Друиды Русского Севера - Лазарев Евгений Сергеевич (электронные книги без регистрации txt) 📗
Примечательно, что археология и лингвистика тут косвенно «подкрепляют» друг друга. Согласно данным сравнительного языкознания, борейский праязык существовал 13–15 тыс. лет; тогда борейская протоцивилизация должна быть на несколько тысячелетий древнее, так как изменения в этой глубоко традиционной модели должны были происходить медленно. Но и палеолитические поселения указанных традиций существовали, если не вдаваться в детали, в период от 13–15 до 20–25 тысячелетий назад. Так мы приходим на основе палеоклиматологических данных к некоторой усредненной «гиперборейской датировке» в 20 тыс. лет.
Возможно, следует связать с более древней, борейской протоцивилизацией «традицию тетрады», четверицы. Ведь именно в памятниках этой традиции часты изображения четырехконечных крестов — простой и, возможно, наиболее древний символ священного Полюса, а может быть, и полярного материка. Применительно к археологии Восточной Европы, пожалуй, действительно можно говорить о том, что памятники, обозначенные нами как борейские (днепровско-деснинские, «триадические»), в целом моложе «тетрадических» (моравских и донских).
Однако обе эти традиции вполне могли сосуществовать: ведь их истоки прослеживаются вплоть до мустьерской эпохи (до времен неандертальских, по общепринятой терминологии, хотя вопрос о неандертальском периоде и его роли в общем процессе антропогенеза в настоящее время подвергается пересмотру, и многие ученые склоняются к выводу, что неандертальцы явились побочной и бесперспективной ветвью эволюционного развития). Да и полярный символизм присутствует в обеих традициях. Коль скоро мы считаем символом Полюса изображения «сомкнутого креста», равноконечного креста в круге {118}, то нельзя не отметить, что центр этой композиции иногда бывает обозначен тремя кругами, образующими равносторонний треугольник. Один из примеров — выкладки из камней в горах Алтая, исследованные Е. А. Окладниковой. Разумеется, они сложены не в палеолите, а много позже (I тыс. н. э.), однако в традиционных культурах священные символы воспроизводятся из тысячелетия в тысячелетие, и святилище, сооруженное даже в XX веке, может в своей основе воспроизводить палеолитические образцы, хотя, разумеется, строго доказать это весьма затруднительно.
В таком случае можно предположить, что центральная часть такой композиции, состоящая из трех кругов, обозначает Полярную Гору, подобную Горе Меру индуизма: треугольник (вершиной вверх) является одним из ее традиционных символов. Или же это три священных камня, на которых изначально «утвержден мир» — образ, известный еще византийской и древнерусской апокрифике христианской эры (косвенное указание на то, что и в таких сравнительно поздних источниках можно найти очень архаичные мотивы). Выходит, что «традиция триады» столь же глубоко связана с полярным символизмом, как и традиция, тяготеющая к изображениям «гиперборейского креста» и вообще к четверичным построениям.
Разумеется, числовой код — критерий вовсе не абсолютный, и эти выводы нуждаются в дальнейшей проработке и верификации какими-то иными, независимыми источниками. В дополнение к тому, что на четверице построены многие сакральные традиции Нового Света, можно указать, что она была священна и в пифагорействе, которое таким образом «встраивается» в линию духовной преемственности гиперборейской протоцивилизации. Это свидетельствует о справедливости заключений Б. А. Фролова относительно числовых ритмов палеолита: если бы «традиция тетрады» сохранилась лишь на американском континенте, эти заключения были бы менее убедительны.
Археологи, изучающие палеолит Восточной Европы, обратили внимание и на другие особенности тех направлений в духовной культуре, которые мы называем «традицией тетрады» и «традицией триады». В памятниках искусства первой из них (в Моравии и на Дону) центральное место заняли мамонт и другие млекопитающие, обитатели суши, но нет достоверных фигур рыб, змей. Напротив, в памятниках Поднепровья и бассейна Десны искусство не дало образцов «сухопутной» фауны, но есть фигурки птичек, а также рыб и раковин: искусство здесь отобразило представления главным образом о небесном и подводном мирax, тогда как мир земной, в его четырех кардинальных горизонтальных направлениях, нашел отражение в «тетрадической» культуре {119}.
В контексте историософских построений XX века напрашивается сопоставление с традиционалистским разграничением «народов суши» и «народов моря», гиперборейской традиции и «атлантизма». Вероятно, определенный смысл в этом сопоставлении есть, но наверняка конкретно-историческая ситуация была сложнее. При механическом переносе этой парадигмы на двадцать тысячелетий назад под категорию «атлантизма» подпадают и истоки всей индоевропейской культуры, с чем не согласился бы ни один традиционалист.
В «палеолитическом дискурсе» многие хорошо известные образы и символы сакрального искусства оказываются восходящими к борейской протоцивилизации. Например, знаменитый античный орнамент в форме меандра — вовсе и не античный, а палеолитический: он встречается в мезинской культуре (бассейн Десны — «традиция триады»). Сейчас многие ученые убеждены, что тут имеет место прямая генетическая связь.
К тому же направлению гиперборейской духовной культуры, к «традиции триады», по-видимому, относится и символ спирали, связанный с образом раковины. На палеолитических поселениях Поднепровья нередки находки морских (черноморских) раковин (подчас за сотни километров от моря). Они использовались как бусины или нашивались на одежду. Ученые спорят, служили ли эти раковины средством обмена или добывались во время дальних сезонных перекочевок к морю. Но в данном случае это не столь важно: главное, что рожденная самой природой спираль занимала важное место в иерархии образов культуры.
Все это означает, что выстраивается стройная диахроническая преемственность «опорных» ценностей духовной культуры — от палеолита, от борейской протоцивилизации до неолита (по крайней мере, с наступлением «века металла» картина усложняется). И этот вывод основан не только на интуитивных моментах, не только на компаративистике (в сфере языкознания или мифологии), но прежде всего на консервативных и потому особенно надежных археологических данных.
Картина — применительно к неплохо изученной Восточной Европе — получается примерно такая. В последние тысячелетия палеолита (более ранняя история, несмотря на всю значимость для науки таких поселений, как Сунгирь под Владимиром, известна нам не столь последовательно) единая этнокультурная общность охватывала обширную территорию бассейнов Вислы, Немана, Днепра и Западной Двины (свидерская археологическая культура). В начале мезолита складывается существовавшая 10—7 тыс. лет назад бутовская археологическая культура Волго-Окского междуречья; это были прямые преемники традиций палеолита, сохранявшие тесный контакт с балтийским регионом. В связи с этим невольно вспоминаются генетические связи — уже в «исторической» Древней Руси — населения новгородских земель с поморскими, балтийскими славянами, а также многократно отмечавшееся в ряде изданий последних лет, хотя и не вполне ясное сродство этнонима «венеды» (в славянском Поморье) и названия «Земли Вантит» в Волго-Окском междуречье. Быть может, истоки этих схождений следует искать «на глубине» в десятки тысячелетий?
Бутовская археологическая культура сыграла важную роль не только для Волго-Окско-Балтийского региона. Доказано, что около 8 тыс. лет назад влияние этой культуры распространяется далеко на север и восток — в Карелию, в бассейны рек Сухоны, Вычегды, Печоры. То есть очень значительная часть Восточной Европы была тогда населена этнически близкими группами людей {120}. Вероятнее всего, и местное население, встреченное бутовцами в бассейнах северных рек, было им родственно, хотя мезолит (и тем более палеолит) этого региона изучен пока недостаточно хорошо.
