Письма крови - Агамальянц Александр (книга жизни TXT) 📗
4
Что ж, если первые полгода моей жизни на новом месте были по увлекательности и жизнерадостности похожи на празднество флагеллантов, то следующие четыре месяца походили на старую добрую сказку, которая медленно, но верно, приближалась к фразе «и жили они долго и счастливо». Не за горами было Рождество, и мы с Шарлоттой планировали, что в один из праздничных дней я буду представлен ее родителям и официально попрошу ее руки, как того требовали правила приличия. Несмотря на закат осени, мы цвели и сияли, совершенно не замечая холодного увядающего мира вокруг нас. Как выяснилось – зря.
Не только цветы и деревья страдают от прикосновения зимы.
Но даже самые светлые мечты, оберегаемые жаром наших сердец,
разбиваются вдребезги, срезанные ее ледяным серпом.
Письмо от Шарлотты с просьбой срочно встретиться я, будто специально, получил в один из самых мерзких декабрьских дней. Уже давно было холодно, но еще не достаточно холодно для того, чтобы снег держался, и на город обрушивались потоки грязи, спасения от которой не было нигде, потому что ветер часто любил менять направление. Конечно, это не стало для меня преградой перед встречей с любимой, но навевало крайне дурные предчувствия – ради какого-то пустяка она точно не стала бы настаивать на встрече в такую погоду. И, стоило мне увидеть свою принцессу, как я понял, что предчувствия не обманули. Впрочем, это только радость бывает обманчива, несчастья же почти никогда не нарушают данного слова и приходят ровно в назначенный срок. Стоит тебе хоть на каплю переполнить отведенную тебе чашу счастья, как она опрокинется и перед тобой предстанет смрадное корыто лишений, не имеющее дна.
Не дав вымолвить мне ни слова, Шарлотта бросилась мне на грудь и разрыдалась, совершенно не обращая внимания, что мы находились далеко не в самом уединенном месте, и такое поведение могло не лучшим образом сказаться на ее репутации. Я пытался успокоить ее всеми силами, но тщетно. Осталось лишь обнять ее как можно крепче и ждать, пока она успокоится. В конце концов, мы уже почти помолвлены и можем себе позволить некоторые вольности. Наконец, моя возлюбленная пришла в себя и, все еще изредка всхлипывая, подняла на меня свой взор. Спустя несколько минут моя жизнь была разбита вдребезги.
Не будет у меня ни прекрасной Шарлотты, ни красивой свадьбы, ни долго и счастливо. Мироздание отказало нам даже в праве умереть в один день. Этот унылый, тоскливый мир безмятежных бюргеров и бездарных стихов снова победил меня. Стоило мне ненадолго потерять бдительность, как он подкрался и нанес смертельный удар. Семья моей возлюбленной, некогда довольно зажиточная, оказалась на грани нищеты и голодной смерти – отец был сильно болен, младшие сестры были еще совсем детьми и могли, разве что, делать мелкую работу по хозяйству, долги выросли до непомерных размеров и даже продажа всего имущества, включая одежду, не погасила бы их.
Понятно, что в такой ситуации, глава семьи принял единственно верное для него решение – выдать старшую дочь, мою прекрасную, драгоценную Шарлотту, замуж за одного из местных богатеев. Их было не так и много, всех их я знал в лицо и ни одного не желал бы видеть даже просто стоящим рядом с моей принцессой. И, конечно же, она, как преданная и любящая дочь, подчинилась воле отца. Хотя, мало кто бы не подчинился, делая привычный для смертных выбор между личным счастьем и выживанием семьи. Меня будто вывернуло наизнанку, пока я слушал Шарлотту. Я даже не помню, сказал ли я ей что либо в ответ или просто побрел в свой клоповник по кривым улочкам, залитым грязью, которая была у нас вместо снега.
