Василий Шульгин - Рыбас Святослав Юрьевич (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗

Тут уж Маклаков удивился:

— Что же это я, представитель оппозиции, высказываюсь за царя, а вы, генерал-адъютант, близкий Государю человек, против.

Алексеев провел рукой по лицу:

— Да, высказываюсь. Потому что гораздо лучше знаю их, чем вы» ^[97].

Поразительно, что имперские генералы выступили против императора. Это можно назвать предательством, так оно и было. Но почему?

Сразу и не ответишь, почему.

Требовалось соединиться множеству факторов, чтобы недовольство депутатов и генералов вылилось в решающее действие.

И такие факторы посыпались как из рога изобилия. Укажем на свидетельство Милюкова:

«Несколько позднее, по поводу торжеств трехсотлетия дома Романовых, и сам Коковцов поставил следующий, вполне верный диагноз самого корня государственной болезни. „В ближайшем кругу государя понятие правительства, его значения как-то стушевалось, и все резче и рельефнее выступал личный характер управления государем, и незаметно все более и более сквозил взгляд, что правительство составляет какое-то ‘средостение’ между этими двумя факторами (царем и народом. — П. М.), как бы мешающее их взаимному сближению.

Недавний ореол ‘главы правительства’ в лице Столыпина в минуту революционной опасности совершенно поблек (при Коковцове. — П. М.), и упрощенные взгляды чисто военной среды, всего ближе стоявшей к государю, окружавшей его и развивавшей в нем культ ‘самодержавности’, понимаемой ею в смысле чистого абсолютизма, забирал все большую и большую силу (здесь главным образом разумеется влияние Сухомлинова. — П. М.)… Переживания революционной поры 1905–1906 годов сменились наступившим за семь лет внутренним спокойствием и дали место идее величия личности государя и вере в безграничную преданность ему, как помазаннику Божию, всего народа, слепую веру в него народных масс…

В ближайшее окружение государя, несомненно, все более и более внедрялось сознание, что государь может сделать все один, потому что народ с ним…“» ^[98].

Итак, «упрощенные взгляды чисто военной среды» — верно ли это? Правильнее было бы сказать, «военно-придворной среды».

Война могла бы начаться не в 1914-м, а в 1912 году, если бы Коковцов и более уравновешенные политики не удержали Сухомлинова и не убедили царя.

Предыстория конфликта такова.

В апреле 1904 года английская дипломатия, всегда отличавшаяся замечательной рациональностью, начала стратегическую операцию на европейском континенте — было подписано генеральное соглашение с Францией по комплексу спорных территорий от Ньюфаундленда до Сиама, получившее название «Сердечного согласия» (Антанта).

В 1907 году по предложению Лондона была заключена англо-русская конвенция, урегулировавшая отношения стран в Персии, Афганистане и Тибете. Персия разделялась на зоны влияния: российскую (северную), примыкающую к Кавказу, нейтральную (среднюю), включающую северное побережье Персидского залива, и английскую (южную), прикрывающую подступы к «жемчужине британской короны» — Индии. Афганистан признавался вне сферы российского влияния, «перестал быть полем русских интриг против Индии», но Россия сохраняла там «право голоса» в случае осложнений, затрагивающих ее интересы. Показательна точка зрения на Афганистан начальника Генерального штаба Ф. Ф. Палицына, высказанная им во время обсуждения конвенции: «Афганистан имеет для России едва ли не самое большое значение на всем среднеазиатском театре. Новая доктрина английских военно-политических кругов, рассматривающих Среднюю Азию в качестве решающего плацдарма возможной войны с Россией, превращает страну эмира из буферного государства в британский аванпост, в огромную боевую позицию, угрожающую целостности и покою империи» ^[99].

Впрочем, после того, как были получены заверения англичан о согласии предоставить России исключительные права на проход ее военных кораблей через Проливы, Генеральный штаб снял свои возражения. Среднеазиатское направление переставало быть для России опасным, зато европейское выходило на первый план.

В конвенции не упоминалось о персидской нефти, которую англичане получали как незапланированный приз.

Много ли выиграла Россия в 1907 году? Профессор международного права Московского императорского университета, советник министра иностранных дел барон Ж. Таубе в частной беседе упрекал министра С. П. Извольского: «Я нахожу в этом договоре, что? вы желаете дать Англии, но не нахожу того, что? она желает дать нам. Вы отказались от Афганистана, от Персидского залива, который, может быть, когда-нибудь обеспечил бы нам выход в открытое море, которого мы тщетно ищем в направлении Константинополя. Вы ничего не получили, за исключением северной Персии, где мы уже фактически являемся хозяевами» ^[100].

Действительно, Россия отказывалась от перспективных «особых отношений» с Персией и Китаем в надежде на гипотетические успехи на европейском направлении. Это противоречило взятому Столыпиным курсу на постепенное (без потрясений и войн) укрепление среднеразвитой российской экономики в направлении необходимой модернизации и приближало страну к европейской войне.

Назревал новый поворот России к Европе.

В этой трудной обстановке на правительство оказывали давление экспортеры зерна, банкиры, углепромышленники, судостроители, нефтепромышленники, для которых было принципиально важно получить контроль над Проливами. Таким образом, миролюбие Столыпина порождало сопротивление влиятельного слоя правящего класса.

Уже с 1910 года реорганизация армии и строительство флота были обеспечены финансами. В 1911 году были спущены на воду четыре дредноута.

Летом 1912 года была заключена франко-русская морская конвенция, согласовавшая действия флотов, а также в ходе совещания начальников генеральных штабов подтверждена стратегическая цель — поражение Германии. Французское правительство предложило ежегодные займы от 400 до 500 миллионов франков на постройку стратегических железнодорожных линий, ведущих из центра страны к западным границам. Это о них писал Коковцов Сазонову.

Здесь по-настоящему заканчивался XIX век, невидимые стрелки отсчитывали его последние минуты, оставляя одних навсегда в прошлом и вталкивая других в неизвестное будущее.

Как постскриптум к тем предвоенным парламентским боям приведем небольшой эпизод думского дела, в котором участвовал Шульгин.

Дума выделила 30 тысяч рублей на экспедицию Георгия Седова к Северному полюсу. Нужно было 100 тысяч, Шульгин старался их найти. Он встретился и с Седовым. Тот поразил его предложением сэкономить на ездовых собаках: открыв полюс, Седов не собирался возвращаться обратно и был готов к собственной гибели.

«Безумие Седова сказалось в том, что пищу собакам он предполагал взять только на дорогу до Северного полюса. Когда я спросил его, как же мне его понимать, он ответил:

— Обратного похода не будет.

Помолчал и, видя мое недоумение, добавил:

— Но разве это важно?

Я начинал закипать, но как можно спокойнее спросил:

— Что же важно?

— Важно, чтобы русский трехцветный флаг был поставлен на Северном полюсе. Это будет означать, что Северный полюс открыт русскими и принадлежит России.

— Но ведь если вы, даже съевши всех собак, как это делается в таких случаях, не вернетесь сами, то ни одна собака не узнает, что вы были на Северном полюсе. И, значит, он по-прежнему будет считаться не открытым. Только свидетельство человека, побывавшего там и вернувшегося, будет принято во внимание…

Он меня не послушал. У него были дети и жена, очень милая молодая особа. Она приносила нам ужин, когда мы сидели по ночам… Он развелся с нею на тот случай, если бы погиб или пропал без вести, но она не знала, что он уже решил бесповоротно не возвращаться.