Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
14. Человек-для-смерти
После того как медсестра сердито постучала в кабинет исчезнувшего заместителя главного врача, прошло минут пять, и оттуда донеслись звуки жизни. Вскоре дверь осторожно отперли и чуть приотворили явно для разъяснения наружных обстоятельств. Видимо, обстоятельства эти оказались благоприятными, и уже через мгновение на пороге стоял, унимая зевоту, сам Оклякшин, краснолицый, в белом халате. Завидев томящегося в ожидании одноклассника, он удивился, обрадовался и распахнул объятья. От Пашки несло одеколоном и коньяком, явно только что употребленными для наружного и внутреннего освежения. Кокотов боковым зрением отметил, что товарищеские объятья с доктором не ускользнули от завистливых взглядов пациентов, и почувствовал глупую гордость, как в детстве, когда кто-то из могущественных взрослых отмечал его, простого ребенка, своим добрым вниманием.
– А мы разве на сегодня договаривались? – спросил Пашка с той беззаботностью, какую придает человеку утренняя толика алкоголя.
– На сегодня.
– Слушай, совсем забыл! Вчера новый томограф обмывали. Ну, я и остался тут. Жене позвонил и остался. Женька у меня в этом смысле редкая баба! Молодая, а все понимает! У других чуть что: «Срочно домой! А то сама приеду и всех разгоню!» Верка моя так всегда и делала! А Женька – нет: спи – где лег.
– Правда? – удивился Кокотов, подумав, что жена, разрешающая мужу все, как правило, позволяет себе еще больше.
– Правда! А почему? Потому что самые жуткие увечья выпивший человек получает по пути домой. Женька у меня травматолог. Она знает! Ты не падал? Сознание не терял?
– Не-ет!
– И не падай! Но если что – сразу к ней: утром, ночью, в метель. Спасет! Может, по чуть-чуть? – предложил Пашка.
– Нет, мне еще сегодня…
– Правильно! Мне тоже еще сегодня. Но все равно молодец, что зашел! Главное не опоздать. Ада Марковна опоздала. Слу-ушай, а давай мы тебя на новом томографе прокрутим! Всё про себя узнаешь!
– Всё? – ужаснулся писатель. – А можно только про нос?
– Про нос? Можно. Ну, и что у тебя с носом?
– Я же тебе говорил… по телефону.
– Да? Слушай, забыл…
– Понимаешь, вот нашли в носу какое-то новообразование, – по возможности беззаботно доложил Кокотов.
– Кто нашел?
– Врач.
– Какой врач?
– Из поликлиники…
– Из какой еще поликлиники?
– Из районной, – смущаясь своей заурядности, сообщил автор «Кентавра желаний».
– Из районной? У вас, вроде, своя была, писательская, у «Аэропорта»? Мой однокурсник там работал, жаловался: «Тебе хорошо – тебе коньяк несут, а мне дурацкие книжки с автографами. Не знаю, куда эту хрень девать!»
– Отобрали поликлинику, – вздохнул Андрей Львович.
– Кто?
– Какие-то жулики.
– Вот времена! Ну, пойдем, жертва бесплатной медицины!
– Куда?
– К специалисту.
Ведя друга на второй этаж, Оклякшин по дороге расспрашивал, не слишком ли напился на вечере встреч, не нарушал ли в беспамятстве общественный покой, и вспоминал, как проснулся рано утром на диванчике в трактирной подсобке, куда его уложили отдохнуть. Еще он искренне восхищался бодрой живучестью Анания Моисеевича.
– Когда стали выпускать, он ведь в Израиль уехал с детьми и внуками, а потом вернулся! Один. И знаешь, почему?
– Не-ет…
– Скучно, говорит, нет там масштаба! Вот ведь поколение! Железное! Нет, не железное. Титановое! А женился недавно, знаешь на ком? Держись за стену! На своей ученице-пенсионерке. Она его, оказывается, со школы любила и ждала, пока овдовеет. А у самой трое внуков. Посиди здесь! – приказал Пашка и зашел в кабинет, возле которого собралось довольно много пациентов.
