Эпопея любви - Зевако Мишель (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
— Всего хорошего, господа! — раздался из-за захлопнутой двери голос Монлюка.
«Господа? Почему господа?» — подумал шевалье.
И тут кто-то обнял шевалье. Жан в темноте не мог узнать человека, который с плачем прижимал его к сердцу. Наконец раздался хриплый от волнения голос:
— И ты, сынок, ты здесь! В этом аду!
— Отец! — воскликнул шевалье и неожиданно для себя обрадовался, нежно обняв старого бродягу.
— Похоже, на этот раз нам конец! — вздохнул Пардальян-старший. — Мне-то все равно скоро помирать, а вот ты, ты, шевалье…
— Видно, судьба нам умереть вместе…
— Это удовольствие я вам гарантирую! — усмехнулся за дверью Моревер. — Эй, господа! За все можете благодарить меня: и за тюрьму, и за пытки, и за скорую смерть. Дорого вы заплатите за удар хлыста!
— Подлец! — взорвался старый солдат, кинувшись к двери.
А шевалье даже не пошевельнулся.
— Иди ко мне, сынок, — сказал отец, взяв Жана за руку. — Сядь сюда, бедное дитя!
Старик уже хорошо ориентировался в камере. Он отвел сына в угол, где была свалена солома — и постель, и стул для обитателей этого мрачного места.
Шевалье улегся на соломе, руки и ноги у него ныли: он слишком долго пробыл связанным. Радость прошла, и теперь он страдал. Мучился он сильней, чем в момент ареста. Ведь он рассчитывал на отца, думал, что бывалый солдат сумеет спасти Лоизу! Даже если бы Жан погиб, отец помог бы девушке перебраться в безопасное место…
А теперь все было кончено! Пардальян-старший тоже оказался в тюрьме! И снова тревога и боль сдавили сердце шевалье: отца будут пытать, мучить на глазах у сына. Бедный старик!..
Жан зарыдал и обнял любимого отца:
— Батюшка! Батюшка! Дорогой мой!..
Пардальян-старший испытал настоящее потрясение — впервые в жизни он видел слезы на глазах у сына. Именно так! Сколько он ни вспоминал, он так и не вспомнил, чтобы шевалье плакал. Даже в детстве, получая от отца шлепки, Жан лишь упрямо смотрел да отворачивался. Но никогда ни слезинки!.. Через много лет, когда старый солдат решил расстаться с сыном и покинуть Париж, при прощании он заметил, что глаза шевалье подернулись влагой… но все-таки он не заплакал! Когда молодой человек, без памяти влюбленный в Лоизу, узнал, что она предназначена другому, не уронил ни одной слезы!
Чувствуя, как горячие слезы сына капают на его седую голову, отец был удивлен и потрясен.
— Жан, — тихо сказал он, — Жан, сынок, нет у меня слов, чтобы утешить тебя… Как же ты страдаешь! Такой молодой, такой красивый и отважный! Если бы я мог умереть дважды: и за тебя, и за себя… Но нет!.. Этим негодяям нужен ты! Они и меня схватили, чтобы поймать тебя… Плачь, плачь же, сынок, оплакивай свою разбитую жизнь!
— Отец, обожаемый отец, вы ошибаетесь… Я приму смерть, не дрогнув, и не посрамлю имени Пардальянов.
— Ты плачешь о Лоизе?
— Нет… Лоиза любит меня, я знаю… и эта уверенность дает моей душе райское блаженство… с ним я и умру… Но, простите мне минутную слабость: не будем больше говорить о ней… Побережем наши нервы…
Не в силах более произнести ни слова, Жан прикусил губу. А старый солдат вскочил и возбужденно заметался по темной камере.
— Шевалье! — ворчал он. — Какой же я дурак! Сам полез волку в пасть! Был бы я на свободе, сжег бы весь Париж, а тебя освободил!
Старик рассказал о своем визите к Данвилю, а Жан поведал ему обстоятельства своего ареста. Потом шевалье, разбитый усталостью, заснул и проспал несколько часов.
Когда он открыл глаза, слабый свет уже пробивался сквозь крохотное оконце. Жан первым делом решил осмотреть камеру: дверь, стены, окошко. Пардальян-старший ему не мешал, но и не помогал. Когда Жан закончил осмотр, отец заметил:
— Я это уже проделал в первый день. И вот к какому выводу я пришел: даже если нам удастся открыть дверь — нужно десять — пятнадцать дней работы, — мы попадем в коридор, а там тридцать солдат с аркебузами…
— А окошко? — спокойно спросил шевалье.
