Танец с огнем - Мурашова Екатерина Вадимовна (читать книги регистрация TXT) 📗
– А на самом деле?
– А на самом деле она все время стоит у меня перед глазами, я думаю о ней, навязчиво, неостановимо… Это мучительно в конце концов…
– Но ведь ты молодожен, – усмехнулся наивности племянника Муранов. – Что может быть естественнее…
– В том-то и дело, дядя! – воскликнул Александр. – Ведь я даже никогда не любил Любу! И не люблю ее теперь. Это был чистый брак по расчету… К тому же со дня нашей свадьбы прошло уже почти полтора года. И за это время я не узнал о ней, как о человеке, ничего нового и привлекательного. Что ж это такое? Я не могу не думать о ней, как о женщине, едва ли не каждую минуту… Что мне предпринять?
– Но что же она… Люба… Любовь Николаевна? – заинтересованно уточнил Михаил Александрович.
– Ничего. Ничего совершенно, в том-то и дело! Целыми днями, неделями она меня практически игнорирует. Занимается, ни о чем не предупреждая и ни в чем не давая отчета, чем угодно: гуляет где-то с крестьянскими дружками своего детства, по памяти восстанавливает дом, руководит обустройством парка, расчисткой прудов, возится со своими хитровскими двойняшками и больной чахоткой родственницей Камиллой Гвиечелли… Она моя жена перед Богом и людьми, но кажется, что я ей скорее противен, чем мил, и совершенно непонятно, зачем ей…
– Да-а, я и не подозревал, что у вас все так… странно… – протянул Муранов.
– Теперь, когда родилась наша дочь, Люба, конечно, уделяет время ей, – продолжал Александр. Он говорил быстро, мерно, с полузакрытыми глазами, так долго таил все в себе, что теперь, когда решился начать, ему просто не терпелось выговориться. Реакция собеседника, казалось, не слишком его интересовала. – Отказалась от кормилицы, сама кормит ее грудью. Там, где застанет время или желание, как простая крестьянка. Например, сидит вместе с дочкой в саду, в гамаке… Я… представьте только эту картину, дядюшка… я подглядывал за ними из дома, из-за занавески… Смотрел на грудь своей жены… А в это время ее крестьянский дружок Степан Егоров, стоя тут же, докладывал ей что-то о проблемах с мельничной плотиной. Любовь Николаевну это, по-видимому, ничуть не смущало, а мне хотелось немедленно и своими руками задушить этого молодого наглого мужика, с которым она, кстати, вместе выросла… Любой кочующий цыганский табор непременно останавливается на наших землях, и она так же непременно ходит к ним петь и танцевать. Со всей своей сомнительной свитой: чахоточная художница Камилла, Степан, глухонемая Агриппина, усыновленные ею хитровские побродяжки (они до сих пор с наслаждением переодеваются в лохмотья, ходят босиком, подворовывают и, кажется, улучив момент, даже собирали милостыню на последней ярмарке, на которую Люба взяла их погулять), часто – Максимилиан Лиховцев, полдюжины разномастных собак, старая и злобная белая лошадь, которая тоже ходит за ней как собака, без всякого повода и упряжи… Меня никто не зовет, но я тащусь следом за ними и смотрю из темноты, как моя жена Любовь Николаевна Кантакузина… нет, тут уж, конечно, цыганка Люша Розанова танцует возле цыганского костра… Все это изматывает меня до последнего предела…
– Что ж… Эротическое колдовство – одно из самых древних и могучих… – Муранов серьезно взглянул на племянника, но в углах его сухих губ пряталась усмешка. – Чем же тебе помочь… Путешествие, быть может? Уехать в Европу? Рим? Ты можешь себе это позволить?
– В общем-то да… Оставить ее здесь?
– Конечно. Объясни всем, что экспедиция нужна тебе для завершения кандидатской работы.
– Да, вы правы, дядя, пожалуй, я так и сделаю…
В Синих Ключах, как и в прежние времена, давали четыре бала за год: белый, он же серебряный – зимой, розовый – весенний, во время цветения садов, зеленый – летом, и желтый или золотой – осенью, после уборки урожая. К балам вся дворянская и разночинская округа готовилась заблаговременно, насчет приглашений ловчили и интриговали, ибо праздники получались великолепными, а прихотливый нрав молодой хозяйки Синих Ключей, странной и загадочной Любовь Николаевны Осоргиной-Кантакузиной был всем известен еще с давних пор, когда ее покойный отец, Николай Павлович Осоргин жил наособицу и прятал свою безумную дочь от посторонних взглядов.
