Причастие, или Интеллект любви - Джидду Кришнамурти (книги регистрация онлайн .txt, .fb2) 📗
Чтобы понять жизнь, любовь и смерть, нужен не только интеллект. Для этого нужно нечто гораздо большее: Энергия.
Ведь что значит жить? Что такое любовь? И что означает умирание? Где скрываются ответы на все эти вопросы? В каких потаенных, недоступных человеку закоулках ума и души они прячутся?
Мы так ничего и не поймем, если будем беспрерывно заниматься разделением этих вопросов. Жизнь, любовь и смерть — это единый поток. И нам не обойтись без Энергии, не только интеллектуальной, но и Энергии сильного чувства, той немотивированной страстности, что вечно пылает огнем в душе каждого человека.
Легко увидеть в самом себе активность поверхностного ума, с его заботами о хлебе насущном. Знание такого ума — это знание технологическое, научное, стяжательское. Но в наших сердцах есть заветные, потаенные уголки Неведомого, тайные пещеры Истинной Страсти. В этих тайниках до поры до времени скрывается все минувшее. Кажущаяся случайность человеческих мнений исходит от этих прошлых накоплений. По существу, они базируются на старом знании и опыте прошлого, на разнообразных формах былых умозаключений и мнений. Может ли ум наблюдать и понимать все это? Может ли ум подняться над этим и выйти за его пределы так, чтобы никакого разделения вообще не было бы?
Мы все страшно, просто катастрофически обусловлены. Более того, мы непростительно фрагментарны и на жизнь взираем фрагментарным, затуманенным взором. Мы остаемся и индивидуалистами, и коллективистами одновременно. Мы — эгоисты, стремящиеся слиться с чем-то большим в единое целое, оставаясь при этом Отдельными. Мы все разделяем на части: жизнь и смерть, любовь и ненависть, прошлое и будущее, настоящее и прошлое.
Если бы мы взглянули на себя критически, со стороны, то увидели бы, что все наши действия основаны на Прошлом: прежних выводах, устаревших стереотипах и идеалах далекого прошлого. Ум и сердце наши страшно перегружены воспоминаниями, мешающими жизни быть цельной и восхитительной.
Наблюдать — это значит быть критичным. Но быть критичным не в смысле использования критики, основанной на оценках и мнениях, а быть критично-бдительным. Если же эта критичность является личной, отягощенной страхом или предубеждениями, она перестает быть подлинно критичной, а становится просто фрагментацией.
Что же понимается нами под реальностью? Существует ли вообще хоть какая-нибудь реальность, безмерность, Вечность, в конце концов?
Мы привыкли считать жизнь положительным актом: делать и думать, хлопотать и конфликтовать, бояться, печалиться, грешить и чувствовать себя виноватыми, строить честолюбивые планы, бороться и конкурировать, жаждать удовольствий и успеха. Именно все это мы называем жизнью. Конечно, это и есть наша жизнь. Жизнь со всеми ее краткими мгновениями радости и безмерной щедрости, которая не ставит никаких условий. Никому. Еще более мгновенны и преходящи минуты сладчайшего экстаза и блаженства, у которых нет ни прошлого, ни будущего. Увы, нашей жизнью стало хождение на службу, раздражение и ненависть, презрение и неприязнь к себе подобным. Так неужели все это нам нравится?
Подлинно положительное — это отрицание «положительного». Следует отвергнуть эту так называемую жизнь со всем ее уродством и страхом, одиночеством, жестокостью и насилием. Понимаем ли мы друг друга? Все то, что кажется нам моральным, на самом деле — оголтелая конкуренция друг с другом, алчность и черная зависть к успехам ближних. Отвергнуть все это и есть высшая форма морали.
Великое дело — отвергнуть мораль общественную. Но еще более величественен отказ от того, как мы живем — мелочно, пусто и поверхностно. Видеть ложное ложным — это видение и есть истина.
