Завтра не наступит никогда - Романова Галина Владимировна (книги онлайн бесплатно txt) 📗
– Ах ты, шмакодявка ссаная, свет она мне отключать будет!!! – бесновалась рыжая, тыча Маше в лицо бесстыдно выпирающими сосками из-под тончайшей ночной сорочки. – Я тебе выключу свет!!! Я тебе такой свет выключу, что небо с овчинку покажется!!! Пошла вон, гадина худосочная!!!
Маша не орала в ответ, не спорила, она просто рассматривала Марго и дивилась. И почему в ней всего так много – в этой рыжеволосой вульгарной кобыле? И роста много, и мяса на широких костях ужас просто сколько, и гонора, и, главное – силы в легких и голосовых связках на десятерых.
Как такое чудовище может нравиться мужчинам?! И каким мужчинам!!! С ней же в эту коммуналку кто только не является! И Маше ни разу не удалось рассмотреть в ночных гостях Марго уродов или юродивых. Будто конкурсный отбор ее гости где проходили по стати и красоте.
Что в ней такого, чего вот, например, в Маше нет?
Никогда она, дурочка, не умела владеть чувствами, никогда не умела играть, все вырисовывая на личике своем невыразительном: и любовь, и ненависть, и неприязнь, и брезгливость.
И тогда-то вот именно брезгливость она к этой громадной бабище почувствовала. Угораздило ее! Марго, разумеется, безошибочно все это угадала на бесхитростной Машиной мордахе, оскорбилась так, как не оскорблялась за испорченные свои щи, в которые ненавистные соседи бухнули пачку соли. Втянула ноздрями половину воздуха коридорного, выдохнула с шумом и прошипела Маше в ухо самое:
– Ну, сука мокрохвостая, ты меня еще запомнишь! На всю свою замызганную поганую жизнь запомнишь меня!..
Маша запомнила. На всю жизнь запомнила, как явились к ней впервые представители органов опеки, милиция, кто-то еще – скорбный и суровый, и как стыдили ее за то, что напилась, имея на руках младенца.
А она ведь и не пьяная тогда была совершенно, еще не злоупотребляла, работала даже, оформив сына в ясли. И выпила совсем чуть-чуть у подруги по работе на дне рождения. Гаврюшка с ней был, она никогда его одного не оставляла и к кровати не привязывала, как некоторые. Они только-только домой явились, она сына раздела, в кроватку уложила, а сама раздеться не успела. Ее с мороза в теплых вещах да в жаркой комнате и повело немного. И тут эти гости.
Говорили с ней недолго, строго, оставили копию какого-то протокола, будто предупреждение какое-то, и ушли. Маша тогда по наивности своей всерьез к этому визиту не отнеслась. Решила, что либо ошиблись, либо рейд у них какой-то и они во все квартиры заходят. И забыла даже. Но история повторилась еще трижды.
Именины у друзей случились с интервалами в месяц, две недели и пятнадцать дней. А потом визиты той же самой комиссии и написание таких же бумаг и точно в те дни, когда у ее друзей случились именины.
– Да вы что, очумели?! – попыталась она возмутиться во второй и в третий раз, когда от прозрачных намеков представители строжайшей комиссии перешли к явным угрозам. – Сами-то вы, что же, вовсе не употребляете?! В жизни не поверю! Сама обслуживаю зал в супермаркете, вижу, кто и сколько выпивки покупает! Вас же никто не проверяет, с чего ко мне-то повадились?!
Такое некорректное замечание с ее стороны оскорбило членов комиссии. Головы закачались с пущим осуждением. Писавший заключение комиссии застрочил с утроенной энергией. Сразу заметили отсутствие ремонта в тесной комнате. Старенький холодильник и телевизор не цветной. И шторы дешевыми, на их взгляд, в ее комнате оказались. О том, что в комнате чисто, в холодильнике полно еды, а подоконник за дешевыми шторами весь в цветах, не обмолвился никто. Метраж ее комнаты не устроил, на двоих будто бы тесно! А пройдись по коридору, третья дверь налево, там-то что? Там не тесно? Там Кузнецовы впятером на двенадцати метрах живут, и глава семьи через день пьяный.
Машу никто не услышал. Строго и в последний раз предупредили и ушли. Пятый их визит оказался последним. Последним для них с Гаврюшкой. Тогда она нарвалась на приглашение заведующей отделом бытовой химии, отмечавшей свой семейный юбилей. Отказать было нельзя. Обиды та не прощала.
