»Две жизни» (ч.II, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
Скакуны и жокеи сменяли друг друга. Страсти людей, их алчность и жадность то стихали, то разгорались снова. Только сердца Дженни и пасторши ни на минуту не отдыхали от сжигавшего их огня злобы, ревности и зависти.
— Посмотри, Алиса, мы считали, что наши туалеты броски. Вон там два платья, фиолетовое и зелёное. Вот это краски. В Испании — и то было бы ярко. Даже у нас в Азии такого не найдёшь, — смеясь, говорила Наль.
Алиса, а вслед за ней пастор, Сандра и лорд Мильдрей подняли свои бинокли. "Ах!" вырвалось у всех одновременно. На лице Алисы, таком спокойном за мгновение до этого, не осталось ни кровинки.
— Что случилось? Что с тобой, дорогая? — спрашивала Наль, не узнав ни Дженни, ни пасторши на далёком расстоянии.
Алиса, мгновенно подумавшая о здоровье своей подруги, овладела собой, улыбнулась Наль и сказала, что действительно, туалеты дам кричащи и есть чему поучиться на их примере. И тут же перевела разговор, спрашивая, отчего так сосредоточенно молчит Николай.
— Этот день учит меня многому. В частности, Алиса, я учусь у вас. И если у меня когда-нибудь будет дочь, я назвал бы её Алисой, в память об этом дне. Чтобы навеки запомнить, как следует нести свои страдания, — прибавил он тихо, нагнувшись к девушке.
Настал перерыв. Двери ложи лорда Бенедикта то и дело открывались, впуская кого-либо из его великосветских знакомых, не забывавших подать дамам цветы или конфеты, так что Наль и Алиса решили, что их кавалерам не избежать роли грузчиков на обратном пути. Перерыв окончился, скачки возобновились, а королевская чета всё оставалась на своих местах, почему и знать не считала себя вправе оставить скачки. Но лорд Бенедикт, ещё раз пристально поглядев на два ярких пятна на трибунах, шепнул своим спутникам, чтобы они выходили из ложи.
Алиса, для которой эта пытка становилась невыносимой, вышла сразу же за лордом Бенедиктом и, вместе с Сандрой, поспешила к выходу. Быстро подкатили вызванные швейцаром коляски, так как разъезд — а его особенно любили дамы, ибо демонстрировали свои туалеты главным образом тогда, якобы поджидая свои коляски, — ещё не начался.
Силы Алисы истощились. Но чудное лицо Флорентийца, доброе, нежное, полное любви и ласки, склонилось к ней, — и волна радости и мира охватила её. Сандра был необычно молчалив. Лицо его потеряло обычное по-детски добродушное выражение. Он казался старше благодаря каким-то новым, внезапно появившимся на его лице суровым складкам. Алиса, впервые увидевшая Сандру таким, была поражена тем, как может внезапно меняться человек, словно перескочив из одного возраста в другой.
— Ну, что призадумался, мудрец? — внезапно раздался голос Флорентийца.
— Я не могу не думать о пасторе: Мне кажется, мисс Алиса, что ваше поведение, ваша кротость и доброта невозможны на земле. Вы посланы на неё для утешения грешников. Я думаю о том счастье, какое нашёл в вас ваш отец, о той уверенности, какую он должен ощущать, оставляя земле такой перл, — всё с тем же суровым лицом говорил Сандра, не глядя на своих спутников.
— Другими словами, ты не можешь разделить в своём сердце отца и дочь, — улыбаясь, ответил Флорентиец. — И оба взяли тебя в плен своими чарами. Теперь жизнь без пастора и Алисы уже теряет для тебя что-то в своей привлекательности?
— Да, лорд Бенедикт. Завтрашний день, когда я не услышу голоса моего дорогого друга и не увижу его добрейших глаз, не смогу принести этому честнейшему сердцу все свои маленькие скорби, будет горек мне. Должен сознаться, я слаб сейчас, и каждое свидание с пастором, который тает на глазах, разрывает меня на части. А на сегодняшних скачках мне открылась вся жизнь этого подвижника. И я понял, как часто я бывал глуп, груб и бестактен в его доме.
Сандра смотрел в окно, но ничего перед собой не видел. Его чёрные глаза точно потухли и смотрели в себя, слёзы текли по его щекам.
