Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗

— А купчиха?

Теперь страх сменился надеждой, и Богуслава с трудом удержалась от того, чтобы не рассмеяться: и это женщин называют ветреными? Не так давно супруг кричал, грозился расследованием, а теперь смотрит, ожидая, что Богуслава одним взмахом руки решит все его проблемы.

На его проблемы ей плевать. Но есть общие…

— Она тоже уйдет. В монастырь…

— Когда?

— Скоро, дорогой… не надо спешить…

…колдовку найдут не раньше чем дня через два.

…тогда же панна Вильгельмина вспомнит о письме, которое по рассеянности и с недосыпу, не иначе, сунет в секретер, к счетам. Она будет искренне раскаиваться, просить прощения, и, быть может, ее простят, потому как княжичу самому следовало проявить благоразумие и письмо сие оставить в полицейской управе.

…Геля о письме и не вспомнит, как не вспомнит о шпильках и собственных откровениях, день нынешний вовсе сотрется из ее памяти, смешавшись с днями иными.

…а Лихославов конюх преисполнится уверенности, что ехать княжич собирался до поместья.

Жаль, что Себастьяну Вевельскому нельзя просто подправить память, но у него найдутся иные неотложные дела, глядишь, и позабудет ненадолго о младшем брате.

Два дня… и Лихослав Вевельский навсегда исчезнет из Познаньска, Евдокия отправится в монастырь, Богуслава станет княжной Вевельской, а там… сколько прилично будет выждать? Месяц? Два? Старый князь донельзя раздражал ее что взглядами, что шуточками сальными, что намеками, будто бы ему одному известна превеликая тайна Богуславы… нет, пожалуй, месяца будет достаточно.

— Ты все хорошо придумала, — Велеслав все же отстранился, — а что будет со мной?

— Ничего.

Пока ничего…

Глава 10,

где речь идет о неких странностях, которые пока кажутся мелкими, не имеющими особого значения

Аврелий Яковлевич в покойницкой гляделся этаким случайным гостем, каковой направлялся в клаб либо же иное место, более соответствующее благообразному его обличью, однако свернул не туда. И ему бы раскланяться да убраться восвояси, выкинув из памяти пренеприятнейший эпизод, а он не спешит, прохаживается по зале, тросточкой постукивает да головою вертит, не иначе как из любопытства.

Сии мысли с легкостью читались по лицу молодого медикуса, которого только-только к госпиталю Святой Бонифации приписали, и оттого был он счастлив, что в неведении своем относительно неурочного гостя, что в раздражении, возникавшем единственно от неспособности гостя оного выставить прочь.

— Примите, милейший. — Аврелий Яковлевич скинул кротовую шубу, оставшись в черном фраке, и вправду несколько неуместном в нынешних обстоятельствах. Однако же покойники были чужды этикету, а медикус, вспыхнув маковым цветом, шубейку взял.

— Знаете, — произнес он, гордо вздернувши остренький подбородок. И реденькие усики, отпущенные, вестимо, солидности ради, вздыбились, отчего медикус сделался донельзя похожим на помойного кота.

— Не знаю, — почти благодушно ответил Аврелий Яковлевич и подал медикусу перчатки. Белые. Театральные.

Пальцы сплел, потянулся так, что косточки захрустели… подумал было скинуть и фрак, но все ж в покойницкой было прохладно.

Аврелий Яковлевич помнил еще те времена, когда место сие располагалось в подвалах госпиталя Святой Бонифации, где и стояли огромные ванны с зачарованным льдом. В лед трупы и скидывали, порой по два, по три… порой и поболе, особливо если то были трупы бродяг, каковые надлежало передать университету. За этими хирурги спускались самолично, желая выбрать, что получше. И устраивали свары прямо там, не чинясь покойников, а бывало, что и до кулаков дело доходило.

Нынешние медикусы те послабей будут. Небось этот вот, что суетится зазря, едва из костюмчика своего не выпрыгивая, вряд ли б осмелился могильщиков нанять, чтоб принесли труп-другой-третий помимо положенных от больнички…

Аврелий Яковлевич покачал головой и взмахом руки отогнал назойливые воспоминания. Славные были времена… все времена в чем-то да славные.

