Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
— А тебе не н-надо меня... Разве... В расход? Качаю головой. Аннели кивает.
— Как т-ты д-думаешь, — спрашивает она. — Он всерьез г-говорил про аб... про аборт?
— Понятия не имею. Это уж ваши с ним отношения.
— Это его ребенок, — зачем-то говорит мне Аннели. — Вольфа. Я стараюсь не глядеть на кровавую кашу на полотенцах.
— Он террорист. Его не Вольф зовут.
— Он мне говорил, что хочет этого ребенка.
Мочки у нее порваны, сочатся стынущей кровью; там, наверное, были сережки. Острые скулы; не они — ее лицо было бы идеально выверено, выточено на высокоточном молекулярном принтере; не они — оно было бы слишком правильно. Брови тонкие, вразлет. Прикоснуться к ее брови, провести по ней пальцем... Слезы ползут поверх бурой корки, она размазывает их кулаками.
— Как твое имя?
— Тео, — отвечаю я. — Теодор.
— Можешь уйти, Теодор?
— Тебе надо к врачу.
— Я тут останусь. Он ждет, пока вы все уйдете. Он не вернется за мной, пока ты не уйдешь.
— Да... Да.
Я поднимаюсь, но медлю.
— Слушай... Меня зовут Ян на самом деле.
— Можешь уйти, Ян?
В коридоре я в первый раз вспоминаю, что здоровяк мне говорил о наблюдении: все подходы к квартире просматриваются. Вокруг понатыкано камер; пока я обсуждал с Рокаморой, размозжить мне ему голову или нет, кто-то пялился на реалити-шоу и жрал поп-корн.
В той детской книжке-игрушке, где надо было провести заблудившегося зайчика через лабиринт, у меня все вышло удачней. Проплутав по всем тупикам и закоулкам, я все же вывел его к домику. Девочка была в восторге. Даже поцеловала меня, но я был в маске и ничего не почувствовал. А потом за ней приехала спецкоманда.
Если камеры тут повсюду, не все ли равно, в какую глядеть? Я делаю книксен, закидываю маску в ранец и ухожу. Гасите свет. Представление окончено.
Глава VII. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
Солнце почти остыло, и к нему можно притронуться, не боясь обжечься. Ветра не слышно, но он тут: подталкивает коконы висячих кресел туда-сюда, смотрит на них задумчиво.
Теплый воздух обтекает мое лицо.
Дом — огромные окна с выбившимися наружу занавесками, ваниль стен тает во рту у неба — мерно дышит, живой. На мореных досках веранды греется кошка. Перспектива — выпуклости холмов с сидящими на них часовенками, будто груди с пирсингом сосков, темные ложбинки, возбужденные столбики кипарисов — медленно въезжает в ночную синеву.
Фигура, ютящаяся в одном из коконов, невесома; ветру нетрудно качать ее. Хотя второе кресло пусто, у них одна амплитуда. Это девушка — красивая, мечтательная. Она читает, подобрав под себя ноги, уютно закутавшись в какую-то историю, на ее губах нечеткая улыбка, словно отражение улыбки в зыбкой воде.
Я узнаю ее.
Русые волосы достают до плеч, челка срезана косо, запястья такие тонкие, что наручников к ним и не подобрать. Аннели.
Сейчас — свежая, несорванная — она восхитительна. И она моя. Моя по праву.
Прежде чем подойти к ней, я обхожу дом вокруг. К крыльцу прислонен маленький велосипед с хромированной рогатиной руля и блестящим звонком. Дверь не заперта. Поднимаюсь на крыльцо, прохожу.
Пол из темных керамогранитных плит, медитативные абстракции на крашенных в шоколад стенах, мебель простая и изящная, каждый предмет будто вычерчен одной линией.
Это снаружи дом составлен из прямых углов, а внутри их нет вовсе. Низкая тахта — округлая, обтянутая темно-горчичным фетром — зовет упасть. Круглый обеденный стол — зеркальное черное стекло, три деревянных стула с кожаными сиденьями. Зеленый чай в прозрачной кружке, похожей на маленький кувшин: в кипятке распустился засушенный экзотический цветок.
Что-то царапает глаз. Останавливаюсь, возвращаюсь...
На стене висит распятие. Крест небольшой, с ладонь размером, из какого-то темного материала, весь несовершенный — кривовато сделанный, поверхность креста и пригвожденной к ней фигурки не гладкая, а будто состоит из тысячи крохотных граней. Будто ее не собирали по молекулам из композита, а вырезали, как в древности, ножом из куска... Дерева? На лбу у фигурки венец, похожий на кусок колючей проволоки — выкрашенный в позолоту. Пошлейшая статуэтка.
