Затерявшийся в кольце бульваров - Климман Михаил (хорошие книги бесплатные полностью TXT, FB2) 📗
– Сергей? – спросила она, услышав знакомый голос. – Это Лена Андреевская. Вы не могли бы меня сейчас выручить?
– А что надо делать? – несколько неуверенно спросил Печорин.
Так поздно он еще не работал с Дориным ни разу. Тем более с его женой.
– Вы не могли бы отвезти меня к Останкинскому телецентру?
– На чем? Я смогу быть у вас минут через сорок. Годится?
Андреевская только в этот момент сообразила, что «Ауди» стоит во дворе ее дома, а Сергей живет где-то в Сокольниках.
– Да-а, – расстроено протянула она, – я и забыла. Извините, пожалуйста, что побеспокоила.
– Если очень срочно, я могу на своей подъехать. В Останкино тогда буду через полчаса примерно.
– Вас не очень это затруднит? – обрадовалась Елена.
– Нет, нормально. Только скажите, что с собой брать?
– В каком смысле?
– Ну, я так понимаю, у вас какие-то проблемы, – уклончиво сказал Печорин. – Я могу лом с собой прихватить или пистолет газовый.
– Да нет, – Лена даже растерялась. – С чего вы взяли?
– Ну, я же не слепой, – возмутился Сергей. – Мы с Андреем должны были с утра на работу ехать, и вдруг он исчез. Вы говорите, он уехал, но я его ни на вокзал, ни в аэропорт не отвозил, «Ауди» как стояла, так и стоит во дворе, я видел. Возможно, конечно, что он на такси поехал, но в свете некоторых событий, думаю, что это не так, а у вас просто проблемы какие-то.
Андреевская, которая в это время уже выходила из квартиры, остановилась как вкопанная:
– Каких событий? О чем вы?
– Это я вам при встрече расскажу, – вдруг оборвал ее Печорин. – Так где мне быть в Останкино, в каком месте?
– Господи, Сережа, вы меня пугаете. – Лена вышла на улицу и, увидев Гришкин «Мерседес», направилась к нему. – А в Останкино у телецентра встретимся у главного входа, хорошо?
– Хорошо. Только не бойтесь так – все будет хорошо.
Но когда Лена села в машину Брайловского, уверенности в том, что «все будет хорошо», у нее было немного.
ГЛАВА 28
– Итак, во все времена, – начал Митя, обаятельно улыбаясь в объектив, – искусство существовало за счет меценатов. Мы не будем брать в расчет гениев, еще при жизни добившихся успеха, – например, Пикассо или квартет «Битлз», такие есть, но они составляют ничтожную долю процента от общей массы трудящихся на ниве культуры. Ни для кого не секрет, что театры, музеи, консерватории существуют только за счет государственных субсидий. Почти такая же ситуация и на Западе, с той только разницей, что там в роли меценатов выступают еще частные лица или фонды.
Дорин сидел и злился сам на себя, на Вола и на весь мир. Так подставиться… Неплохо оказаться за одним столом перед миллионами телезрителей подполковнику милиции и разыскиваемому за убийство преступнику. Если бы ситуация не была настолько опасной и давала хоть какую-то возможность отстраниться, Андрей наверняка восхитился бы талантом Мити.
– Но сегодня у нас вопрос парадоксальный. Как известно, и в культуре существуют направления не только самоокупаемые, но и приносящие прибыль – кино, эстрадная попса во всех ее видах и торговля антиквариатом. И возможно, государство использует не все рычаги получения прибыли с этих направлений, прибыли, которые оно, хочется надеяться, направит на те самые жанры, которым без постороннего финансирования выжить не удастся.
Правильней всего было, дождавшись момента, когда камеры смотрят в сторону, встать и уйти. То, что этот, с раскосыми глазами – не очень симпатичный человек, Дорин почувствовал сразу, но что Вол посадит Андрея за один стол с ментом, просто не могло прийти в голову. Дорин сидел, старательно отводил глаза в сторону, хотя ухо его было доклеено и загримировано. С не очень близкого расстояния оно выглядело вполне целым и здоровым.
– Начнем, если можно, с вас, Александр Сергеевич, – Вол повернулся к работнику аппарата президента. – Как вы считаете, где здесь собака, то есть деньги, зарыты?
Дудоладов, который до этого времени сидел, расслабившись, и явно отдыхал, подобрался, сверкнул неожиданно умными глазами и посмотрел на Митю:
– А почему с меня? Вы, когда прислали приглашение, сказали, что у вас есть идеи на этот счет. У меня предложений нет, я пришел сюда, чтобы их скорее послушать и обсудить…
– Хорошо, – согласился Вол, – тогда, может быть, – он обернулся к подполковнику, – вы, Юрий Русланович?
