Воды слонам! - Груэн Сара (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Трудно выразить, какая меня внезапно охватывает нежность – и к гиенам, и к верблюдам, и ко всем остальным. Даже к белому медведю, который сидит и гложет свои четырехдюймовые когти четырехдюймовыми зубами. Любовь к братьям нашим меньшим поднимается во мне внезапно, словно паводок, и вот она со мной – стойкая, как обелиск, и липкая, как патока.
Отец считал своим долгом продолжать их выхаживать, даже когда ему перестали платить. Он просто не мог стоять и смотреть, как лошадь мучается от колик, а корова пытается родить теленка, развернувшегося задом, пускай тем временем рушилось его собственное благосостояние. Вот и я, оказывается, такой же. Я – единственный посредник между этими зверями и делишками Дядюшки Эла и Августа, и отецна моем месте посвятил бы себя уходу за ними – да и от меня ожидал бы того же самого, так что я исполняюсь непоколебимой решимости. Что бы я ни вытворял прошлой ночью, бросить их я не имею права. Я их пастырь, их защитник. Это больше чем долг – это отцовский завет.
Одному из шимпанзе хочется пообниматься, и пока я обхожу зверинец, он висит у меня на бедре. Дойдя до большого пустого загона, я понимаю, что его отгородили для слонихи. Должно быть, Августу не удалось вывести ее из вагона. Испытывай я к нему сейчас добрые чувства, я бы попытался помочь. Но увы.
– Эй, док! – окликает меня Пит. – Отис говорит, у нас там жирафа простудилась. Может, глянешь?
– Конечно, – отвечаю я.
– Иди сюда, Бобо! – тянется Пит к шимпанзе.
Но шимпанзе волосатыми руками и ногами крепко держится за меня.
– Давай-ка, – подхватываю я, пытаясь разжать его пальцы, – я вернусь.
Бобо не шевелится.
– Ну, давай же, – снова прошу я.
Безрезультатно.
– Ладно. Давай еще разочек обнимемся – и ты пойдешь, – говорю я, прижимаясь лицом к его темной шерсти.
Шимпанзе расплывается в улыбке и целует меня в щеку, после чего слезает, вкладывает ладошку в руку Пита и ковыляет прочь на кривых ногах.
Из длинных носовых каналов жирафы подтекает гной. Будь она лошадью, меня бы это ничуть не потревожило, но с жирафами я дела не имел, так что решаю подстраховаться и поставить ей на шею компресс, для чего приходится вооружиться стремянкой, рядом с которой стоит Отис и подает мне все необходимое.
Жирафа – застенчивое и прекрасное создание, пожалуй, самое необычное из всех, кого мне доводилось видеть. У нее изящные шея и ноги и покатое тело, покрытое узором, напоминающим кусочки мозаики. Из верхушки ее треугольной головы, прямо над большими ушами, торчат странные меховые шишки. У нее огромные темные глаза, а губы – лошадиные, мягкие, как бархат. На ней недоуздок, за который я держусь, но в целом, пока я чищу ей ноздри тампоном и обертываю горло фланелью, она стоит смирно. Закончив, я спускаюсь вниз.
– Можешь меня ненадолго заменить? – спрашиваю я Отиса, вытирая руки тряпичным лоскутом.
– Запросто. А зачем?
– Так, нужно кое-куда сходить, – отвечаю я.
Отис щурится.
– А не удерешь?
– Что? Нет. Ни в коем случае.
– Лучше скажи сразу. Если удерешь, не буду я тебя заменять.
– Не удеру. С чего бы?
– Ну, так… было тут всякое.
– Нет-нет, не удеру! Даже не думай.
Неужели не осталось никого, кто не слышал бы о моих ночных злоключениях?
Пройдя несколько миль, я оказываюсь в жилых кварталах. Дома здесь обветшали, во многих окна заколочены досками. Я миную очередь за бесплатным питанием – длинную цепь из оборванных и подавленных людей, ведущую к зданию миссии. Чернокожий парнишка предлагает почистить мне туфли. Я и рад бы принять его предложение, но в кармане у меня ни гроша.
Наконец я нахожу католическую церковь. Долго сижу на одной из дальних скамеек, разглядывая витражи за алтарем, и страстно желаю отпущения грехов, но не могу найти в себе сил исповедаться. Наконец я поднимаюсь со скамьи и ставлю свечки за упокой души родителей.
