Улыбка пересмешника - Михалкова Елена Ивановна (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗
– Пошли. Нечего по ночам шляться.
– Э! – крикнул им вслед Роман, отпустив рукав постанывающего помощника и совершенно потерявшись. Он часто уводил женщин у других – в конце концов, это было его профессией, – но первый раз на его глазах уводили женщину у него самого. – Алиса! Милая!
«Милая» обернулась и, кажется, хотела что-то сказать, но ей не дали.
– Иди! Милая... – проворчал ее спаситель и, когда она скрылась в подъезде, тихонько прикрыл дверь. Раздался щелчок, и Роман, рванувший было за ними, остановился, выругавшись: кода он не знал, как и номера квартиры, где жили родители Алисы.
– Вот же сука, – выдавил парень с накачанными бицепсами – старший, отвечавший за операцию. – Ромыч, откуда эта сука взялась?
– Слышь, валить надо, – прокряхтел второй. – Он щас на балкон выйдет, увидит нас и снова спустится...
Этого оказалось достаточно для того, чтобы все они дружно заковыляли за угол дома. Роман пошел за ними, понимая, что нужно играть до конца. Но когда он обернулся, чтобы бросить взгляд на подъезд Алисы, то обнаружил, что двор совершенно пуст. Никто не смотрел им вслед, не следил за тем, что они будут делать, и не было видно ни одного жильца, который проявил бы интерес к крикам и шуму возле дома.
Максим Белоусов поднимался по лестнице, подталкивая перед собой Алису, хотя в этом не было необходимости – она послушно шла, не оборачиваясь. Задержалась она только на четвертом этаже, возле родительской квартиры, но тут Белоусов сказал ей в спину одно слово:
– Выше!
И Алиса поднялась на пятый.
Толкнув незапертую дверь своей квартиры, Максим включил свет и сразу прошел в ванную, где громко загудели потревоженные сонные трубы и зашумела вода.
– Давай в кухню. – Он высунулся на секунду, стряхивая воду с рук, окинул ее взглядом и снова скрылся за дверью.
«В кухню так в кухню». Алиса сбросила сандалии, босиком прошла по полу и оказалась в кухне, где не было ничего, кроме очень чистой и явно дорогой плиты, подвесного шкафа с посудой и нескольких ковриков, сложенных пестрыми рулончиками вдоль стены. Без мебели комната показалась Алисе неожиданно просторной, в отличие от кухни ее родителей, загроможденной стульями, табуретками и двумя холодильниками.
– Любой, какой тебе нравится, – сказал бесшумно подошедший Максим.
Он взял один из рулонов и развернул посреди комнаты.
– Мадам, стол к вашим услугам!
– Ты собираешься меня кормить?
Она улыбнулась, и ему подумалось, что девушка вовсе не кажется напуганной произошедшим.
– Я собираюсь с тобой выпить.
– Я не пью! – запротестовала Алиса, но он уже выливал в кастрюльку булькающее красное вино, сыпал какие-то душистые специи из крохотных жестяных коробочек и помешивал варево длинной деревянной ложкой.
Рассматривая его, Алиса заметила, что шорты он сменил на домашние штаны, и ей стало смешно.
– Максим, а почему у тебя майка порвана?
Он оглядел себя, ничуть не смущаясь.
– Порвал, пока надевал. Торопился.
– Ты выглядишь как жертва разбоя, – она рассмеялась. – Хотя нет! Ты выглядишь как разбойник!
Он смотрел на нее, невольно улыбаясь, хотя этот день, шедший с утра наперекосяк, должен был по всем законам подлости завершиться именно так: ее возвращением поздно вечером с каким-то лощеным хмырем, похожим на актера, которого он видел с ней уже второй раз, и появлением гоп-компании, членам которой он едва не переломал руки – настолько был зол и на них, и на нее. Когда Максим вышел на балкон выкурить сигарету перед сном и понял, что происходит внизу, он скатился по лестнице как был, в трусах и старой футболке, едва не вышиб дверь, и чудом удержался, чтобы не впечатать головой в стену того урода, который стоял возле Алисы, пережав ей шею. Хорошо, что в последнюю секунду привычка контролировать себя взяла верх.
Максим разлил по чашкам горячий глинтвейн и протянул одну Алисе, обернув ручку салфеткой, чтобы она не обожглась. Алиса сидела на сине-зеленом коврике, похожем на море, отпивала маленькими глоточками из чашки, и он видел по ее глазам, что она снова канула куда-то. Только что была с ним, улыбалась ему – и вот исчезла, словно провалилась в кроличью нору и помчалась за невидимым ему кроликом, оставив после себя только тень той Алисы, которую он знал. Точнее, думал, что знает.
