Жестокие слова - Пенни Луиз (бесплатные версии книг .TXT) 📗

Настоящего доктора в деревне не было – только Мирна, которая прежде работала психотерапевтом в Монреале, пока множество печальных историй и избыток здравого смысла не заставили ее бросить это дело. Она затолкала вещи в машину, собираясь поездить месяц-другой, прежде чем осесть где-нибудь. Где угодно – лишь бы ей понравилось.

Она отъехала на час от Монреаля, остановилась в Трех Соснах, чтобы выпить кофе с молоком и съесть круассан в бистро, принадлежащем Оливье, да так и осталась тут навсегда. Она вытащила вещи из машины, арендовала соседнее помещение и квартиру над ним и открыла магазин старой книги.

Люди заходили к ней купить книгу и поболтать. Они приносили ей свои истории – кто в переплете, кто заученные наизусть. Некоторые из этих историй она принимала как настоящие, другие – как выдуманные. Но она чтила их все, хотя покупала далеко не каждую.

– Мы должны войти, – сказал Оливье. – Чтобы никто не мог тронуть тело. Ты готов?

Габри стоял с закрытыми глазами, но теперь он снова открыл их и собрался.

– Я готов. Просто меня ошарашило. Судя по всему, это кто-то чужой.

И Мирна увидела на его лице то же облегчение, какое испытала она, войдя внутрь в первый раз. Грустная реальность состояла в том, что мертвый чужак гораздо лучше мертвого друга.

Один за другим они вошли в бистро, держась друг возле друга, словно мертвец мог протянуть руку и схватить одного из них. Медленно приблизившись к трупу, они посмотрели вниз; вода капала с их голов и носов на его поношенные одежды, собиралась лужицами на дощатом полу. Потом Мирна осторожно отодвинула их от края.

Именно так – на краю – и чувствовали себя оба мужчины. Утром праздничного уик-энда они пробудились в своей удобной кровати, в своем удобном доме, в своей удобной жизни и неожиданно обнаружили, что стоят на краю пропасти.

Все трое отвернулись, потеряв дар речи. И уставились друг на друга широко раскрытыми глазами.

В бистро лежал мертвец.

И не просто мертвец – хуже.

В ожидании полиции Габри приготовил кофе, а Мирна сняла плащ и села у окна, за которым рождался пасмурный сентябрьский день. Оливье растопил два камина по концам освещенного зала. Он принялся энергично шуровать кочергой в одном из каминов и вскоре почувствовал тепло огня на своей влажной одежде. Он весь словно занемел. И не только от холода.

Когда они стояли над мертвым телом, Габри пробормотал:

– Бедняга.

Мирна и Оливье кивнули, соглашаясь. Перед ними лежало тело пожилого человека в поношенной одежде, уставившего на них мертвый взгляд. У него было бледное лицо, удивленные глаза, приоткрытый рот.

Мирна показала на его затылок. Лужица дождевой воды приобретала красный цвет. Габри пригнулся, чтобы увидеть получше, а Оливье не шелохнулся. Его поразил и ошарашил не проломленный затылок мертвеца, а другая сторона его головы. Лицо.

– Mon Dieu, Оливье, его убили. Боже мой.

Оливье продолжал смотреть в глаза покойника.

– Но кто он такой? – прошептал Габри.

Это был Отшельник. Мертвый. Убитый. В бистро.

– Не знаю, – сказал Оливье.

Вызов поступил к старшему инспектору Арману Гамашу, когда они с Рейн-Мари заканчивали мыть посуду после воскресного позднего завтрака. Из столовой их квартиры, расположенной в монреальском квартале Утремон, Гамаш слышал голоса своего заместителя Жана Ги Бовуара и своей дочери Анни. Они не разговаривали. Они никогда не разговаривали. Они спорили. В особенности если между ними не было такого амортизатора, как Энид, жена Жана Ги. Энид нужно было составить план школьных занятий, и она извинилась и на завтрак не пришла. А Жан Ги никогда не отвергал предложений бесплатно поесть. Даже если за это приходилось платить. А ценой всегда была Анни.

Началось все за свежевыжатым апельсиновым соком, продолжалось за яичницей и сыром, а после тянулось за свежими фруктами, круассанами и конфитюрами.