К двери была прикреплена золотая табличка:
Писатель опустился на свободный стул, незаметно оглядел сидевших рядом людей и подумал, что все они, независимо от диагноза, кто раньше – кто позже, разлягутся по столичным и подмосковным кладбищам. Этот неизбежный финал, общий для всех, роднит и вон того цветущего мужика, раздраженно посматривающего на дорогие часы, и эту блеклую, высохшую женщину, которая никуда уже не торопится. И тут в кокотовском мозгу мелькнула странная мысль: а если на минуту предположить, будто сидят они здесь в очереди не за лечением, а за бессмертием! Да-да, за бессмертием! Допустим, нашли вдруг такое волшебное лекарство, панацею, только не всем она по карману. О, что тут начнется! Конечно, смерть – сама по себе жуткая несправедливость, но пока она неизбежна для всех, это уравнивает, утешает – и можно смириться. Все там будем! А если не все? Мир разделится на две касты: бедные останутся смертными, а богатые купят себе вечность. У Абрамовича будут не только яхты и «Челси», он к тому же еще никогда не умрет! Ну уж нет! Начнется даже не классовая, а межвидовая схватка за право на бессмертие, которого, как обычно, на всех не хватит. И тогда неудачники объявят войну вечности, потребуют отмены бессмертия – ради справедливости и тленного равенства. И, конечно, победят, как уже победили однажды бессмертных эллинских богов, променяв их на щуплого распятого Христа.
Из кабинета вышел высокий желтый дед.
– Ну, что сказали? – встала ему навстречу старушка, судя по неуловимым приметам, не жена, а рано увядшая дочь.
– Доктор говорит: очень хорошие анализы! – клокоча мокротой, ответил старик. – Таких хороших еще не было!
Следом за стариком выглянула молодая медсестра в туго перетянутом белом халатике:
– Кокотов! – позвала она.
– Я! – удивленно откликнулся писатель, непривычный к тому, чтобы в его фамилии правильно ставили ударение.
– Зайдите! – пригласила девушка, глядя на него с особенным интересом.
Андрей Львович боязливо покосился на очередь, ожидая протестов, однако неудовольствие, и то неочевидное, выразил лишь пациент с дорогими часами. Остальные, казалось, наоборот, испытали чувство облегчения оттого, что переступят порог неизвестности чуть позже.
Шепталь был высок, лыс, подтянут и весел. Он и Оклякшин стояли у ширмы, отгораживавшей кушетку, и оба смотрели на вошедшего в кабинет с тем насмешливо-ободряющим выражением, какое, наверное, врачам выдают вместе с дипломом по окончании мединститута.
– Мой одноклассник! – чересчур радостно отрекомендовал Пашка.
– Не может быть! – воскликнул профессор и переглянулся с медсестрой, обращая ее внимание на утреннюю несвежесть заместителя главного врача по хозяйственной части.
Девушка в ответ закатила глаза, давая понять, что обнаружила факт нетрезвости начальства еще раньше. Дернув плечиком, она уселась за стол и разложила перед собой бланки.
– Писатель! – гордо добавил Оклякшин.
– Неужели? И что же вы пишете?
– Прозу.
– Это хорошо. А стихи еще кто-нибудь сочиняет?
– Сочиняет… – неуверенно ответил Кокотов.
– Ну, вы меня успокоили! Присаживайтесь! – Шепталь показал на смотровое кресло, напоминавшее зубоврачебное, надел себе на голову обруч с прикрепленным к нему зеркальным диском и включил лампу. – И где же у нас выросла бяка?
– В носу. Слева…
– Не волнуйтесь – найдем! – доктор расширил ноздрю с помощью инструмента, напоминающего по виду никелированные щипчики, и сквозь увеличительное стеклышко заглянул в писательский нос.
При этом лицо его приобрело то выражение, какое бывает у мастеров, исследующих сломавшуюся стиральную машину.
– Не бойтесь!
– Я не боюсь…
– Ну, и правильно! Тэк-с, тэк-с… Ага, вот она. Поня-атно! – Шепталь скосил глаза на Оклякшина и чуть отстранился, давая и ему возможность заглянуть в проблемное отверстие.
Пашка наклонился, нахмурился и тоже стал похож на специалиста по ремонту бытовой техники.
– Вижу-вижу… – обрадовался он.
Доктора озабоченно переглянулись, затем безмятежно заулыбались, а Оклякшин даже коротко хохотнул:
