Тайна предсказания - Ванденберг Филипп (бесплатные серии книг TXT, FB2) 📗
По недоумевающему взгляду юноши Эммерам мог заключить, что тот не совсем его понимает.
— В этих стенах никто не должен объяснять тебе систему, благодаря которой помещены книги в этой библиотеке…
— Если позволите, я скажу: по их содержанию. Я нашел все книги о растениях в одном месте — и точно так же все книги о геометрии и истории. Мысль о том, чтобы искать труды доктора Лютера среди книг по алхимии, вообще не приходила мне в голову.
— Да ты плут, сын мой! Конечно, ты найдешь все книги на одну тему в одном и том же месте. Но всякая библиотека — отдельный мир, и в каждом мире имеется собственная система, согласно которой этот мир функционирует.
Слова Эммерама повергли Леберехта в изумление. Он не сомневался, что точно знает библиотеку черного монаха, по меньшей мере место книги из каждой области знаний; но мысль о том, что этот порядок подчинен определенной системе, до сих пор не приходила ему на ум.
— Смотри сюда, — начал Эммерам. — Основа нашего бытия — творение, оно как будто фундамент человеческого существования. А где идет речь о творении? В Ветхом Завете! Поэтому все издания Ветхого Завета, а также труды о нем, как фундамент здания, ты найдешь в самом низу. Над ним помещаются Новый Завет и труды по религии и теологии. — Эммерам, взмахнув рукой, повернулся вокруг своей оси. — Над ними располагается философия со всеми своими подразделами. На философию опирается история. На историю — география. Над географией — ботаника, алхимия и медицина. Над ними — геометрия, математика и архитектура. А еще выше, прямо под сводами, помещены книги о светилах, астрология и астрономия. И за всем этим скрыт второй, запретный мир. Но это тебе уже известно.
Взгляд Леберехта скользил по полкам. Он часто удивлялся тому, что порядок книг из одной области науки вдруг нарушался, чтобы продолжиться на новом месте. Теперь ему все стало ясно: он думал, что различные отрасли науки были расположены рядом, но вертикально; на самом же деле они располагались горизонтально, уровнями, как камни здания.
— Я понимаю, — задумчиво произнес он.
Тут бородатый старец начал смеяться.
— Почему вы смеетесь, брат Эммерам? Давненько уж я не слышал, чтобы кто-нибудь так смеялся.
— Возможно, сын мой. Но разве не забавно, что твоему отцу Адаму пришлось бороться с той же проблемой! Он был умен, как ученик Аристотеля, но не хотел понять порядка в библиотеке. Вместо этого он начал в уме нумеровать отдельные arcae, начиная с полок, слева от входа, и вышел на число "52", по количеству недель в году.
Леберехт прервал его:
— Как вы называете те высокие ящики, где хранятся книги?
— Arcae, — ответил монах. — Arca — это редкое латинское слово и означает оно "ящик", "ларь", но также "гроб" и "тюрьма". В библиотеках же оно означает всего лишь книжную полку.
Старик не понял, почему юноша вдруг стал таким бледным. В голове Леберехта шумело. Он все еще не мог забыть надпись, которую оставил для него отец в доме у Гавани: "FILIO MEO L.* TERTIA ARCA". Леберехт переписал ее в свой дневник, разгадывая ее значение годами, но всегда напрасно. Самую большую проблему при этом представляло для него слово arca. Вначале он перевел его как "гроб", что было близко могильщику. Но где же тут смысл? Тогда он предположил, что отец мог оставить для него в каком-то шкафу или ящике золото или деньги, попавшие ему в руки во время работы на кладбище. Наконец, Леберехт должен был признать, что его бедная семья не имела ни трех шкафов, ни ларя с тремя ящиками, и оставил надежду разгадать значение двух слогов. Из-за того, что его отец Адам так часто бывал в месте, где слово arca получало совершенно особое значение, загадочная надпись виделась Леберехту в новом свете.
Он не знал, что ему делать. Должен ли он открыться брату Эммераму, спросить его, что может скрываться за этой надписью, какие книги находятся именно на этой полке и есть ли в этом аббатстве другие полки, которые имеют такое обозначение?