— Вы… вы…

— Из управы я. — Аврелий Яковлевич втянул тяжелый воздух, в котором мешалось множество запахов, и в совокупности своей не способных перебить один — мертвечины.

Остались в прошлом ванны со льдом. И холодные столы. Ныне чары лежат на самой стене, в которой и обустроили ячейки для хранения тел. Морозят их крепко, оттого и на вскрытие загодя извлекают, позволяют оттаять. Либо же вовсе не морозят, ежели труп свежий, как тот, что должны были уже доставить.

— Извините, — буркнул медикус, щипая себя за ухо. — Вы не похожи на полицейского.

— А я не полицейский.

От того тела пахло свежей кровью, и Аврелий Яковлевич вынужден был признать, что запах этот куда более соответствовал месту, нежели его собственная кельнская вода с ее сандалом и цитроновыми нотами.

— Ведьмак.

— Извините, — повторил медикус и отступил, а руки за спину спрятал, небось кукиш крутит, наслушавшись бабьих сказок про то, что кукиш от сглаза самое верное средство.

— Извиняю. — Аврелий Яковлевич был настроен благодушно. — Покажи тела… сегодняшнее и вчерашнее заодно уж… и можешь быть свободен. Хотя нет…

Он огляделся.

— Инструмент подай. И пошли кого в управу. Пусть князя Вевельского сюда пришлют… могут и еще кого, но князя — точно…

— Х-хорошо.

Медикус отступил еще на шажок.

— Инструменты мы здесь храним. — Двигался он бочком, верно стесняясь кукиша и все же не решаясь остаться без этакой надежной защиты. — В шкафчике… вот…

Он попытался открыть шкафчик левой рукой, но хлипкие дверцы проявили вдруг неожиданное упрямство, и медикус покосился на Аврелия Яковлевича, подозревая в том упрямстве его ведьмаковскую злую волю…

— Иди уж. — Аврелий Яковлевич шевелил пальцами, разминая. Давненько ему уже не случалось вскрытий проводить. — Про князя не забудь…

А сам спиной повернулся и тоже кукиш скрутил. Из вредности.

— Сердце красавицы… — В опустевшей зале, освещенной троицей новомодных эдиссоновских ламп, голос звучал глухо, некрасиво.

И Аврелий Яковлевич замолчал… в воцарившейся тишине стало слышно, как возится ветер где-то там, наверху, где стояли еще древние хрупкие оконца в истлевших рамах, как стрекочут электрические сверчки, грозясь темнотой…

— Уж я тебе, — мигнувшей было лампочке Аврелий Яковлевич погрозил пальцем.

И та послушно вспыхнула, загудела, точно оправдываясь.

Следовало признать, что свет, рождаемый ими, был ярким, пусть и несколько желтоватым, но для работы он подходил куда лучше газового или же свечного.

Начал Аврелий Яковлевич со свежего тела.

— Сердце красавицы… — забывшись было, начал он, но осекся. Сердца в груди как раз и не нашлось. — От же затейник… а фрак следовало бы снять… испортится теперь. Но ничего… фрак — это по сути ерунда… многое тут ерунда, но понимать это начинаешь не сразу.

Он привычно заговорил с покойницей, которая лежала смирнехонько, тихая, некрасивая.

— Вот ты поняла? Вряд ли… о вас плохо говорить не принято, но кто скажет о тебе хорошо? То-то и оно… впрочем, сомневаюсь я крепко, что есть тебе ныне дело до людей с их разговорами. А божий суд, говорят, справедлив…

Аврелий Яковлевич работал неспешно, в свое удовольствие и к появлению Себастьяна с покойницей уже закончил.

— Развлекаетесь? — Ненаследный князь спускался бегом.

— Да и ты, вижу, не скучаешь…

— Есть такое… с Лихо неладно.

— Зовет?

— Зовет. — Себастьяну в покойницкой было неуютно. Сразу возникали мысли о высоком, духовном… тянуло перекреститься и помолиться, просто на всякий случай, авось в милости своей Вотан и попридержит слепую жницу… или сама она отступится, потом-то, конечно, вернется, но…