И Маша приглашение приняла, притащив в подсобку и Гаврюшку. Выпили, закусили, потом снова выпили. Да, она перебрала немного. К тому же целый день на ногах с этой непрерывной выкладкой товара. Много ли ей было надо на голодный-то желудок? Развезло маленько. Добрались до дома, не успели с сыном вещи в шкаф убрать, как стук в дверь. И все…
После этого ее жизнь закончилась. Она бросила работу, потому что надо было следить за Звягинцевой. Перестала отнекиваться от назойливых приглашений, а чего не выпить, терять-то теперь нечего. Тем более что новые друзья и приятели оказались все сплошь с пониманием и сочувствием и разделяли ее жгучую ненависть к рыжеволосой суке, по милости которой она лишилась ребенка.
– А ты возьми и убей ее, Маш, – посоветовал как-то один из собутыльников. – Одной падлой на земле будет меньше. Пускай сына это тебе не вернет, но хоть спать станешь спокойно.
Спать она после этого разговора вовсе перестала. Все ворочалась с боку на бок и ворочалась, все прокручивала в голове варианты Маргаритиной смерти. То, что она должна быть ужасной, Маша не сомневалась. Но вот какой?
Она ничего не смогла придумать и приуныла. А потом еще эта страшная новость о том, что ее Гаврюшку желает взять на воспитание какая-то очень благонадежная семья.
– Разве это законно при живой-то матери?! – попыталась она качать права в кабинете директора детского дома.
– Тебя лишили материнства, – напомнила та и демонстративно принялась разгонять воздух возле своего носа.
Ну, был запах перегара, и что? С утра-то она ни капли, потому что знала, что пойдет с разборками к директрисе.
– Ты даже не попыталась исправиться, – снова упрекнула ее директриса и вздохнула. – Такое ощущение, Мария, что ты вообще с катушек сорвалась. До того, как мальчика у тебя забрали, ты так не пила.
– А я вообще не пила, понятно?! – заорала тогда Маша Гаврилова и всхлипнула. – Вы же знаете, что Гаврюшку забрали из-за того, что эта сволочь стучала на меня каждый раз, как я выпью.
– Вот! Вот! Сама призналась, что выпивала, – обрадовалась хозяйка кабинета, в который Маша ворвалась поутру.
– Это было очень редко, вы же знаете! – укорила ее Маша. – Сами небось тоже в праздники не отказываетесь пригубить.
– Ты это… Шла бы отсюда, пока я наряд не вызвала, – и, сердито поджав губы, директриса потянулась к телефонной трубке. – И мальчика твоего, кстати, никто не усыновляет, его берут на воспитание. Это сейчас сплошь и рядом.
– Да, сначала берут, потом возвращают, а ребенок страдает. – Маша медленно пятилась к двери, в самом деле испугалась ведь, что та вызовет милицию.
– Больше, чем с тобой, он страдать не будет, поверь мне, – добила ее директриса и махнула в ее сторону небрежно ладонью, приказывая убираться…
– Принесли его домой, оказался он живой, – монотонно, как молитву, повторяла детский стишок Маша, медленно передвигаясь по комнате.
Когда она в последний раз убиралась здесь, а? Кажется, еще при Гаврюшке. Да, точно. После того как его забрали, она ни разу не махнула здесь веником или тряпкой. Все загажено, засорено, горы грязного белья, цветы на подоконнике засохли, не отойдут теперь уже никогда. Надо бы прибрать тут все, да и себя отмыть бы не мешало. Даже забыла, когда нормально купалась. Как-то так получалось, что, когда она трезвой была, в ванную вечно очередь. А когда пьяная, то ей было не до омовений, скорее бы голову на диванный валик уронить.
Сейчас в квартире, кажется, вообще никого не было. Большинство работающих, рыжая сука – Марго – в их числе. Детишки по школам и детским садам. Пенсионеры свои старческие зады греют во дворе на скамейках, припекало прямо по-летнему. Сначала уборку сделает, решила Маша, а потом себя приведет в порядок. До пяти вечера, когда все начнут возвращаться домой, успеет.
Не успела! Не успела после всех дел нырнуть в нутро своей комнаты и запереться там, затаиться, забиться, как испуганный зверь в нору. Настигла ее поганая резвая рыжая баба, остановив прямо возле самой двери сначала окриком, а потом и рукой.