Еще ни на что не решившись, Леберехт издалека услышал колокольный звон — не тот жалкий, тонкий звук поминального колокола, который разносился с утра до вечера после прихода чумы и с каких-то пор совсем затих, но большой перезвон собора и лежащих вокруг церквей. Он разливался над городом многообещающе, подобно многоголосому хоралу. Но лишь когда в хорал вступили колокола аббатства, когда громкие крики эхом отдались в коридорах монастыря и брат Эммерам, несмотря на свои лета и подагру во всех костях, пал на колени и перекрестился, Леберехт понял, что случилось: чума отступила.
Леберехт помог старцу подняться на ноги, и они радостно, как дети, обнялись. У брата Эммерама в глазах стояли слезы, и от волнения он не мог произнести и слова. Леберехт тоже не находил слов, которые были бы уместны в этой ситуации. Торопливо пожав монаху руку, юноша повернулся, спустился по каменным лестницам, пересек двор, на который выходила церковь аббатства, и ворвался внутрь жилого флигеля, где теснилась группа черных монахов. Братья, от которых распространялась вонь, как в козьем стойле, производили самое неприятное впечатление, хотя и приветствовали его дружелюбными возгласами. Леберехт устремился на воздух.
Целью его был расположенный напротив церкви вход в аббатство; однако тот все еще был заложен поперечными балками. Леберехту не терпелось вырваться наружу, поэтому он развернулся и помчался назад, к маленьким воротцам, откуда вела дорожка в сад. Господи Иисусе, они стояли приоткрытыми, чтобы дать доступ чистому воздуху, без чумной дымки. После того как сад остался позади, молодой человек спустился по узким каменным ступеням, которые вели от большой террасы аббатства в город. Железные ворота были закрыты, и Леберехт забрался на стену, а оттуда спрыгнул на улицу. Он был свободен!
Почувствовав себя вольным после нескольких месяцев заточения в стенах монастыря, он бросился бежать. Его торопил стоявший перед глазами образ Марты, которую он давно не видел, как не видел за это время ни одной женщины. Но, если быть честным, в конце концов он даже привык к этому. Страх перед чумой и страсть к учению подавили все остальные чувства.
Пережила ли Марта чуму? Леберехт чувствовал, как кровь пульсирует в его висках. Он, казалось, вновь ощущал близость ее тела. Марта была единственным близким человеком, который у него остался, и он любил ее со всей нежностью и страстью. Марта!
Улицы города представляли собой пугающую картину Сплошь и рядом громоздились отбросы, которые люди в своей беспомощности выбрасывали из окон. Горы фекалий под окнами распространяли неимоверное зловоние. Здесь и там горели костры, на них жгли одежду и предметы, которых касались жертвы чумы.
Какой-то человек с высокой двухколесной тележкой подбирал мертвых домашних животных, валявшихся повсюду. Закутанные женщины с ведрами и кувшинами спешили к водным источникам или драили, подоткнув длинные юбки, свои дома от чумной вони.
Едва ли был хоть один дом, не помеченный знаком, который оповещал о черной смерти. Люди, встречаясь, едва находили слова друг для друга. Слишком уж глубоко угнездились страх и недоверие в душах выживших. С соборной площади неслась громкая музыка. Тамбурин задавал ритм. Пестро одетые танцоры в узких красных штанах и в островерхих черно-желтых колпаках дико прыгали под музыку, неловкие, как малые дети, чтобы вытащить людей из домов и заставить смеяться. И все же интерес к представлению оставался вялым. Леса на соборе были разрушены; не осталось опорных балок и ступенек — их растащили на дрова для погребальных костров. Но там, где переулки были так узки, что жители верхних этажей могли взяться за руки, через улицу уже натянули веревки с бельем, как и раньше.
Хотя с неба лился мягкий свет весны, в сердцах людей царила морозная зима, скопление ужасных чувств, смесь скорби, отвращения, недоверия и страха. Да, страх бродил по этому городу, как никогда прежде; страх перед чумой, которая может снова вернуться из укромных углов; страх быть съеденным крысами, стаями шнырявшими по переулкам, как одичавшие собаки; страх перед темным будущим.
