В добрый час - Вернер Эльза (Элизабет) (читать книги онлайн .TXT) 📗
— Да разве я один начал дело? — с досадой спросил Ульрих. — Разве не единогласно решили, что существующие порядки следует изменить, и разве мы не дали друг другу слова стойко держаться, пока не добьемся своего?
— Но ведь нам почти во всем пошли на уступки, а то, в чем отказывают, вовсе не входит в требования рудокопов — этого требуешь только ты один, Ульрих, и заставляешь других настаивать на этом. Если бы не ты, все уже бы давно приступили к работе, и у нас на рудниках воцарились бы мир и спокойствие.
Молодой штейгер упрямо откинул голову.
— Ну да! Я один требую этого и не считаю позором того, что забочусь о будущем и вижу дальше других. Если их устраивает, что нищенскую жизнь сделают несколько сносней да в шахтах станет безопасней, то ни я, ни более мужественные из наших друзей не сможем удовлетвориться этим. Правда, мы требуем слишком многого, и если бы даже Берков был действительно миллионером, как все думают, то и тогда он не решился бы сдаваться. Но он уже больше не миллионер, и от нас зависит, будет ли он работать или нет, теперь его ожидает либо богатство, либо полное разорение. Ты ведь не знаешь, отец, в каком положении его дела и что говорится на совещаниях, а я знаю и говорю тебе, что он может упорствовать сколько угодно, а все-таки, когда его прижмут со всех сторон, вынужден будет уступить.
— А я говорю, что он не уступит, — настаивал на своем шихтмейстер. — Он скорее совсем закроет рудники: я знаю Артура… Он и в детстве был таким. Ты совсем не походил на него. Ты шел всегда напролом, хотел все взять силой, была ли то работа, садовая изгородь или товарищ; он же неохотно принимался за дело и долго медлил, прежде чем решиться; но если уж брался, то не отступал до тех пор, пока не доведет до конца. Теперь он встряхнулся и покажет вам всем, что он собой представляет. Раз он взял бразды правления в свои руки, то уж никто их не вырвет у него. Он так же упрям, как и ты. Вспомнишь меня тогда, когда он покажет себя!
Ульрих не возражал, мрачно устремив взгляд в сторону, но видно было, что он разъярен. Может быть, он испытал уже на себе упрямство Артура.
— Да и чем бы ни кончилось дело, — продолжал отец, — неужели ты действительно воображаешь, что останешься штейгером, что начальство будет держать тебя на рудниках после всего, что случилось?
Молодой человек презрительно засмеялся.
— Вероятно, нет, если только это будет зависеть от начальства! Едва ли они помилуют меня. Но о помиловании не может быть и речи: мы будем диктовать им наши условия, и одним из первых будет требование оставить меня на своем месте.
— Ты так уверен в этом?
— Отец, не позорь моих друзей! — запальчиво вскричал Ульрих. — Они не покинут меня!
— Не покинут?.. Даже если первым условием будет твое отстранение? А я абсолютно уверен, что хозяин этого потребует.
— Пусть требует! Только он этого никогда не добьется. Все знают, что я пекусь не о себе; мне лично жилось хорошо и не приходилось испытывать нужды, и я всегда найду себе кусок хлеба. Я хотел изменить их несчастную жизнь! И не говори мне об этом, отец! Они часто причиняют мне много забот, но когда станет не до шуток, я добьюсь своего, и ни один из них не покинет меня. Куда я их поведу, туда они и пойдут за мной, где я остановлюсь, там остановятся и они, хотя бы под угрозой смерти!
— Прежде да, но не теперь!
Старик поднялся с места, и только когда он повернулся лицом к свету, можно было разглядеть, как оно печально, да и сам он, еще недавно державшийся так прямо, теперь согнулся и как будто стал ниже ростом.
— Сам же ты сказал Лоренцу, что отношения между вами изменились, — продолжал он едва слышно, — и ты знаешь день и час, когда это произошло! Мне незачем напоминать тебе об этом, Ульрих, но только меня этот час лишил и той частицы спокойствия и радости, которой я надеялся насладиться под старость… Теперь всему конец!
— Отец! — воскликнул молодой человек.
Шихтмейстер резко махнул рукой.
— Достаточно! Я ничего не знаю об этом и знать не хочу, потому что, если бы это оказалось правдой, для меня все было бы кончено. С меня довольно и этой мысли: она одна почти свела меня с ума!