Я уже в аду? Нет, все еще по уши в дерьме…
Да, дорогая моя, хоть я сказал в самом начал письма, что видел и пережил поистине ужасные вещи, свое состояние в тот момент я никогда не забуду и не пожелаю такого даже самому злейшему из своих врагов. Если бы с меня сняли кожу и обсыпали солью, я бы не так страдал, как тогда. Я не преувеличиваю, душа моя, вовсе нет. Полагаю, вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы поверить на слово. Я был полностью обессилен, подавлен и практически убит. Остатков моего мужества хватило лишь на то, чтобы решиться добить себя алкоголем. Да, я беспробудно запил, точно так, как поступают самые последние и недостойны из смертных. Мое восстание против безысходности бытия провалилось и было жестоко подавлено. Прометей с его огненным сердцем оказался не нужен людям, привыкшим жить в холоде и печали. Орфей не спустился в ад и не победил смерть – он просто спился в затхлой каморке.
Я не помню, сколько дней я существовал в столь жалком и презренном виде. Вам, наверное, сложно представить меня в облике безвольного пьяницы с трясущимися руками, неспособного связать двух слов и практически забывшего собственное имя. Но я был и таким. Скажу больше, в том, что я не остался таким до конца дней, нет ни малейшей моей заслуги – разум мой помутился настолько, что подобное скотское существование его вполне устраивало. В общем-то, оно устраивало всех вокруг, им просто не было до меня дела. Никому на всей земле. Никому, кроме моего доброго друга Вильгельма. Однажды ночью он просто ворвался в мою комнату, схватил меня в охапку и потащил мыться. Поначалу я сопротивлялся, кажется, мне было очень страшно в тот миг и казалось, что черти явились утащить меня в ад. Но потом разум все же проснулся и постепенно начала возвращаться ясность сознания.
Спустя еще пару часов я сидел в комнате Вильгельма мокрый, с трудом понимающий, где нахожусь и что происходит, какой сейчас день, кто сидит перед ним и так далее. Я был подобен противоестественному уродливому ребенку, заново осваивающему окружающий мир. Это состояние длилось еще около часа. В конце концов, я уже полностью пришел в себя, но по-прежнему пребывал в чернейшей печали. Вильгельм выслушал мои стенания, затем положил руку на плечо и сказал: «Друг мой, мне безумно жаль тебя. Мне безумно жаль, что люди, подобные тебе, способные принести столько красоты в этот мир, способные сделать его совершенным, вынуждены страдать из-за жалких, надуманных проблем, которые бы никогда не возникли, если бы люди не были столь мелочны и злобны. Ты же не хуже меня знаешь, что большинство из них просто алчный и завистливый скот, годный только в пищу как свиньи или коровы». Я перебил Вильгельма, заговорив впервые за долгое время: «Но чем больше грязи и страданий вокруг, тем ярче и ценнее алмазы истинной добродетели и таланта». Вильгельм по-отечески приобнял меня и практически шептал мне в ухо: «Конечно. Но только до той поры, пока эти алмазы не утонут в грязи. Если хочешь жить в мире, где можно посвятить себя поискам высших ценностей, тебе нужно полностью отречься от этого мира. Все, что дает ему жизнь, должно стать для тебя злейшей опасностью. Все, что питает его, не сможешь ты более взять в рот. Все, кто правит им, впредь должны стать для тебя не более, чем скотом. И поступать с ними ты должен подобно тому, как поступают со скотом – питаться ими, их теплой кровью, их никчемными жизнями. Ради своей вечной жизни, которую ты сможешь наполнить тем, чего сам пожелаешь. Ради страшной свободы, которую они, твой скот, назовут проклятьем, ибо никогда не будут способны принять ее. Ради истинного совершенства, красота которого лежит за пределами добра, морали и всей их фальшивой добродетели.
Друг мой, Гёте, готов ли ты к этой свободе, свободе вечного изгоя и парии?!».
«Да, готов, этот мир мне ненавистен и более ничем не держит…».