Нынче готовился зеленый, летний бал.
Столы планировалось расставить меж старых деревьев в излучине ручья, одного из притоков Сазанки, там, где стоял старый театр, построенный когда-то Николаем Павловичем для своей невенчанной жены-цыганки, и недавно отремонтированный их дочерью. На случай дождя имелись шатры, расписанные в виде беседок, увитых виноградом. На конюшне изготовляли связки факелов. Толстая огородница Акулина срочно выгоняла в оранжерее зелень и усиленно удобряла грядки с ранними овощами, ведя с ними по утрам преуморительные увещевательные беседы, дескать, созревайте быстрее, а то как бы нам с вами перед всей округой не опозориться. Специально приглашенный из Москвы мастер, бывший житель Черемошни Иван Озеров день и ночь, не покладая рук, трудился в сарае над фейерверками. Любопытные мальчишки бегали кругами вокруг сарая и совали свои курносые носы в дверь и щели. Иван гонял их и грозил громко, но неубедительно. Несмотря на свои почти тридцать лет, характер самого Ивана во многом оставался мальчишеским, и в своей собственной семье он охотно подчинялся заправляющей всеми делами жене Светлане.
В доме горничные чистили серебро и хрусталь, в гладильне прачка крахмалила скатерти и салфетки с монограммой Осоргиных. Хотя до бала оставалась еще почти неделя, кухарка Лукерья неистовствовала в кухне и окрестностях – несмотря на явный избыток заказанных в Калуге и даже Москве припасов, ей всегда казалось, что чего-нибудь важного не хватит в самый ответственный момент, и гости останутся голодными и недовольными. Имея четвертьвековой опыт в кухонных делах, Лукерья, на свою беду, оставалась неграмотной и не могла сверить имеющееся и задуманное по спискам или рецептам. Поэтому ей приходилось полагаться на свой опыт, отличную память и молоденькую помощницу, которая, несмотря на общую бестолковость, в детстве посещала церковно-приходскую школу, умела читать и даже писать. От кухаркиной беспомощности в этом важном вопросе и ее общего необузданного нрава доставалось всем без исключения.
Любовь Николаевне, пожалуй, даже нравилась царящая в усадьбе предбальная суматоха. Внутри ее она чувствовала себя живой и где-то даже полезной.
Притом все знали, что на самом празднике хозяйка усадьбы появится лишь в начале, а потом практически исчезнет. Заправлять же всем и царить непосредственно во время бала станет дальняя родственница Любовь Николаевны – Анна Львовна Таккер (для многочисленного клана родственников – Энни) – классически красивая молодая дама, которая специально для этого приезжала из Москвы в сопровождении английского мужа-фабриканта, детей, двух горничных, кормилицы, парикмахера и еще бог знает кого.
– Ну и когда твои итальяшки изволят прибыть? – Марыся Пшездецкая – броско, строго на женский лад красивая девушка, взглянула на Люшу. В ее больших глазах блестели зеленоватые искры.
Перламутровый свет дождливого дня наполнял комнату, мягко касался Марысиных щек, струился вдоль переброшенной на грудь тяжелой косы. Дождь, совсем недавно бивший ливнем, теперь шуршал тихо и деловито, от терпкой свежести, плывущей в распахнутое окно, перехватывало дыхание. Бабочка, прицепившись к раме, медленно взмахивала отсыревшими крылышками.
– Камиша приедет завтра. Прочие Гвиечелли – к концу недели, – вздохнув, ответила Люша.
Она привыкла к тому, что Марыся, держательница трактира и верная подружка нелегких хитровских времен Люшиной жизни, ревнует ее к аристократической Камилле и всему клану Осоргиных-Гвиечелли в целом. Но это ее по-прежнему огорчало. Тем более, что Камиша, давно (и безнадежно по общему мнению, которое она сама разделяла) страдающая туберкулезом, отзывалась о Марысе в самых превосходных тонах и даже однажды написала ее ростовой портрет в цветной шали, не пожалев ярких красок и ликующих тонов.
