Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
Федор Михайлович сидел на диване, отодвинувшись в темноту. Аня, молчавшая дотоле, вдруг торопливо вмешалась в разговор:
– Федор Михайлович немного устал…
Нечаев с готовностью поднялся:
– Да, да, пора и честь знать.
Но Достоевский вдруг тихо-тихо заговорил:
– Вы правы, я стоял на эшафоте, приговоренный к смертной казни, и уверяю вас, стоял в компании людей образованных… идеально чистых и нравственно выдающихся. И, стоя на эшафоте, я говорил себе: «Боже! Сколько Ты мог бы свершить, а вместо этого… И сколько эти замечательные люди могли совершить доброго!» И страх был ужасный, но еще ужаснее – сожаление. Сознание того, что Бог спросит, куда зарыл свой талант. Как объяснить ему, что потерял данную им жизнь из-за глупейшей социальной утопии!.. Когда привели на эшафот для исполнения казни, то перед смертью нам дано было несколько минут для покаяния. В эти минуты думал: «Что, если бы не умирать? Что, если бы воротить жизнь? Какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы секундочку счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил». И молил я Его о жизни. И Он поверил мне и жизнь вернул. С тех пор и следую за Ним…
Он пристально глядел на Нечаева сверкающими сверлящими глазами.
– Ради Бога, – прошептала Аня, – уходите…
Мы встали, попрощались, он не ответил. Сидел, сутулясь, в темноте. Смотрел перед собой в точку.
Мы вышли в переднюю, Аня провожала нас, точнее, торопливо выпроваживала.
Из комнаты раздался крик. Аня побледнела, раскрыла перед нами входную дверь.
Мы вышли, продолжая слышать крики…
Нечаев сказал:
– Уж не припадок ли у этого господина? Перепугал я его историей с дьяволом… Он, думаю, тоже с ним разговаривает… Но крови боится. Жалкий человек. Дрянь человек… К тому же соврал. Его здесь издавали – «Записки из Мертвого дома». Да весь тираж под нож пошел, читать не захотели… Местные дураки. Они думают, что это русская повесть. А это уже всемирная повесть о молодости с топором! О свободе преступления, если цель благородна… Завтра они у них родятся. Наступает новое время. И я Сергей Предтеча Крови… А ты мой Первозванный. И ты пойдешь за мной…
Если бы я знал тогда, что присутствую при удивительнейшей встрече…
Если бы знал Федор Михайлович, с кем он говорил… Но он не узнал этого до смерти.
– Завтра – главный день, – сказал Нечаев. – Старик повезет тебя к Герцену. Будешь рассказывать ему о Саратове.
О как это было тяжело!
– А почему я? Почему не ты?
– Я был у него, но мы собаки разных пород. Ему не нравится, что я суров и дик… Он гуманист… сладенький старичок, богатый дворянчик… их время прошло. Наступает наше – беспощадное. Он во всем из старого времени… Его жена переспала с немцем-революционером. Он почему-то был против, что не положено свободно и критически мыслящей личности… Требовал разъяснения отношений, содержа при этом их всех – свою жену, революционера и даже жену революционера. Кончилось совсем консервативно – вызовами на дуэль, изгнанием революционера и смертью законной супруги. Единственно передовым было требование старого слюнтяя общественного суда над революционером… И подробное разъяснение членам будущего суда всех обстоятельств измены. Суд не состоялся, но обо всех перипетиях адюльтерчика теперь знает вся революционная Женева.
Герцен снимал дачу в предместье Женевы.
Мы с Бакуниным подъехали к дому. Вошли в заросшую деревьями тень. На террасе нас ждал великий изгнанник.
По-юношески горели его глаза, но борода – совсем седая…
– Здравствуй, старый товарищ, – сказал Герцен. Они обнялись с Бакуниным, у обоих на глазах были слезы.
Принесли кофей.
Я приготовился лгать. Но Герцен, отметив, как он рад моему молодому лицу, как-то сразу забыл обо мне. Он заговорил о новой литературе. Точнее, говорили оба, перебивая друг друга.
