Холодная гора - Фрейзер Чарльз (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Ада сейчас вспомнила, что, проходя через дом, чтобы подняться на второй этаж в свою комнату, она случайно увидела в зеркале спину какой-то женщины. Она остановилась и посмотрела внимательнее. Платье на этой женщине было цвета, который называют «пепел роз», и Ада стояла, не в силах двинуться дальше от острого приступа зависти к этому платью, прекрасным очертаниям спины этой женщины, к ее густым темным волосам и той уверенности, которая, как ей казалось, чувствовалась в ее осанке.
Затем Ада шагнула вперед, и другая женщина сделала то же самое, и Ада поняла, что она восхищается сама собой, что зеркало поймало отражение от противоположного зеркала, висевшего на стене позади нее. Свет ламп и тон этих зеркал сговорились, чтобы изменить цвет, выбелив лилово-розовый до пепельно-розового. Она поднялась наверх, прошла в свою комнату и приготовила постель, но спала плохо той ночью, так как музыка не умолкала до рассвета. Лежа без сна, Ада думала, какое это странное чувство, когда завидуешь своему отражению.
На следующий день, когда гости рассаживались по экипажам, чтобы вернуться в город, Ада неожиданно встретила Бланта на ступеньках крыльца. Он не мог смотреть ей в глаза и говорил с нею, отводя взгляд, — так был смущен тем, что произошло накануне вечером. Ада подумала, что ему делает честь то, что он не просил держать в тайне их разговор в лодке. Она никогда не видела его с тех пор, но из письма от кузины Люси узнала, что Блант умер в Геттисберге. От выстрела в лицо при отступлении от Кладбищенского хребта, согласно рапорту. Он шел навстречу федералам, не желая, чтобы его застрелили в спину.
Попытка Бланта умереть с честью не произвела на Руби особого впечатления; она только выразила удивление, насколько бесполезно проходит жизнь некоторых людей, если они пренебрегают сном, чтобы кататься на лодке ради одного лишь удовольствия.
— Ты совсем не поняла, о чем я рассказывала, — заметила Ада.
Они посидели еще недолго, наблюдая, как угасает свет и деревья на горных грядах растворяются в темноте. Затем Руби поднялась и сказала:
— Пора браться за работу.
Это был ее обычный способ прощаться на ночь. Она прошла за дом, чтобы последний раз взглянуть на животных, проверить, закрыты ли двери в надворных постройках, засыпать огонь в кухонной печи.
Тем временем Ада все сидела на прежнем месте с книгой на коленях, глядя через двор на конюшню, на дальние поля у лесных склонов и вверх на темнеющее небо, цвет которого отдаленно напомнил ей небо над Чарльстоном. Все вокруг притихло. Она полностью погрузилась в свои мысли, вспомнив, как однажды вечером они с Монро сидели точно так же после прогулки по лощине. Этот теперь такой привычный пейзаж им обоим тогда казался странным. В этой горной местности рано темнело, и все стремилось вверх, в отличие от Чарльстона. Монро заметил, что, как и все в природе, этот великолепный пейзаж — просто подобие какого-то иного мира, какой-то более насыщенной и значительной жизни, к которой мы стремимся в течение всей нашей юности. И Ада с ним согласилась.
Но сейчас, глядя на раскинувшуюся перед ней панораму, Ада склонялась к тому мнению, что все это — не подобие, а сама жизнь. Эта точка зрения по большей части противоречила суждению Монро; тем не менее Ада не исключала, что у нее есть собственное понимание, что такое бурная юность, хотя она и не могла точно сказать какое.
Руби пересекла двор и остановилась у ворот со словами:
— Корову нужно загнать.
Затем, не прощаясь, вышла на дорогу и зашагала к своей хижине.
Ада спустилась с крыльца и направилась за конюшню на выгон. Солнце медленно опускалось за хребет, свет быстро угасал. Горы стояли в сумерках серые, бледные и нереальные, как след дыхания на стекле. Эта местность, казалось, была полна великой силы одиночества. Старожилы рассказывали, что даже медведи нападают в горах на одинокого путника в это время дня чаще, чем в полной темноте или при свете луны, так как в полумраке угроза темноты заставляет человека чувствовать себя более сильным. Ада чувствовала эту силу с самого начала, и это ей не нравилось. Она вспомнила, как Монро пытался доказать, что это чувство одиночества не зависит от местности, как она считает. Нет ничего уникального ни в ней самой, ни в этой местности, это свойственно жизни вообще. Только люди с совсем простым и очень неповоротливым умом не чувствуют одиночества, как те редкие натуры, которые невосприимчивы к жаре и холоду. Как и для всего прочего, у Монро было свое объяснение и для этого явления. Он сказал, что в душе люди чувствуют, что когда-то давно Бог был с ними повсюду и все время; чувство одиночества — это то, что заполняет вакуум, когда Он отступает все дальше и дальше.
Похолодало. Уже выпала роса, и Ада намочила подол платья, когда добралась до Уолдо, которая лежала в высокой траве, росшей вдоль нижней изгороди. Корова, упитанная и крепкая, поднялась на ноги и направилась к воротам. Ада шагнула в прямоугольник примятой Уолдо травы. Она ощутила тепло коровы, поднимающееся от земли возле ее ног, и ей захотелось лечь там и отдохнуть. Ада вдруг почувствовала необъяснимую усталость, словно накопившуюся за месяц работы. Вместо этого она наклонилась, разгребла траву и прижала руки к земле, которая все еще была теплой, словно живая, от дневного тепла и тела коровы.
В лесу за ручьем заухала сова. Ада подсчитала пятитактный ритм, пытаясь угадать поэтический размер: длинный, два коротких, два длинных. Птица мертвых, говорят люди о сове, хотя Ада не понимала почему. Крик был такой мягкий и приятный в этом синевато-сером сумраке, словно голубиное курлыканье, только более содержательный. Уолдо нетерпеливо мычала у ворот, требуя — как и многое в этой лощине — от Ады того, что она только училась делать; так что она оторвала руки от земли и встала.
Об изгнании и тяжелых скитаниях
Инман все шел и шел; погода стояла нежаркая, небо синело над головой, и дороги были пустынны. Ему приходилось менять направление, когда он вынужден был обходить городки и заставы, но тот путь, который он находил через равнину и широко раскинувшиеся фермы, казался достаточно безопасным. По дороге он встретил несколько человек, в основном рабов. Ночи стояли теплые, освещаемые почти полной луной, которая становилась все больше и больше, пока не наступило полнолуние, а затем снова начинала уменьшаться. Ему часто попадались стога сена, и, ночуя в них, он лежал на спине, смотрел на луну и звезды, воображая, что он свободный бродяга и ничего ему не надо бояться в целом мире.
Дни, не заполненные событиями, сливались один с другим, хотя он и старался мысленно как-то различать их. Инман помнил только, что однажды он с трудом выбрал направление. Дорога сильно петляла, у поворотов не было ни указателей, ни меток на деревьях, так что ему приходилось все время спрашивать направление. