Джинны пятой стихии - Лукин Евгений (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
Врач «скорой» не поскупился. Два укола, Нина помнила, сделали в машине, а третий, от которого она уснула, уже дома.
Пробуждение оказалось приятным. Дышалось легко, тело было свободным, не скованным, и душу ничего не давило, не жало, не тревожило. Нина уже забыла, что можно просыпаться вот так: спокойно и сама по себе, без будильника.
Сережка собрался сам и убежал на тренировку к девяти. Юра на работу не пошел. Он бросился было разогревать завтрак, но она хотела только кофе. Крепкий и сладкий – это первая чашка. Вторая – крепкий, но без крупинки сахара. И обе чашки – горячий, обжигающий.
Юра вполне даже прилично научился варить кофе.
Он заботливо соорудил ей опору из подушек, а кофе принес на подносе. Приятно иногда поухаживать за больной и слабой женой, зная, разумеется, что к вечеру она непременно будет на ногах.
Кофе приятно взбодрил. Но думать о чем-либо, если честно, было лень. Она потянулась к радиоле, выбрала пластинку с оркестром Поля Мориа. «Все капли дождя мои». Как раз под настроение.
Юра отнес чашки и пристроился на краешке кровати, хотя рядом стояла банкет-ка. Нина мельком посмотрела на него – он сидел и набирался решимости перед очередной гадостью. Он всегда улыбался так – слегка смущенно, и несколько выше обычного поднимал правый уголок рта – перед тем как сказать что-нибудь неприятное.
– Ниночка, ты, пожалуйста, только не волнуйся. Врач категорически запретил тебе волноваться.
– Я не волнуюсь. С чего ты взял?
– Да видишь ли, – он потянулся и взял с трюмо синенький листок. – Тут направление… Тебе надо будет туда сходить, там выпишут больничный… и все такое…
– К участковой? Или куда? – Нина протянула руку.
– Да нет, – он замялся и опять знакомо улыбнулся. – Тут, в центре. Ну, знаешь, на Московской. – И, видя, что она не понимает, скороговоркой добавил: – В психоневрологический диспансер.
– А-а! – Нина откинулась на подушки.
«Много ж ты чего наплел на меня этому врачу из «скорой»!»
– Если, конечно, будешь себя более-менее сносно чувствовать. А можно их и на дом вызвать. Тут записан телефон…
«И увезут тебя отсюда, милая, в рубашке с завязанными рукавами…»
– Хорошо, я схожу. Положи, я потом посмотрю.
– Ну вот и ладно. Вот и ладненько. Ты только не волнуйся. Лежи, не вставай. Отдыхай. Тебе какую-нибудь книжку принести?
– Нет, спасибо.
– Правильно, лучше поспи еще чуток. И ничего сегодня не делай – обойдемся. Сереге я рубль дал, он пообедает в столовой, чтобы тебя не беспокоить. А на ужин там еще котлеты со вчера остались. Так что лежи, ни о чем не думай. Хорошо?..
Послонявшись еще немного по квартире, он перенес телефон в спальню, к ней поближе, и ушел на работу, пообещав периодически позванивать.
Нина выключила радиолу и посмотрела на синенький листок.
Ну вот еще один, может, последний звонок… Она смутно удивилась себе: так спокойно воспринять эту новость. Хотя – что считать новостью.
Вчерашний приступ, а сомневаться, что случился именно приступ, не стоило, унес, казалось, способность чего-то страшиться, чему-то удивляться. Нина, естественно, не знала подробностей, но догадывалась, как это произошло.
Она задремала в автобусе и, похоже, сразу начала бредить или видеть сон. Один из тех снов, которых она боялась до холодных судорог в животе, один из тех, которые подводили ее к той неосязаемой грани, за которой начинаются элементарные истерики. Кому-то из пассажиров показалось, что ей плохо, а если видик у нее был такой же, как после, это совсем немудрено, – остановили автобус и вызвали «скорую».
Она помнила, что, очнувшись, назвала себя и свой домашний адрес. Врач спрашивал о сердце, о церебральных симптомах, но она через силу все отрицала и просилась домой. «Переутомление», – твердила она, с трудом ворочая языком. Собралась толпа, было стыдно за свою слабость и беспомощность, ведь даже приподняться на носилках не находилось сил. «Просто сильное переутомление, – твердила она. – Слишком много работы, скоро конец квартала. Это от усталости», – упрямо, раз за разом проговаривала она.
Врач, похоже, не очень поверил. Хотя привезли домой. И на том спасибо…
Однажды ей уже давали подобное направление.
Она сильно запаниковала тогда. И – не пошла. Решила прежде разобраться сама. Взяла у Зиночки справочник практического врача и поздними вечерами на кухне строго примеряла к себе клинику всего тамошнего набора нервных и психических болезней. (Позже, смущаясь и краснея, она даже купила в букинистическом «Курс психиатрии» и долгое время прятала книгу дома в туалетном столике.)
Ни одна болезнь ни по симптомам, ни по течению полностью не подходила. Это Нина выяснила вполне, вчитываясь еще и еще в отобранный круг чуть ли не наизусть заученных статей. Однако некоторые абзацы заставляли холодеть.
Боже мой, как страшно становилось тогда!.. Нет, нет! Это невозможно! Этого не может быть, твердила она себе. Это слишком страшно, чтобы быть в действительности. Не с каким-то мифическим больным Х., абстрактным и далеким, а с тобой, именно с тобой!.. Нет, нет, конечно же нет!.. Она шла под душ и подолгу стояла, глотая капли, сбегающие по лицу.
Привычный, налаженный образ жизни ломался на глазах. Ломалось привычное мышление.
Порой она спохватывалась, пыталась вернуть свое прежнее рациональное, абстрактно-точное видение мира, издавна такое привычное и спасительное в любых ситуациях: в школе, институте, дома, на работе… Еще с седьмого-восьмого класса за ней начала тянуться репутация холодной и рассудительной натуры, а она и не пыталась ее опровергать. Совершенно привычно и естественно для нее было прежде думать, а уже потом чувствовать или не чувствовать, делать или не делать, сказать или промолчать.
Она не представляла, как может быть иначе, и раньше, в юности и молодости, часто искренне удивлялась совершенно нелепым, с ее точки зрения, поступкам подруг, приятелей, да и знакомых взрослых. А стала взрослой сама – один только раз позволила чувствам одержать верх над рассудком и здравым смыслом.
Да и то, как сказать – позволила. Ей тогда просто из любопытства захотелось узнать, каково это – беспредельно отдаться им. И она усилием воли выключила рассудок на некоторое время. Ничего хорошего, разумеется, не получилось. В полной мере рассудок все равно не выходил на позиции стороннего наблюдателя, вмешивался в самые неподходящие моменты…
Но это было давно. Давным-давно, лет пятнадцать-семнадцать назад… Нет, поменьше, но все равно – очень и очень давно. И все. Больше такого не повторялось. До последнего времени. Но уже теперь рассудок мог выключиться вдруг сам по себе, не спрашивая на то позволения.
…Строго логически, рассудительно она пыталась доискаться до причин своих странных видений.
Непроизвольно она применяла к себе методику поиска неисправностей в устройствах ЭВМ – по косвенным признакам и точечным замерам характеристик триодов и ячеек, по прогонам тестов. Она прекрасно отдавала себе отчет, что в медицине, тем паче в психиатрии, она никакой не специалист, но упрямо верила, что объективная истина ей непременно откроется: ведь кто, как не сама Нина, может знать, что она чувствует в каждый момент. Специалисты, расспрашивая, только сравнивают ее ответы с тем, что написано в ученых книгах.
Так не лучше ли сделать то же самое самой, без посредников?
Итак: «Бред – это объективно ложное, абсолютно некорригируемое, обусловленное болезненными причинами суждение, возникающее без адекватных внешних поводов. Бредовые состояния наблюдаются при шизофрении, органических сосудистых и атрофических заболеваниях ЦНС, эпилепсии, психогенных и протрагированных симптоматических психозах»…
Продираясь сквозь частокол профессиональных терминов, одно она поняла абсолютно – ее сны под такое определение подпадали. Именно так: суждения, возникающие без адекватных внешних поводов…
И память, моментами уже не контролируемая той аналитической и рациональной частью ее существа, которая называется разумом и которой она так гордилась во всякое время, услужливо подсовывала Катьку-дурочку из безоблачного далека. Весело-дурашливая, в немыслимых обносках, она босиком бегала по их небольшому городку, выпрашивая копеечки, пестрые лоскутики, блестящие железки. Радостная улыбка никогда не сходила с ее безвозрастного лица, гладкого, без единой морщинки, и наивные по-младенчески, широко распахнутые глаза всегда с восхищением смотрели на мир. Она одинаково приходила в восторг от цветущей вишни, от головастиков в луже, от найденного на помойке помятого, дырявого ведра без ручки, от станиолевой обертки от эскимо, от праздничной демонстрации… Просто оттого, что кто-то мимоходом обратил на нее внимание, бросив: «Здорово, Катька! Как делишки?»