Но почему-то я не могу отвести от него глаз; смотрю околдованно, пока в ногу мне что-то не тычется...
Игрушечный робот ездит по какой-то своей траектории, напевая дурацкую песенку. Его машинное лицо заклеено пленкой, на которой нарисована веселая рожица. Робот тычется в полусобранную модель межгалактического «Альбатроса», запинается о разбросанные детали.
Кто запустил его и кто не закончил собирать модельку звездолета?
В углу — поднимающаяся на второй этаж лестница: ступени-платформы крепятся к стене только одним торцом, сбоку кажется, что они висят в пустоте. Сверху долетает бренчание, «пиу-пиу» потешных выстрелов, смех — высокий, детский.
Смотрю наверх, вслушиваюсь в смех. Мне хочется подняться по лестнице, встретиться с тем, кто играет там сейчас... Но я знаю, что мне нельзя.
Я прохожу холл насквозь и останавливаюсь у окна.
Прислоняюсь лбом к стеклу, вглядываюсь в женский силуэт, маятник на ветру.
Улыбаюсь.
Моя улыбка — отражение ее отраженной улыбки в черном зеркале.
Она не видит меня — слишком увлечена чужой придуманной историей. Закорючки букв ползут сверху вниз по экрану ее читалки, будто осыпающийся песок через колбы стеклянных часов. Возникают из ниоткуда и проваливаются в никуда, а она бредет через эти зыбучие пески, и ей дела нет ни до чего больше.
Аннели не видит меня — и не видит никого другого. Никого из тех, кто сейчас смотрит на нее из укрытия.
Толкаю дверь, ведущую на веранду.
Ветер захлопывает ее за мной нарочито громко — и только теперь она меня замечает. Спускает ноги.
— Аннели? — зову ее я. Она поджимается.
— Кто вы? — Голос дрожит. — Мы знакомы?
— Мы виделись однажды. — Я приближаюсь к ней не спеша. — И с тех пор я не мог вас забыть.
— А я вас не помню. — Она слезает с кресла, как ребенок с качелей.
— Может быть, это потому, что я тогда был в маске? — говорю я.
— Вы и сейчас в маске. — Аннели делает шаг назад; но за ее спиной — ограда, через которую ей не перелезть. — Что вы здесь делаете? Зачем пришли? — спрашивает она.
— Я соскучился.
На ней удобное милое платьишко — домашнее, неигривое — по колени и по локти. Оно не показывает ничего, но и не надо. Есть такие коленки, которых одних достаточно, чтобы отказаться от всего прочего в мире. Шея — худая, детская какая-то... Артерия выпирает веточкой.
— Я вас боюсь.
— И зря, — улыбаюсь я.
— Где Натаниэль?
— Кто?
— Натаниэль. Мой сын.
— Ваш сын?
В ее зрачках дрожит тревога. Неужели она ничего не понимает?
Аннели глядит через мое плечо на дом. Я оборачиваюсь тоже. Темнеет, но свет в окнах второго этажа все не зажигается. Не слышно больше «пиу-пиу», иссякло смешливое эхо. Второй этаж пуст.
— Его нет.
— Что?.. Что случилось?! — Она останавливается.
— Он... — Тяну время, не знаю, как объяснить ей.
— Говорите! — Ее кулаки сжимаются. — Я требую, понятно?! Что с ним случилось?!
— Он не родился.
— Вы... Что за чушь! Кто вы?!
Я вскидываю руки: тихо, тихо.
— У вас произошел выкидыш. На третьем месяце.
— Выкидыш? Как это может быть? Что вы несете?!
— Произошел несчастный случай. Травма. Вы не помните?
— Что я должна помнить?! Замолчи! Натаниэль! Где ты?!
— Успокойся, Аннели!
— Да кто ты такой?! Натаниэль!
— Тсс...
— Оставь меня! Отпусти!
Но чем злее, чем отчаянней она — тем больше это меня дразнит. Я хватаю ее за волосы, прижимаюсь ртом к ее губам — она кусает мой язык, рот наполняется горячим и соленым, но меня это только подхлестывает.
Волоку ее по траве к веранде, к заброшенному дому.
Десятки глаз наблюдают за нами сквозь прорези на масках, невидимые в навалившейся темноте. Следят неотступно и ждут требовательно. Их взгляды подстегивают меня. Я делаю то, что хотят сделать они все.