Глаза Ульриха сверкнули так же грозно, как и при намеке Лоренца.
— А если я скажу тебе, что веревки оборвались сами, если я скажу тебе, что моя рука тут ни при чем…
— Не говори мне лучше ничего, — с горечью сказал старик. — Я все равно не верю тебе, так же, как не верят и другие. Ты всегда был необуздан и способен в ярости убить лучшего друга. Попробуй сказать своим товарищам: «это был просто несчастный случай»! — и ни один не поверит тебе!
— Ни один! — глухо повторил Ульрих. — И ты тоже, отец?
Шихтмейстер печально взглянул на сына.
— Можешь ли ты дать мне честное слово, что совсем не виноват в том несчастье, ничем не виноват? Что ты…
Он не договорил, потому что Ульрих не выдержал взгляда отца; его за минуту перед тем сверкавшие глаза робко опустились; он резко отвернулся и — молчал.
В наступившей тягостной тишине слышалось только тяжелое дыхание шихтмейстера. Он провел дрожащей рукой по лбу и тихо сказал срывающимся голосом:
— Твоя рука ни при чем? Была ли тут виновата чья-нибудь рука, и как вообще все это случилось, никому неизвестно; знают только, что ничего невозможно расследовать и доказать, по крайней мере, перед судом-то, слава Богу! Поразмысли хорошенько сам, Ульрих, как все это случилось там… внизу, но не ссылайся больше на своих товарищей. Ты сам отлично понял, что с тех пор они только боятся тебя. Долго ли удержишь их одним страхом?
Он вышел. Сын хотел было броситься за ним, но неожиданно остановился, ударил себя по лбу кулаком, и из груди его вырвался подавленный стон.
Прошло минут десять; дверь снова отворилась, и вошла Марта. Дяди не было в комнате, а Ульрих полулежал в кресле, закрыв руками лицо. Но это не особенно ее удивило. Мельком взглянув на него, она подошла к столу и стала складывать свою работу. При звуке ее шагов Ульрих выпрямился, потом медленно встал с кресла и приблизился к ней; обычно он мало интересовался делами и поступками девушки и еще меньше говорил с ней об этом, сегодня же он поступил совсем наоборот. Может быть, и для этого упрямого, замкнутого человека наступил момент, когда ему понадобилось слово участия, понадобилось именно теперь, когда все оставили и сторонились его.
— Ну что, вы поладили с Лоренцом? — спросил он. — Я еще не говорил с тобой об этом, Марта. Последнее время моя голова была занята совсем другим. Ты уже невеста?
— Да! — последовал короткий и не слишком приветливый ответ.
— Когда же свадьба?
— Со свадьбой торопиться нечего!
Ульрих посмотрел на девушку, которая, тяжело дыша, складывала работу дрожащими пальцами, стараясь не смотреть на него, и в глубине души почувствовал угрызения совести.
— Ты хорошо сделала, Марта, очень хорошо! — тихо сказал он. — Карл честный человек и любит тебя так, как другие, может быть, и не могли бы любить. И все-таки ты еще раз после нашего последнего разговора не дала ему решительного ответа? Когда же ты приняла его предложение?
— Сегодня ровно три недели!
— Так! Как раз на другой день после несчастья в шахте. Значит, тогда-то ты и дала ему слово?
— Да, тогда! Раньше я не в состоянии была это сделать. Только в этот день я поняла, что могу стать его женой.
— Марта…
В голосе молодого человека слышались и гнев, и страдание. Он хотел взять ее за руку. Она вздрогнула и отшатнулась от него. Рука Ульриха опустилась, и он отступил на шаг.
— И ты тоже? — сказал он глухим голосом. — Конечно, мне следовало этого ожидать.
— Ульрих! — воскликнула она полным отчаяния и боли голосом. — Боже мой! Что ты сделал с нами? Что ты сделал с собой?
Он все еще стоял перед ней. Рука, которой он опирался на стол, дрожала, но лицо выражало страшную жесткость и горечь.
— Что я сделал с собой, это уж мое дело. Что же касается вас… да ведь никто не хочет даже выслушать меня… Но я все-таки говорю вам, — в голосе его послышалась угроза: — Довольно с меня этих намеков и терзаний… я больше не могу этого выносить! Верьте, чему хотите и кому хотите… мне все равно. Что я начал, то и доведу до конца назло вам всем, и если действительно исчезло доверие ко мне, я все равно сумею заставить подчиниться.
