Восемь белых ночей - Асиман Андре (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗
– А те, кто залег на дно?
– Кто залег, все же дают себе труд позвонить. Я до последнего момента звонила.
– А откуда ты знала, что я здесь появлюсь?
На самом деле смысл вопроса был другой – откуда она знала, что я приду один.
– А если бы я не пришел?
– Пошла бы на фильм. А кроме того, – добавила она так, будто раньше эта мысль не приходила ей в голову, – мы же назначили свидание.
Знала ли она, что я знаю: мы не назначали никакого свидания, а если я вдруг притворюсь, что вспомнил, что назначали, то не для того, чтобы помочь ей спасти лицо, а чтобы отложить момент, когда придется решать, как мне самому-то себя вести.
Или она так вот сформулировала невысказанную причину, почему я накануне заговорил про ретроспективу Ромера? Может, мы достигли договоренности, которая не отлилась в моей голове в окончательную форму лишь потому, что я не мог заставить себя поверить, что достигнуть ее вот так просто?
– Клара, я так рад, что ты пришла.
– Рад он! Ты хоть понимаешь, какой дурой я себя чувствовала, стоя на холоде с этими двумя билетами? Войти внутрь, ждать дальше, а если он не придет, отдать кому-то билеты, или оставить один себе, а второй отдать какому-нибудь мужику, который решит, что теперь имеет право болтать со мной на протяжении обоих фильмов – если я столько продержусь? Надеюсь, хоть фильмы будут стоящие, – добавила она с таким видом, будто не до конца верила моим словам, пока не увидела очередь и не ухватила два этих билета среди последних. Или то был скрытый комплимент, потому что по собственному почину она никогда бы не вышла на холод ради фильма Ромера – если бы не доверие к мужчине, которому эти фильмы нравятся.
Больше мы почти ничего не успели сказать – она принялась шепотом честить администрацию, выдала насмешливую тираду против самой идеи начинать сеанс в 19:10. Девятнадцать десять – слишком рано. Девятнадцать десять – для тех, кто вынужден ложиться спать до полуночи. Девятнадцать десять – время для олухов.
– И чем я занималась в день такой-то годовщины Рождества господа нашего Иисуса Христа? Ходила в кино в девятнадцать десять.
– Так вышло, что и я пошел в этот день в кино.
– Да что ты говоришь.
Вот оно снова. Насмешки-упреки – будто спутница внезапно просунула руку вам под локоть. А может, это ее способ сообщить, что интуиция ее не подвела. Я обязательно это запомню. «В день такой-то годовщины Рождества господа нашего Иисуса Христа» – очень мне нравится такое начало. Оно так подходит к снегу у кинотеатра, легкой дымке у светофоров на Бродвее, к людям, дрожащим в очереди в предвкушении «Моей ночи у Мод».
– Я не успела поесть. Ты, полагаю, тоже, – продолжила она, пока мы стояли в очереди, вполголоса бормоча ругательства по поводу погоды – с пылким притворным негодованием. Я рассказал ей про «Тайский суп» и их перечестноченный бульон из креветок. Она рассмеялась. Видимо, ей понравилось, что я вставил ее вчерашнее слово. Смеялась она звонко, и это привлекло внимание одного из служителей, он скорчил рожу.
– Ты только посмотри на это лицо, – прошептала она, указывая на короткую стрижку и широкие плечи. – А зубы? Это люди с такими физиономиями изобретают время девятнадцать десять.
Я рассмеялся.
– Тише, он нас видит, – прошептала она и воровато спрятала белый пакет под пальто.
Смурной служитель – походка вышибалы, пристегнутый галстук – подошел к нам.
– Вы сеансу в девятнадцать десять дожидаетесь? – спросил он.
– Ее. Эту самую сеансу, – ответила она, пристально глядя ему в лицо и протягивая наши билеты.
Он взял их одной рукой и вместо того, чтобы разорвать пополам, уронил ей в ладонь два каких-то бумажных комочка.
– Что это? – спросила она, держа измочаленные корешки на открытой ладони. Служитель молчал. – Он их разжевал руками, – добавила она, когда мы сели. Снова достала белый пакет. – У меня тут кофе.
– И для меня тоже есть? – спросил я, делая вид, что в первый раз не расслышал.