Повернувшись, чтобы уйти, я замечаю Марлену: должно быть, она вошла, пока я был в алькове. Мне видно лишь спину, но это, несомненно, она. Она сидит на передней скамье в желтом платье, в тон к которому подобрана шляпка. Какая у нее изящная шея, какая дивная осанка! Из-под полей шляпки выбивается несколько прядей светло-каштановых волос.
Она опускается на колени, чтобы помолиться, и сердце у меня сжимается, как в тисках.
Я поскорей ухожу, чтобы не мучить себя еще больше.
Вернувшись, я обнаруживаю, что Рози уже в зверинце. Не знаю, как им это удалось, и спрашивать не хочу.
Когда я к ней подхожу, она улыбается и трет глаз хоботом, сжав его кончик в подобие кулака. Понаблюдав за ней несколько минут, я переступаю через ограждение. Она прижимает уши к голове и прищуривается. Сердце у меня вздрагивает: господи, неужели она стала меня бояться? Но тут я слышу его голос.
– Якоб!
Еще секунду-другую я смотрю на Рози, потом поворачиваюсь к нему.
– Послушай, – говорит Август, ковыряя землю носком ботинка. – Я знаю, что последние пару дней вел себя не лучшим образом.
Мне бы следовало хоть что-нибудь ответить, чтобы его успокоить, но я молчу. Сегодня я не склонен к примирению.
– Я хочу сказать, что зашел слишком далеко. Такая уж, понимаешь ли, у меня работа. Может и доконать. – Он протягивает мне руку. – Ну что, мир?
Чуть помедлив, я пожимаю ему руку. В конце концов, он мой начальник. А раз уж я решил остаться, было бы глупо тут же дать повод для увольнения.
– Спасибо, дружище, – говорит он, вцепляясь в протянутую руку, а другой похлопывая меня по плечу. – Сегодня вечером я вас с Марленой кое-куда приглашу. Я ведь виноват перед вами обоими. А тут неподалеку есть чудесное местечко.
– А как же представление?
– Сегодня устраивать представление не имеет смысла. О нас еще никто не слышал. Вот так оно всегда и бывает, когда меняешь маршрут и действуешь на свой страх и риск, – вздыхает он. – Но Дядюшке Элу виднее. Тут уж не поспоришь.
– Даже не знаю, – говорю я. – Ночка вышла… бурная.
– Тебе нужно опохмелиться, Якоб. Просто опохмелиться, и все дела. Заходи в девять. – Он широко улыбается и уходит.
Я смотрю ему вслед, поражаясь: как же мне не хочется проводить вечер с ним – и с каким удовольствием я провел бы время с Марленой.
Дверь купе распахивается, и на пороге появляется Марлена, само великолепие в алом атласном наряде.
– Что такое? – спрашивает она, осматривая подол. – С платьем что-то не так?
– Да нет, – отвечаю я. – Просто шикарно.
Она встречается со мной взглядом.
Из-за зеленой шторы выходит Август в белом галстуке. Взглянув на меня, он говорит:
– В этом идти нельзя.
– Но мне больше не в чем.
– Придется одолжить. И поторопись, такси ждет.
Пробравшись через лабиринт автостоянок и трущоб, мы внезапно останавливаемся на углу в промышленном районе. Август выскакивает из машины и протягивает водителю свернутую банкноту.
– Пойдемте, – говорит он, помогая Марлене выбраться с заднего сиденья. Я следую за ней.
Выйдя, мы оказываемся в переулке, застроенном большими складскими зданиями из красного кирпича. Фонари освещают неровный асфальт. По одной стороне переулка вдоль стен валяется мусор, вдоль другой припаркованы машины: родстеры, седаны, даже лимузины – сияющие, новенькие, как с иголочки.
Август останавливается у незаметной деревянной двери. Он коротко стучит и ждет, притопывая ногой. В квадратном окошке показывается мужской глаз под кустистой бровью.
Из-за двери доносится шум вечеринки.
– Да?
– Мы на шоу, – говорит Август.
– Какое такое шоу?
– Конечно же, к Фрэнки, – улыбаясь, отвечает Август.
Окошко захлопывается, за дверью что-то щелкает и гремит, и наконец мы слышим легко узнаваемый скрежет засова. Дверь распахивается.
Человек быстро оглядывает нас с головы до ног, пропускает и запирает дверь. Мы проходим в облицованное плиткой фойе, минуем гардероб с облаченными в униформу гардеробщиками и спускаемся в танцевальный зал с мраморным полом. С высокого потолка свисают изысканные хрустальные люстры. На небольшой эстраде играет ансамбль, а на танцевальной площадке яблоку негде упасть. Вокруг нее – столики и отдельные кабинки.