А ведь остается еще и вопрос смерти, старательно отодвигаемый нами подальше. Для нас он связан с чем-то, что должно произойти в будущем, лет через пятьдесят или завтра. Мы боимся прихода конца, физического завершения, отнимающего у нас все: накопления, заработанное, пережитое, жену, мужа, дом, мебель, садик, книги, стихи, уже написанные нами или те, что мы надеемся написать. Мы боимся позволить всему этому уйти, потому что мы сами и есть эта мебель, эти картины — все, чем мы обладаем. Если у нас есть способность играть на скрипке, то мы еще и скрипка. Именно из-за нашего само-отождествления с этими вещами мы превращаемся в них и ни во что иное, кроме них. Смотрели ли вы на это под таким углом? Ведь вы и есть дом с его ставнями, спальней, мебелью, за которой вы годами ухаживали, — вы есть все это. Если убрать все это, то вы — ничто.
И это то, чего вы боитесь больше всего: быть ничем. Разве не странно, что вы сорок лет жизни ежедневно ходите на службу, а когда прекращаете, у вас начинает болеть сердце и вы умираете? Мы превратились в работу со всеми ее папками, клерками и менеджерами. Мы засорили свои головы идеями о Боге, истине и добродетели. Грустно. Мы видим все это и не осознаем трагичности. Ибо мы медленно умираем.
Да, конечно, смерть всегда неотвратима, все когда-нибудь кончается. А мы так боимся похоронить прошлое. Мы сами превратились в прошлое, в прошедшее время со всеми его печалями. Вот почему весь Восток свято и неотвратимо верит в реинкарнацию, в перевоплощение душ. Ибо мы все вновь и вновь мечтаем родиться хаосом и смятением. И именно те из нас, кто так горячо верит в перевоплощение, не знают, как себя вести. Если бы они заботились о поведении, то не были бы озабочены тем, что будет, ибо добродетель — это внимание к настоящему.
А ведь смерть есть жизнь! Без умирания нет любви истинной. Жить, любить и умирать — одно и то же, это жизнь целостная и полная, жизнь в настоящем. Свободном от прошлого.
Когда же мы наконец поймем, что наше прошлое подобно тайной пещере? К тому же опасной пещере? Когда мы поймем, что наше одиночество мгновенно и преходяще? Только осознав все это, мы обретем истинную свободу. Свободу от памяти. Свободу для наблюдения за настоящим. Для безмолвного созерцания настоящего.
Ибо, чтобы смотреть, мы должны быть безмолвны. Если мы влачим за собой все знания мира, мы найдем только то, что уже знаем. Известное должно спать в покое — только тогда можно открыть что-то новое. И чтобы увидеть свою жену, своего мужа, дерево, своего ближнего, весь беспорядочный общественный строй, мы должны так же в безмолвии найти новый способ смотреть, а значит, и новый способ жить и действовать.
И это есть любовь и смерть для всего прошлого.
А мы все продолжаем жить по старым рецептам, и откуда только силы на такую жизнь берутся?.. Мы и любим, и умираем тоже по устаревшим, обветшавшим рецептам. И несть конца нашим печалям.
ВРЕМЯ И РАЗРУШЕНИЕ
Я не знаю, молчали ли вы когда-нибудь душой. Когда вы бродите по улицам, дух ваш абсолютно тих, он наблюдает и прислушивается, безмысленно. Когда вы едете в машине, вы смотрите на дороги земные, на деревья, на обгоняющие вас автомобили — вы воспринимаете все, не запоминая, не включаясь в механизм работы мысли. Чем больше работает механизм мысли, тем больше изнашивает свои силы душа. Он не оставляет свободного пространства для невинности, а только невинный дух может прозреть истину.
Я все думаю о том, что такое время для людей? Движение прошлого через настоящее к будущему? Или время есть конец, смерть? Или это память о приятном или неприятном? Или же время есть необходимость забывания? Да, время — не просто понятие.
Для меня существует не только физическое время, которое показывают часы, но и психологическое, внутреннее время. Время на часах довольно понятно — полет на Луну требует расчета времени по часам. Но существует ли какое-нибудь другое время?
Да, я знаю, что физическое время существует реально. Даже если я перестану думать о завтрашнем дне, он все равно наступит. Но почему я уверен в том, что будет какой-то завтрашний день, независимо от хронологического времени?
Это вполне понятно. Вечером я пойду гулять, между настоящим временем и прогулкой — интервал в десять часов. Я представляю собой нечто и хочу быть кем-то другим. Это также подразумевает время. Я задаю себе вопрос: существует ли время вообще? А если я не думаю о прогулке или о том, что стану кем-то другим, существует ли тогда время?