— Сын мой, мой друг. Ты страдаешь в эту минуту. Ты думаешь об уходящей жизни и о себе, о том, как будешь страдать, лишившись верного друга. Но ты забыл, что перед тобою, — хоть ты и причислил её к ангелам небесным, — сидит дочь оплакиваемого тобою пастора. Дочь — юная женщина из плоти и крови, — чьему сердцу много мучительнее, чем твоему. Считаешь ли ты, что сейчас по отношению к ней ты полон такта?
— Нет, лорд Бенедикт, я понимаю, что я не только бестактен, я ещё и жесток. Но если бы я не высказался сейчас, я умер бы от боли в сердце. Я ещё не научился мудрости жить так, чтобы сила любви несла меня легко сквозь все препятствия дня.
— Возьми мою руку, Сандра. Пройдут годы, ты будешь главой семьи, главой университета, большим учёным. Но того момента, когда ты был слабее женщины, — не забудешь никогда. И больше в твоей жизни не случится той бури протеста против смерти, в какой ты живёшь сейчас. Ты узнаешь, что смерти нет. Что есть вечная сила обновляющей вселенную Любви. Что есть только мудрая красота, раскрывающая для каждого врата радости жить и трудиться. Не плакать о пасторе ты должен, но отдавать ему силу и мужество, чтобы он мог уйти отсюда, взяв у каждого из нас последний дар нашей любви. Плоха любовь, напутствующая друга слезами.
Коляска подкатила к подъезду, и вскоре всё общество сидело за обедом. С необычайным тактом хозяин направлял разговор за столом и так развлек своих гостей, что тяжёлые впечатления от скачек стёрлись из их памяти. Тотчас же после обеда дом лорда опустел, так как все его обитатели вновь уехали в деревню.
Как только Дженни и пасторша увидели, что ложа лорда Бенедикта опустела, всякий интерес к скачкам у них пропал. Теперь, к своему удивлению, Дженни почувствовала одиночество и печаль. Казалось бы, с отъездом отца и, особенно, сестры ей должно было стать легче. А Дженни овладело чувство, точно она внезапно осиротела. Ей хотелось поскорее вырваться отсюда, но, представляя свой молчаливый дом, она готова была ехать куда угодно, только бы не оставаться вдвоём с матерью. Как много отдала бы сейчас Дженни, чтобы застать дома отца и музицирующую Алису. Теперь ей казалось, что в звуках этих была жизнь. Ушли звуки, воцарилось молчание, ничем не заполненное, тоскливое, от которого хочется бежать… Дженни с ужасом думала о возвращении.
Кавалеры предложили дамам пообедать в каком-нибудь ресторане, на что пасторша охотно согласилась. А Дженни всё же предпочла свой одинокий дом обществу матери и её кавалера, которые сошли у первого же приличного ресторана. Мистер Тендль, оставшись с девушкой, старался всячески рассеять её угрюмость, в чём отчасти и преуспел. Его доброта и такт невольно подкупили Дженни. В разговоре он раскрывался перед ней как человек недюжинного ума, высокого образования и большой эрудиции.
Дженни пристально поглядела на своего собеседника и встретилась с его большими серыми глазами, вдумчиво и пытливо смотревшими на неё. Рыжеватый блондин с вьющимися волосами, высокого роста, отлично сложённый и загорелый, мистер Тендль был чрезвычайно интересным мужчиной.
Когда коляска остановилась перед домом пастора, он помог Дженни сойти и приподнял свою шляпу, чтобы с ней проститься. У девушки сжалось сердце. Сейчас она останется одна в молчащем доме. Одна со своими мыслями, от которых хочется бежать. Должно быть, лицо её отразило такую тоску, что она передалась доброму человеку, пожелавшему помочь ей в её печали.
— Не хотите ли вы, леди Уодсворд, — сказал он голосом, полным уважения, — превратиться на сегодня в студентку. Мы отпустим коляску, вы переоденетесь, как подобает вольнослушательнице, и на омнибусе мы отправимся обедать в парк.
— Я очень хотела бы принять ваше предложение, но… — Но не знаете, как это согласуется с этикетом. С этим не стоит считаться. Во-первых, вы уже не раз нарушали этикет, а во-вторых, парк так велик, что вряд ли вы рискуете встретить там своих знакомых. А в-третьих, нужно выбирать не условное и внешнее, ничего нестоящее, а глубокие, сокрытые в себе ценности, которые требуют забот и внимания. Иногда они заставляют нас прислушиваться к себе особенно бдительно. Обстановка, в которой мы никогда не бывали, в этих случаях может внезапно осветить порывы, неясные нам самим.
