Янычар и Мадина - Бекитт Лора (читать хорошую книгу txt) 📗

Иногда Асият казалось, что Мадина упорно и стойко хранит какую-то важную тайну, о которой не знает ни одна живая душа.

Глава II

1676 год, аул Фахам, Кавказ

– Как здесь красиво! – Прошептал Ильяс, с восторгом оглядываясь вокруг.

Мансур посмотрел на него теплым взглядом. Он пытался вспомнить, что чувствовал, когда впервые увидел эти края. Вряд ли обратил внимание на завораживающую красоту гор, вершины которых скрывали клочья тумана, на прозрачную как стекло реку, на кристальную чистоту воздуха. Он думал только о войне.

Мансур втайне радовался тому, что его сын вырос другим.

Конечно, во многом это была заслуга Эмине-ханым. Когда Мансур записал Ильяса в янычарский корпус, и мальчику пришлось переселиться в казарму, пожилая турчанка осталась жить в том же домике. Мансур нанял для нее служанку и определил той, что невольно заменила ему мать, а Ильясу – бабушку, хорошее содержание. Хотя Эмине-ханым было под восемьдесят, она сохранила ясность ума и твердость духа. Она очень радовалась, когда Мансур и Ильяс ее навещали, и молила Аллаха сберечь их жизни и сохранить души на жестокой и долгой войне.

Ильясу исполнилось шестнадцать лет, и это был его первый поход. Будучи сыном одного из старших офицеров янычарского корпуса, он не шел пешком, как подобает простому воину, а ехал верхом рядом с отцом.

Не так давно Османская империя вступила в войну с Россией и крымским ханом за Правобережную Украину, и путь турецкого войска вновь пролегал по той самой дороге, через то селение, где Мансур побывал почти семнадцать лет назад и где впервые встретил Мадину.

Теперь Мансуру было тридцать восемь. Он не смог полюбить ни одну женщину и остался одиноким. Уверенно сидя в седле, янычар смотрел наверх, туда, где горизонт растворялся в густом зимнем тумане. Когда он заговорил с сыном, на его лице не дрогнула ни одна черточка.

– В этих краях родилась твоя мать. Можно сказать, это – твоя вторая родина, – произнес он.

– Значит, здесь живут мои родственники?

– Да. Совсем скоро мы войдем в то селение.

– Ты намерен повидать их, отец? – Взволнованно спросил юноша. – И я должен пойти с тобой?

– Наверное, стоит попытаться с ними поговорить. Главное, чтобы они не восприняли нас как врагов. Я пойду первым и постараюсь объяснить, что мы пришли сюда не со злом. Надеюсь, они захотят тебя увидеть.

Ильяс серьезно кивнул. Это был красивый юноша; он никогда не жил в горах и вместе с тем держался с чисто черкесской грацией. На вид Ильяс был вылитый Айтек в юности, но Мансур, конечно, считал, что мальчик похож на Мадину. В свое время Мансур настоял на том, чтобы сын выучил язык, на котором говорят черкесы. Сам тоже кое-как мог объясняться и был уверен в том, что сумеет донести до родных Мадины все, что захочет. Он должен постараться это сделать – ради своего сына, ради памяти его матери.

Вскоре тропа сделалась совсем узкой; воины ехали и шли друг за другом, растянувшись в огромную цепь. Войско возглавлял Джахангир-ага, человек, побывавший в нескольких десятках военных походов, переживший двух великих визирей [34] и одного султана. Именно он знал Мансура с рождения, и именно его Мансур сумел убедить в том, что, прежде чем османские воины войдут в первый черкесский аул, нужно предупредить его жителей о том, что им не грозит никакая опасность.

Мансур повернулся к сыну и ободряюще улыбнулся. В последнее время Ильяс все чаще просил отца рассказать о тех походах, в которых тому пришлось участвовать, но Мансур предпочитал не делать этого. Конечно, он мог поведать о многом. О тех минутах, когда теряешь чувство реальности и от усталости все окружающее проплывает перед глазами, будто во сне, но ты знаешь, что нужно идти вперед. И идешь. О том, что рано или поздно наступает момент, когда ты еще способен воспринимать войну как неизбежность, но уже не можешь думать о ней как о чем-то таком, что действительно имеет значение. Однако воюешь, потому что у тебя нет другого выхода, ибо это единственное, что ты умеешь в жизни. О том, как после боя ты опускаешь погибших товарищей, которые совсем недавно сидели с тобой возле котла, в неглубокие, наспех вырытые могилы, потому что нужно успеть оказать помощь тем, кто остался в живых. И украдкой вытираешь скупые мужские слезы.