— Посмотри: чтобы добраться до решетки, надо выломать три-четыре каменных блока, а выходит окно во двор, где полно стражников…
— И никакого другого способа? Никакой надежды?
— Никакого другого способа совершить побег. А надежда у меня осталась только одна — я надеюсь умереть достойно…
Перед тем как покинуть тюрьму Тампль, вернемся ненадолго к малоприятной фигуре Монлюка, которого мы уже представили читателям. Отведя нового заключенного в камеру, комендант Тампля отправился в свои покои. Прибытие Моревера как раз прервало ужин Монлюка. Надежно заперев пленника, комендант вернулся к столу.
— Вина! — приказал он, рухнув в кресло.
Стол у Монлюка был богато заставлен яствами и бутылками. Стояли три прибора: для Монлюка и для двух молодых дам. Они-то и поторопились поднести Монлюку стакан вина в полпинты.
Дамы были полураздеты, обширные декольте не скрывали бюстов, лица щедро покрывала краска, волосы убраны кое-как. Обе были хороши собой, хотя разврат уже наложил печать на их лица. Одна из этих радостных девиц, ярко-рыжая, так и именовалась Руссотта-Рыжая, а вторая, с роскошной черной шевелюрой испанки, — Пакетта.
Обе были безобидны, симпатичны и глуповаты. Они не очень гордились своими потрепанными прелестями и охотно соглашались на все.
Монлюк залпом опрокинул вместительный стакан и повторил:
— Вина! У меня горло горит!
— От ветчины, наверное, — заметила Руссотта-рыжая.
— Нет, скорей, в седле козы слишком много было пряностей, — поспешила возразить Пакетта.
— Как бы то ни было, куколки, я жажду! Жажду вина и любви!
— Пейте же, монсеньер!
И обе девицы, схватив две бутылки, с двух сторон наполнили огромный стакан.
Ужин превратился в оргию, что и планировалось с самого начала. Когда пришел Моревер, Монлюк уже был изрядно пьян. Теперь он совершенно опьянел. Хорошо выпившие девицы устроили настоящую вакханалию. Они скинули легкие одежды и скакали голые, а Монлюк, разыгрывая фавна, носил их на руках, посадив Пакетту на правую вытянутую руку, а Руссотту — на левую. Потом он подбрасывал их к потолку и ловил. Они смеялись, хотя были уже изрядно поцарапаны, а у Руссотты шла кровь из носу. Комендант веселился безудержно. Ему вздумалось бороться с девицами.
— Если я проиграю, — орал он, — придумаю вам хорошенькое развлечение. Сама королева-мать позавидует!
Девицы навалились на великана. Три обнаженных тела сплетались в циничном бесстыдстве. В конце концов мужчина позволил победить себя: его зацеловали, искусали, зацарапали.
— А теперь награда! — завизжала Пакетта.
— Может, ожерелье, вы нам уже его обещали?
— Еще лучше, куколки, я вам покажу…
— Наверное, тот голубой пояс, вышитый золотом?
— Нет, мои овечки… я вам такое покажу…
— В балаган пойдем, представление смотреть!.. — в восторге заорали девицы.
— Нет… я вам покажу пытки!
С Руссотты и Пакетты даже хмель слетел, и они встревоженно переглянулись. Монлюк стукнул кулаком по столу, опрокинув подсвечник.
— Пытки пойдем смотреть… увидите и пыточный стол, и как клинья загоняют… Клянусь святым Марком, красивое будет зрелище! Пытать будут двоих, и, поверьте, живыми им не уйти.
— А что они натворили? — спросила Пакетта.
— Ничего!
— А молодые или старые?
— Один старый — господин де Пардальян, а второй — молодой, его сын.
Девицы потихоньку перекрестились.
— А когда допрос, монсеньер?
— Когда? Сейчас вспомню…
Пьяница попытался собраться с мыслями. И тут в нем заговорил голос разума. Из-за своей глупой фантазии он мог потерять место, а то и под суд угодить!.. Но ему в голову пришла одна идея. Зная, что допрос состоится в субботу, Монлюк уверенно заявил:
— В воскресенье, овечки мои! Приходите… Начнем в воскресенье с утра…
XIV. Королева Марго
В этот день, понедельник восемнадцатого августа 1572 года, все колокола собора Парижской Богоматери начали звонить в восемь часов утра. Вскоре к ним присоединились колокольные звоны с соседних церквей, в прозрачном воздухе свежего летнего утра поплыл оглушительный и радостный перезвон.
