Любовная мелодия для одинокой скрипки - Лианова Юлия (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Да, в финансовом отношении подруги были благополучнее ее. Валя и Вика во всяком случае. Обе миллиардерши – одна зеленая, другая деревянная. Не они, конечно, их мужья. Возможно, потому и любовников заводят, что их мужья из бесконечных битв за миллиарды домой возвращаются со щитом финансовой победы и одновременно на щите импотенции...
Любопытно, что Алекс так ни разу и не сказал, сколько у них в семье денег. Сколько было, когда умер муж, она, естественно, знала. Все было в ее руках. Но прошло много лет. И как-то незаметно все перешло к сыну, и она с этим смирилась. За ней остался дом. Алекс все время покупал, продавал, консультировал, ездил на аукционы... Да и от крупных адвокатских дел не отказывался. Так что теперь, может быть, ей как раз место между зеленой и деревянной миллиардершами. Неужели она им завидует? Алекс, выходя из дому, кредитных карточек не меньше, чем на миллион, берет. Говорит, никогда не знаешь, на каком суку Веласкес висит... Пять лет назад, будучи по адвокатским делам в каком-то богом забытом Никольске, вошел в дом к клиенту, простому фермеру, и первое, что увидел на стене, – Петров-Водкин, масло, 54 на 28, из списка утраченных в годы революции, в тяжелой позолоченной раме, закопченный, но прекрасный. Алекс мог бы сэкономить, обыгрывая отсутствие подписи – какие-то бандиты, воруя картину из музея, так торопились, что косо срезали полотно со старого подрамника и отхватили бо2льшую часть подписи, хотя кое-что осталось, – но не стал пользоваться незнанием владельца. Заплатил хорошую цену. Фермер рассказал, что картина хранилась в семье со времен прапрадеда, когда тот, уверовав в Столыпина, переселился в Сибирь и стал богатеть, становиться на ноги. Как она появилась у прапрадеда, фермер не знал. Алекс предположил, что просто была куплена за гроши у грабителей, а уж где они ее прихватили, даже вообразить было трудно. Последний раз картина фигурировала в каталоге выставки на Нижегородской ярмарке. Когда Инна собственными руками расчистила ее от копоти, грязи, налипшей пыли, от всего того, что напластовалось, почитай, за сотню лет в доме с печкой, которую топили дровами раз в день, и она и Алекс были поражены, как сохранилась живопись.
Теперь картина украшала собрание. Алекс шутил, называл автора «сорокоградусный Петров» и говорил, что «этот Петров благодаря дополнению Водкин оказался крепче к невзгодам революции, чем многие иные». Атрибутировать спасенное полотно он не спешил, утверждая, что знатоку и так ясно, кто автор, а продавать или выставлять на обмен эту прелесть он не собирается. Может быть, надо говорить «не собирался»? Кто его знает, что решит эта тихоня со скрипочкой, которая умудрилась так удачно попасть под пулю? «И что он в ней нашел? – в который раз спросила себя Инна. – Да еще трое детей – ведь это надо специально искать по всей Москве...»
–?Что с тобой сегодня? – вернул Инну к действительности вопрос наблюдательной Вики.
И хотя еще минуту назад Инна была уверена, что никому ничего рассказывать не следует – слишком долго подруги завидовали тому, какой у нее сын, и нельзя, чтобы Алекс вдруг так бездарно утратил в их мнении лицо, – она дрогнувшим голосом выложила всю тривиальную историю о мужике, для которого нашлась баба... Вика слушала, кивала и делала сочувствующие глаза. Инна видела, как той приятно все это слышать, но остановиться не могла и говорила, говорила...
–?Мне кажется, ты напрасно волнуешься. Сколько уже девиц перебывало у него в гарсоньерке? И что? Где они теперь?
–?«Где вы теперь, кто вам целует пальцы...» – без тени юмора протянула Инна.
–?Просто он чувствует вину перед раненой женщиной, и отсюда у тебя такое ощущение, будто все очень серьезно.
–?Никакой вины он не чувствует. Больше того, он мне по телефону сказал, что несколько раз выражал свое неудовольствие ее буйной подписной деятельностью.
–?Не знаю, не знаю...