К счастью, лучший друг его юности, Бекир, был жив. Он остался в Стамбуле. Бекир оказался похитрее и половчее и сумел занять должность субаши – офицера янычар, командующего отрядом, который обеспечивает порядок в городе. Как и у многих османских воинов, у Бекира давно были и наложницы, и сыновья. Мансур никогда не слышал, чтобы друг выказывал горячее желание видеть своих детей янычарами.

Мансур тоже этого не хотел, не хотел, чтобы его сын всецело зависел от чьей-то слепой воли, будущего даже воля высших сил! Он не желал, чтобы Ильяс превратился в слепое орудие войны, пленника призрачного пути, не имеющего конца. К несчастью, у него не было иного выхода.

Мансур смертельно боялся, что сына убьют в бою, но сам давно не страшился гибели. Он потерял ключ от жизни пятнадцать лет назад. Да, он жил ради Ильяса и любил его, но если одна половину его сердца принадлежала сыну, то другая была мертва.

Айтек присел на большой камень и открыл кожаную сумочку с принадлежностями для чистки ружья. Ружье он приобрел несколько лет назад за большие деньги и очень его любил. Оно было массивным, с длинным стволом, украшенным золотой насечкой замком и ложем из драгоценного орехового дерева.

Закончив чистить ружье, Айтек встал и запахнул бурку, поправил меховую папаху. Он был все так же строен, но с годами грудь и плечи стали значительно шире, теперь на каждой стороне груди помещалось не семь-восемь, а двенадцать газырей [35] с безупречно точным зарядом пороха и пулями. Их головки были украшены серебром и прекрасно гармонировали с отделкой широкого кожаного пояса.

Под ногами лежали пласты белоснежного зернистого снега, а с пасмурного, затянутого тучами неба медленно падали редкие и мелкие, словно крупа, снежинки. Неподалеку с шумом вспорхнула большая стая птиц. Кто-то их вспугнул – должно быть, какой-то другой охотник.

Вскоре Айтек увидел человека – это был мальчик, на вид лет четырнадцати-пятнадцати; он легко и грациозно прыгал по камням. В руках юного охотника было ружье, хорошее и дорогое, как заметил Айтек. Он подошел поближе, узнал его и невольно отпрянул. Это был «турчонок» Мадины. Мальчик сильно вытянулся, выражение его лица, и взор небесно-синих глаз изменились, в них появилась недетская серьезность и мужественность.

«Придет время, и этот взгляд разобьет немало девичьих сердец! – подумал Айтек, невольно сжав кулаки. – Будь проклят тот день, когда черкесская кровь смешалась с турецкой!»

Сын Мадины вежливо поклонился и поздоровался.

– Ты один? – С напускной небрежностью осведомился Айтек.

Мальчик кивнул.

– Прежде я ходил на охоту с дедушкой.

Ливан умер год назад: сказались старые раны. Хафиза постарела. А Мадине уже тридцать два. С тех пор как она вернулась домой и родила ребенка, прошло пятнадцать лет. Она жила в доме своих родителей и воспитывала сына. Айтеку было трудно представить, что все эти годы ее постель оставалась пустой и холодной. Он вспоминал жар ее тела, вспоминал, какой безудержной, страстной, неповторимой она была в любви. Эти воспоминания до сих пор жили в его сердце, они не стерлись, не потускнели. Конечно, он ни за что не оставил бы Асият, ведь они прожили вместе немало лет и у них подрастало четверо детей… И все же иногда Айтек задавал себе вопрос: не лучше ли было предложить Мадине бежать вместе, куда глаза глядят?

Теперь уже поздно. Он упустил возможность и время: из-за ревности, глупой обиды. Не смог простить, что она родила от турка, да еще призналась в том, что отдалась ему по собственному желанию! И конечно, он думал об Асият. А вдруг она снова бросится в реку и тогда его дети останутся без матери?!