– Но как ты можешь оправдывать использование электрошокеров? – раздался из столовой голос Анни.

– Еще один превосходный завтрак, merci, Рейн-Мари, – сказал Дэвид, который принес тарелки из столовой, поставил их перед раковиной и поцеловал тещу в щеку.

Тридцатилетний Дэвид, мужчина среднего сложения с короткими редеющими темными волосами, был на несколько лет старше своей жены Анни, хотя нередко казался младше. Главной его чертой, как это часто ощущал Гамаш, была активность. Нет, не гиперактивность, а просто избыток жизненных сил. Он понравился старшему инспектору с самой первой минуты, когда его дочь пять лет назад познакомила их. В отличие от других молодых людей, которых Анни приводила в дом (в основном юристов, как и она сама), этот не пытался превзойти старшего инспектора в брутальности. Такие игры Гамаша не интересовали. И не впечатляли. Что произвело на него впечатление, так это реакция Дэвида, когда тот впервые увидел Армана и Рейн-Мари Гамаш. Он широко улыбнулся – эта улыбка заполнила всю комнату – и просто сказал: «Bonjour». [4]

Он не походил ни на одного из прежних ухажеров Анни. Дэвид не занимался наукой, природа не наделила его атлетическим сложением, он не был поразительно красив. Ему не суждено было стать следующим премьером Квебека или даже хозяином собственной юридической фирмы.

Нет, Дэвид был просто открытым и добрым парнем.

Анни вышла за него замуж, и Арман Гамаш с радостью повел ее к алтарю, а Рейн-Мари шла с другой стороны их единственной дочери. С радостью наблюдали они обряд венчания этого хорошего парня с Анни.

Арман Гамаш прекрасно знал противоположность хорошему. Он знал, что такое жестокость, отчаяние, ужас. И он знал, какое это забытое и драгоценное качество – «хороший».

– Ты предпочитаешь, чтобы мы пристреливали подозреваемых? – Голос Бовуара в столовой зазвучал громче, приобрел другой оттенок.

– Спасибо, Дэвид, – сказала Рейн-Мари, забирая посуду.

Гамаш протянул зятю свежее полотенце, и они принялись вытирать тарелки, которые мыла Рейн-Мари. Дэвид повернулся к старшему инспектору:

– Как вы считаете, у «Абов» [5] есть шансы выиграть кубок в этом году?

– Нет! – вскричала Анни. – Я надеюсь, что в полиции научатся арестовывать людей, не калеча и не убивая их. Я надеюсь, что в полиции научатся смотреть на подозреваемого как на подозреваемого, а не как на животное, которое можно побить, оглушить электрошокером, застрелить.

– Я думаю, шансы у них есть, – сказал Гамаш, взял две тарелки и одну передал Дэвиду. – Мне нравится их новый вратарь, а нападающие теперь вполне зрелые ребята. Этот год определенно их.

– Но их слабое место по-прежнему защита, верно? – спросила Рейн-Мари. – «Канадиенс» всегда отдают приоритет нападению.

– Попытайся-ка арестовать вооруженного преступника! Хотел бы я посмотреть, что у тебя получится! Ты, ты… – От возмущения Бовуару не хватало слов.

Разговор в кухне прекратился – все ждали, что скажет Бовуар. Этот спор происходил на каждом завтраке, на каждом Рождестве, Дне благодарения, на днях рождения. Лишь слова слегка менялись. Анни и Бовуар спорили всегда, если не о тазерах, [6] то о медицинской помощи, об образовании, об экологии. Если Анни говорила «синее», то Бовуар – «оранжевое». Так повелось с тех самых пор, когда инспектор Бовуар двенадцать лет назад поступил работать под начало Гамаша в отдел по расследованию убийств Квебекской полиции. Он стал членом команды и членом семьи.

– И что я?

– Ты – жалкий образчик правозащитной чуши!

Рейн-Мари махнула рукой в сторону двери, ведущей из кухни на маленький металлический балкон и пожарную лестницу:

– Не пора ли?

– Спасаться бегством? – прошептал Гамаш, надеясь, что она это серьезно, но подозревая, что нет.

– Может, вам попытаться их пристрелить, Арман? – спросил Дэвид.

– Боюсь, у Жана Ги реакция побыстрее моей будет, – отказался старший инспектор. – Он пристрелит меня первый.