–?И потом, ему не тридцать лет, а мне не пятьдесят. Пора о внуках думать.
–?Тебе?
–?Ему еще рано... – хмыкнула по привычке юморить Инна.
–?А зачем тебе внуки?
–?Поняньчить. И знаешь, есть еще один пустяк: роду кантонистов Сильверовых скоро двести лет. Не будет внуков – пресечется род.
–?Перестань, это даже не смешно.
–?Я не смеюсь. Меня Михаил гордиться научил. И Алекс гордится.
–?Чем? – Подруга постаралась придать своему голосу язвительность. – Тем, что царь-батюшка своим евреям в черте оседлости жить и служить солдатчину среди белых людей дозволял? Не от сего ли проистекает ваше кантонистское высокомерное презрение к нам, простым миллионерам?
«Боже мой, да она завидует! Чему?» – подумала Инна и спрятала глаза, чтобы не выдать себя тем самым высокомерным презрением. Кто его знает, может, по глазам и читается... И чтобы прекратить становящийся тяжелым разговор, спросила:
–?Ополаскиваться пойдешь?
Вика кивнула.
...Они сидели за низким чайным столиком в укромном уголке просторной сауны, потягивая густой, янтарный чай – Инна с лимоном, Вика – и с сахаром вприкуску, и с лимоном, и с вареньем, поданном на прозрачном фарфоровом блюдечке.
–?Представляешь, даже консерваторию с грехом пополам закончила, бесконечные академические...
Вика согласно кивала. В их кругу представить, что человек никак не мог получить диплом, было невозможно.
–?Ты много о ней знаешь.
–?Не стану скрывать – обратилась в детективное агентство, – призналась Инна даже с вызовом.
–?И что?
–?Ты же сама отметила, что я много о ней знаю.
–?Ну так в чем изюминка? – допытывалась подруга, и по ее лицу было видно, что она ужасно заинтересовалась всем, что узнала.
–?Ни в чем. Нет изюминки. Все такое аморфное.
«Вот именно, что аморфное. Лучше бы она была женщина-вамп», – подумала Инна, откидываясь на подушку.
–?Аморфное – мне кажется, это самое сложное.
–?Для чего? – спросила Инна, хотя ответ знала.
–?Для борьбы с ней.
–?Ты уверена, что я намерена бороться?
–?Ты уже начала, – со свойственной ей категоричностью заявила подруга, знающая Инну более сорока лет.
«Да», – мысленно согласилась с нею Инна...
Глава 15
...Анестезиолог, элегантно-небритый и на вид несерьезный, расспрашивал Каролину вечером накануне операции не менее часа, хотя, на ее взгляд, все его вопросы уже так или иначе ранее ей задавались. Света переводила, постреливая глазами в дотторе. Впрочем, как успела заметить Каролина, Света, любящая своего мужа, не отказывала себе в удовольствии стрелять глазками во всех, без исключения, мужчин. Потом небритый дотторе так ловко «загрузил» раненую, дал коктейль из транквилизаторов, что она спокойно проспала ночь, с трудом разодрала утром глаза, что-то кому-то отвечала, потом куда-то ехала, потом не заметила, как ее перевалили из приемного отделения через специальную амбразуру в собственно операционное отделение, потом врачей стало так много, что она уже не могла за ними следить – а зачем следить? – подумала она и закрыла глаза. Как ей сделали спинно-мозговой наркоз, она тоже не заметила, хотя – вот же неврастеничка! – за день до операции начала волноваться и представляла себе, как игла входит в позвонки...
Каролина пришла в себя в реанимации. Небритый анестезиолог задал ей несколько вопросов, на которые она, собрав весь свой музыкально-госпитальный словарь, с грехом пополам ответила, и удалился. Каролина снова погрузилась в сон...
В палату Каролина вернулась как к себе домой.
Из окон открывался необыкновенный вид на холмы, сплошь покрытые парками. Поднимались они довольно круто над зеленой, на вид густой и маслянистой лентой реки По. На стене, на двух кронштейнах, висел телевизор, на который она прежде не обратила внимания. А у кровати появилось кресло на колесиках. Здесь его все называли на английский манер «вилчер», и Каролина не сразу сообразила, что если написать латиницей, то получится: «wheelchair».