– Нет, у меня все только для меня, – фыркнула она, протягивая мне стакан и всем видом выражая: «Изволь его постоянно обнадеживать». Я смотрел, как она снимает пластмассовую крышку, насыпает сахар, мешает, надевает крышку на место, оттягивает язычок. – Люблю кофе.
И я люблю кофе, сказал я. Кофе оказался хорошим. Люблю пить кофе в кинотеатрах. А еще мне нравилось, где мы сидим. Отличные места – я поймал себя на этих словах.
– Ты считаешь, я ему нахамила?
– Кому?
– Вышибале. Он так свирепо ни на кого еще не смотрел с тех пор, как пил «Столичную» в Братиславе. Чокнутый тип.
Мы дождались, когда погасят свет. Очередной сюрприз. Она запустила руку еще глубже в тот же пакет и вытащила две половинки большого бутерброда.
– Очень très goormay[15], – прошептала она, сползая к шаблону манхэттенской любовной истории с гастрономическими усладами. Аромат чесночного сыра и прошутто крепко ударил в нос. Она вновь прыснула от смеха. Кто-то попросил нас не шуметь.
Мы поглубже уселись на свои места.
– Скучно же не будет, да? – спросила она под титры.
– Может, до смерти.
– Хорошо. Хоть буду заранее знать, что не одна скучаю.
Сзади долетело еще одно резкое: «Тш-ш-ш!»
– Сам заткнись.
И тут мы внезапно оказались в черно-белой вселенной, о которой я мечтал весь день. Городок Клермон-Ферран под Рождество, человек, изучающий жизнь Паскаля в месте его рождения, поездка по узким, запруженным народом улочкам провинциального французского городка, небогато украшенного праздничными огнями. Блондинка. Брюнетка. Церковь. Кафе. Понравится ли это Кларе?
Я не решался посмотреть в ее сторону. Зачем люди ходят вместе в кино – посмотреть кино, или побыть вместе, или потому, что они друг другу нравятся, ведь именно так иногда поступают люди, которые нравятся друг другу: идешь с ней в кино, ничего не может быть естественнее. Допустимо ли переключаться с кино на то, что вы вместе, в какой именно момент переключение происходит окончательно? Почему я вообще задаюсь этими вопросами? Потому что, задавшись ими, я автоматически оказываюсь в лагере тех, кто пытается понять, естественно ли он себя ведет, и подозревает, что другие не терзаются на свой счет такими же подозрениями – или другие втайне надеются, что все на свете так же робки, как и они? Пытается ли и она вести себя естественно? Или просто смотрит кино?
Она неотрывно смотрела на экран, словно приняла решение пока меня игнорировать. А потом, без предупреждения, пихнула меня локтем, втянув щеки и глядя прямо перед собой, пережевывая слова – они явно будут ехидными. Я уже видел однажды, как она это проделывает, – на балконе, с Ролло, когда пытается подавить злость. Но зачем она меня пихнула?
Тут до меня дошло. Клара не сердилась. Она изо всех сил старалась не расхохотаться, а пихая меня – вот и еще раз, – хотела убедиться, что я заметил ее старания, более того – заражала смехом и меня.
– Какого фига я попросила сыра с честноком – о чем я думала?
Я хотел было высказать предположение, но она пихнула меня снова и отмахнулась – будто, что я ни скажи, она прыснет от хохота. На глаза ей навернулись слезы – тут я не выдержал и тоже хихикнул.
– Хочешь еще честночочку? – начала было она.
Настал мой черед отмахиваться.
У меня ушло несколько секунд, чтобы сообразить, что она придумала новый вариант слова, которое, как мне казалось, уже вошло в наш совместный обиход. С ней не расслабишься.
Фильм. Блондинка. Брюнетка. Блондинка – скромница, брюнетка – искусительница. Мужчина-католик не позволяет завлечь себя в ловушку. Застряв в снегу в канун Рождества, мужчина вынужден провести ночь у брюнетки в квартире, в ее спальне, в итоге – в ее постели. Ничего не происходит, но ближе к рассвету, когда плоть слаба и он готов к первому поползновению, она выскакивает из постели. «Предпочитаю мужчин, которые знают, чего хотят». В то же утро, возле кафе, он случайно встречается с блондинкой.