Сначала разобрали Тургенева. Выяснилось, что оба его за что-то осуждали… Потом перешли ко Льву Толстому – и у него оба нашли что-то не то. Не оправдал их надежд и Достоевский…
Наконец, Бакунин вспомнил обо мне. Сказал торжественно:
– Сейчас ты поймешь, почему мальчику (Нечаеву) необходимо дать деньги. Перед тобой сидит лучшее доказательство…
Он попросил выслушать меня. Герцен его перебил, обратившись ко мне:
– Только не вздумайте жить за границей, молодой человек. Не оставайтесь здесь. Это прозябание. Это споры и ненависть… Иногда я готов поменять свою скитальческую жизнь на сибирскую каторгу. – (Непонятно, кто мешал ему это сделать.) – Поверьте, нет на свете положения более жалкого, бесцельного, чем положение русского эмигранта… Но мало кто готов это признать…
Бакунин оценил выпад. Бросился объяснять: если Герцен отдаст деньги Нечаеву, сам Бакунин тайно отправится в Россию поднимать восстание. И возможно, осуществит идею Герцена о предпочтительности сибирской каторги!
Герцен засмеялся:
– Как ты не изменился! А я вот не верю в прежние революционные пути… И главное, не хочу крови… Понимаешь, укради у меня кошелек – я прокляну вора и пойду дальше. Но начни при мне избивать его и пытать, я за него костьми лягу. Нет, насилием и террором утверждаются, как правило, религии и самодержавные империи!
Короче, денег он решительно не дал и меня слушать не захотел. Вместо меня все остальное время слушали рояль. Играла дочь Герцена. Допив кофей, откланялись и взяли карету.
По пути, наслаждаясь хорошей дорогой и бегом лошадей, Бакунин вздыхал:
– Как состарился. Куда делись великий ум, великая энергия… Впрочем, он всегда был эгоист. В литературных работах спокойно и восторженно упоминал о людях, живущих в России. Будто не понимал, как подозрительно будет смотреть на них правительство после его восторгов. Эгоист и барин! Ничего, мы отправимся в Лондон к Марксу. У него есть очень богатый друг, господин Энгельс. Постараемся раскошелить его… Поедем опять одни. К сожалению, Маркс тоже не выносит мальчика. Бедный мальчик – прирожденный вождь. И как только его видит Маркс, другой прирожденный вождь…
Мы приехали в Лондон ранним утром. Позавтракали в дешевом трактире. Взяли кэб и в полдень были у цели…
Особняк, который снимал Маркс, находился в северном Лондоне, кажется, на Мейтленд-парк.
У дома нас встретила юная красотка, оказавшаяся дочерью Маркса.
– Отец вас ждет…
Маркс принял нас в кабинете. В это время в России не было его трудов, и только продвинутые молодые радикалы о нем слышали. Если бы я мог представить, кем он станет для России в будущем!
Скажу сразу: он производил ошеломляющее впечатление. Как некий лесной Пан, он весь порос волосами… Грива на голове, черная борода, сверкавшая серебром, – невозможно густая… Даже пальцы рук были покрыты черно-седыми волосами… Он все время двигался. Громадная голова на маленьком теле летала по комнате… На мгновение остановился, и тогда я отметил, что щегольской сюртук был по-бакунински застегнут не на те пуговицы…
Бакунин представил меня, усмехнувшись, сказал Марксу:
– По-моему, юноша совершенно потрясен твоей бородой, Мавр. Впрочем, какой же пророк без бороды. Без бороды ни один пророк не добьется успеха.
– Динь-динь, – смеялся Маркс. Он показался мне очень смешливым…
Я приготовился рассказывать о боевых товарищах из Саратова. Но, как у Бакунина и у Герцена, у Маркса мне не дали раскрыть рта.
Говорили без умолку – они сами. При этом называли друг друга кличками. Слон, как я понял, – это кличка гиганта Бакунина, Мавром звался Маркс.
Как я узнал потом, все в доме Маркса имели клички – привычка к тайным обществам и конспирации?
Маркс рассказал, как гулял в парке и какой-то мальчик предложил ему «меняться ножичками»…
– Мавра дети обожают… Всюду, где бы он ни появился, к нему моментально идут дети, – это вошла в комнату пожилая дама – жена Маркса.