Максим Белоусов, врач тридцати восьми лет, считавший себя уравновешенным человеком, впал в ярость второй раз за вечер, и, едва сдерживаясь, чтобы не тряхнуть как следует за плечи девушку, сидевшую напротив, спросил без всякого предисловия, жестко и зло:
– Алиса, скажи мне, что ты делаешь со своей жизнью?
Ему удалось выдернуть ее из кроличьей норы. Она подняла на него глаза, и ее улыбка – слегка рассеянная улыбка, живущая в уголках губ и маленькой ямочке на левой щеке, – исчезла.
– Ты сама понимаешь, что тебе нужна помощь?
Она аккуратно отставила чашку в сторону и поднялась, всем своим видом словно говоря: «Спасибо за гостеприимство, но мне пора».
– Сядь. Сядь, я тебе говорю! И выслушай меня...
Вместо того чтобы послушаться, Алиса отошла к окну. Теперь она стояла, отвернувшись от него, – маленькая, хрупкая, как одуванчик, тонкий стебелек которого вот-вот подломится. Она закрылась сразу, окончательно и бесповоротно, и он чувствовал, что достучаться до нее будет невозможно. Это раньше она слушала его и называла «доктор Максим Степанович» – в полушутку-полусерьез, при встрече рассказывала ему смешные случаи, происходившие с ней в институте, и с восхищением глазела на его жену. Машка как-то раз отозвалась в презрительном тоне о рыжей студентке, дочери «нижних» соседей и неожиданно для себя получила от мужа резкую отповедь – тем более изумившую ее, что в их паре прерогатива резких язвительных реплик полностью сохранялась за ней. Позже он догадался, что Машка, с ее непереносимостью красивых женщин в радиусе километра вокруг себя, всего лишь пыталась дать предупредительный залп, но перестаралась, потому что Максим не считал Алису красивой. К ней не подходило это слово, которым все чаще в последнее время называли девушек-моделей, одинаковых, как телевизоры, или таких женщин, как его бывшая жена.
– Алиса...
– Я никогда не оставлю своего мужа, – наконец сказала она невыразительным голосом.
– Да мне плевать на твоего мужа! – взорвался Максим. – Я тебе о другом говорю!
Алиса обернулась, и тонкие загорелые руки взметнулись, словно она пыталась остановить слова, которые он собирался произнести. От этого беспомощного, которые детского жеста Максим Белоусов неожиданно смешался и закончил совсем не так, как хотел:
– Так больше нельзя...
– Мне пора. – Это прозвучало так завершенно, словно она не собиралась больше говорить ни слова.
Максим пару секунд смотрел на нее, затем покачал головой.
– Ладно. Пойдем, я тебя провожу.
– Макс, здесь один пролет!
– Я тебя провожу, – раздельно повторил он. – Пойдем.
Они молча спустились и встали возле двери, освещенной подрагивающим светом старой дребезжащей лампочки. Алиса достала ключи, позвенела связкой.
– Спасибо тебе, Макс. Мне правда пора.
Ключ провернулся, рыжие волосы мелькнули в темноте коридора, и дверь закрылась с извиняющимся скрипом.
Максим услышал, как в глубине квартиры крикнули: «Мам, пап, это я! Вы уже спите?», стиснул зубы и в ярости ударил кулаком в стену.
Когда начальник службы безопасности по фамилии Туканов вышел из кабинета, у него было ощущение, будто Кирилл Кручинин щелкнул клыками ему вслед. Он поторопился закрыть за собой дверь, потому что была у Туканова маленькая, но весьма неприятная фобия: не любил поворачиваться спиной к собственному шефу. Иногда про себя он звал Кручинина вурдалаком – но только тогда, когда никто не мог подслушать его мысли.
Сейчас Кирилл и в самом деле был похож на вурдалака. Последние две недели он очень мало спал, много сидел перед компьютером и постоянно курил. Первую чашку кофе он выпивал рано утром – умница Алиса готовила ему прекрасный кофе, очень крепкий и сладкий, – а вторую сразу по приезде в офис, и этого хватало на три часа. Потом приходилось пить все больше и больше кофе, уже не чувствуя его вкуса, лишь ощущая на себе краткосрочный эффект. К тому же у него побаливала голова – нехорошо так побаливала, противной тянущей болью, разраставшейся за правым виском где-то в глубине черепа. Когда у Кирилла начинался приступ, ему казалось, что голова его увеличивается в размерах в два раза, раздувается, как шарик, – специально, чтобы было чему болеть. И еще казалось, что он слышит чей-то голос, тихий и монотонный. От голоса боль усиливалась, и Кирилл заставлял себя отвлекаться, чтобы не слышать его.
