухом» (он и сегодня еще входит в поговорку из-за близлежащих лесов и озер), прежде чем город постепенно утонул в мусоре и пепле. Объятый пожарами правительственный квартал после воздушного налета 3 февраля 1945 года и мрачная встреча с Гитлером в бункере — впечатления того дня в их фатальной интенсивности поставили точку под моим отношением к Берлину как к «родимому дому».

Но вернемся к «Little Dean’s Yard», входу в Westminster School. Школа была разделена на пять так называемых «домов», в которых и протекала, собственно, школьная жизнь, исключая занятия. Они проводились в так называемых Forms (мы бы сказали «классах»). Здания школы — частично постройки «времен оных», то есть очень древние, частично имитировавшие старинный стиль, — располагались вокруг «square», мощенной внушительного размера каменными плитами. На определенные плиты могли наступать только избранные ученики, очевидно, древний ритуал, который, однако, строго соблюдался. Все отдавало традицией, чему значительно способствовал внешний вид одетых в черное учеников. Преподаватели носили «цивильную одежду», поверх нее в школе набрасывался своего рода талар, который они живописно обвивали вокруг плеч.

Меня определили в дом Эшбернхэм. «Houses» разделялись по возрастным группам на «upper», «middle» и «under». Ребята из «upper», то есть старшие, выбирали между собой «Head of House», имевшего далеко идущие дисциплинарные функции и права, вплоть до ударов тростью. В мое время там мне, правда, не пришлось пережить подобную экзекуцию. Лишь однажды — случился как раз предлог критиковать дисциплину в «under» и поговорить о некоторых нарушениях — «headboy» пригрозил со злобной ухмылкой, размахивая тростью в мою сторону: «Если в доме нет порядка с демократией, придется разок попробовать с диктатурой!»

Мне сразу бросилась в глаза прямо-таки спартанская обстановка в трех общих комнатах. На выбитом кирпичном полу вокруг стола для пинг-понга — несколько грубых деревянных скамей. На стенах висели так называемые «Locker», запиравшиеся ящички, в которых можно было хранить свои школьные принадлежности. Комната для «middle» была обставлена не лучше, в то время как «upper», насколько помню, могли наслаждаться комфортом в виде потертого ковра и нескольких стульев. У «headboy» «дома» находилось в распоряжении старое шаткое кресло. Я не знаю сегодняшних условий жизни в Вестминстере, для того времени, однако, их обозначение как «спартанские» не было преувеличением, скорее наоборот.

Когда хотелось уединиться, в распоряжении школьников находилась уютно обставленная библиотека с большим выбором книг, где, однако, запрещалось разговаривать. Ее пожертвовал состоятельный бывший ученик. Зимой теплым просторным залом библиотеки усиленно пользовались, так как в обычных общих комнатах домов было зачастую по-настоящему холодно.

Когда я рассказал родителям об условиях жизни в Вестминстере, отец нашел в рассказе подтверждение своего мнения: английский правящий слой никоим образом не является изнеженным и декадентским, но спортивным, жестким и упорным. Отец тогда поведал о свой беседе с одним высокопоставленным, принадлежавшим к «Establishment», чиновником из Форин офис, чей сын посещал Итон. То, что он рассказал, лишило мать дара речи. Из Итона чиновнику написали, он должен запретить сыну играть в футбол, так как у того имелась сердечная недостаточность и нагрузки могли оказаться для него опасными. Он, однако, этого не сделал, так как положение сына среди приятелей существенно зависело от спортивных успехов, он в этом смысле не желал ему повредить. К сожалению, сын скончался на футбольном поле. Мать, как нетрудно представить, была потрясена этим рассказом. Для отца, выслушивавшего мои отчеты о школьной жизни в Вестминстере с неизменным интересом, эта история послужила еще одним доказательством тому, что Public Schools, в которых воспитывалась правящая элита империи, выпускали отнюдь не слабаков. Я мог подтвердить это впечатление по опыту в Вестминстере.

Не прошло и двух лет, как однажды, на банкете по поводу визита Гитлера в Италию, Муссолини поинтересовался у матери ее оценкой англичан. (Она сидела справа от Муссолини, так как за границей ей — Гитлер не был женат — приходилось играть роль «первой» дамы Германии, внутри страны эту позицию занимала фрау Геринг.) Спонтанно мать поведала «дуче» историю о смерти юноши на футбольном поле, внушая этим представление о жесткости английских руководящих кадров. После банкета она, слегка озабоченно, рассказала отцу о состоявшемся разговоре, так как не была уверена, что ее ответ на вопрос Муссолини пришелся кстати. Отец успокоил ее: в принципе, всегда лучше переоценить противника, чем недооценивать его. Дурацкие пропагандистские выдумки «in the long run» нередко приводили к результатам, противоположным ожидаемому, принося больше вреда, чем пользы.

Как уже говорилось, школьная жизнь в основном протекала в рамках домов. Прежде всего спортом занимались в кругу дома. Футбол и крикет, как командные игры, являлись основными видами спорта, в школьной жизни им придавалось чрезвычайное значение, неважно, шла ли речь о соревнованиях между домами или о выступлениях против других школ. Организация спорта находилась, как и многое в другое в Вестминстере, целиком в руках учеников.

House возглавлял преподаватель, так называемый «housemaster». Многочисленные функции в пределах дома выполнялись учениками «upper», без больших формальностей получавшими как бы «начальствующее положение» над другими обитателями дома и располагавшими соответствующим авторитетом, который, однако, в целом применялся осторожно. Все происходило в традиционных и потому твердо установленных формах.

Часть учеников принадлежала, как и я, к приходящим, вечерами возвращавшимся домой. Размещение учеников в интернате соответствовало уже описанному «спартанскому» стилю. Обедали все вместе. Обед ни в чем не уступал древней «Спарте» и был в том, что касается незатейливости и неаппетитности, превзойден лишь едой в Ильфельде, во всех отношениях заслуживавшей обозначения «Супер-Спарта». Старшие поколения всегда полагают, что им жилось тяжелее, чем молодежи, но я охотно посмотрел бы однажды на реакцию сегодняшних учеников и, не в последнюю очередь, их родителей, когда бы им была предложена пища из Вестминстера или Ильфельда.