– Мне трудно сказать что-нибудь по этому поводу, – начал Танин. – У нас, как всегда, одна рука не знает, что делает правая. Мы хотим одновременно получать деньги с торговли антиквариатом и отменяем лицензирование. А лицензии, между прочим, эти самые деньги и давали. Потом отменяем пошлину на ввоз антикварных произведений и спрашиваем, где же деньги?
– Но, насколько я помню, пошлина отменена на ввоз предметов личного потребления, – вмешался Вол. – В самом деле, если я купил себе в Европе картину или статуэтку, почему нужно за это платить? Я ведь уже отдал государству его часть в виде налогов с моей зарплаты.
– И лицензии были отменены именно поэтому, чтобы люди не платили два раза, – добавил Дудоладов. – Во всяком случае, это была одна из причин…
– А вы что думаете по этому поводу, Сергей Андреевич? – Митя повернулся к Дорину. – Вы здесь единственный практик, как вы относитесь к отмене лицензий?
Несколько секунд длилось молчание, длилось до тех пор, пока Андрей не понял, что так он привлекает к себе внимания гораздо больше. «Раз не улетел, – сказал он сам себе, – тогда чирикай…»
– А я бы вернул их, – сказал он мрачно.
– Вернул лицензии? – все трое собеседников уставились на Андрея, каждый со своим выражением лица.
– Да. Только не на всю торговлю антиквариатом, а на ее международную часть. И сделал бы лицензии двух видов. Если ты только ввозишь в страну предметы искусства – плати меньше, если и вывозишь – плати больше. Тогда бы деньги шли не в карман таможенников, а в карман государства.
Причем цены за лицензии сделал бы осмысленными, а штрафы за нарушение – бессмысленно большими.
– То есть вы предлагаете, – Дудоладов впервые заинтересованно посмотрел на Андрея, – отменить пошлину вообще и заменить ее лицензированием? Почему?
– Потому что сегодня – это поле для произвола и коррупции. Например, я купил в городе «Х», ну скажем Берлине, картину за тысячу евро. Взял чек, все как положено. На таможне «эксперт», интересно бы узнать, откуда они там берутся, смотрит на мою картину и говорит: «Ваш чек – фальшивый, вы сговорились с продавцом, и он вам уменьшил цену на бумаге. А картина ваша стоит при покупке семь-восемь тысяч евро». А я продать ее хотел за две с половиной, а придется теперь платить тридцать процентов от этой его «покупной» цены, а это две сто или две четыреста. Проще бросить ее на месте или дать таможенникам евро двести пятьдесят—триста, чтобы хоть какой-то смысл остался.
– Только не надо мне рассказывать, – вскипел Танин, – про вашу несчастную жизнь. Это вы здесь плачете – продавать буду за две с половиной, а рамку новую поставите, в музее бумажку получите, и вот уже и три с половиной, а то и четыре. А простой человек за тысячу долларов должен три месяца на заводе корячиться, а то и пять. Про пенсионеров даже не говорю.
– Предположим, подполковник, простите, не помню имени-отчества, что вы правы, – Дорина понесло, – и я буду действительно продавать эту картину за четыре тысячи долларов. Давайте посчитаем. Заплатил я тысячу евро, это сегодня приблизительно плюс еще двести долларов. На таможне, если повезет, отделаюсь тремя сотнями пошлины. Рама, как вы правильно говорите, – долларов двести. Атрибуция музейная – двести, а то и триста. Итого – прямых расходов еще тысяча, а в сумме две. Но есть не прямые. Я в Европу за ней летал? На самолет деньги тратил? За гостиницу платил? Ел, наконец? Прибавлю пятьсот, и это по самому минимуму. Дальше – когда у меня ее купят? Может, через день, может, через год, может, через десять. А если у меня своя галерея, то добавьте к стоимости картины – аренду, охрану, зарплату продавщице, электричество, налоги. А если у меня нет галереи, то я отнесу ее к кому-нибудь, кто платит эти самые налоги и электричество. И он, чтобы все это оплатить и отдать мне мои четыре тысячи, должен поставить на нее уже пять. А чем выше цена, тем меньше шансов на продажу. А если вещь не продалась три года, то она становится убыточной, потому что деньги, вложенные в нее, можно отдать под проценты, под три в месяц, например. А это в год – тридцать шесть, а в три года – сто восемь, если не считать сложных процентов. Значит, отданные под проценты деньги через три года удвоятся. И если я истратил на картину две с половиной тысячи евро, а продаю за четыре, то через полтора года я продаю себе в убыток. А спросите любого дилера, сколько у него вещей лежит по году и больше? Перестаньте, господин подполковник, сочинять легенды о безумно богатых антикварах, это – ложь. Точно так же, как ложь и то, что все они – связаны с криминалом.
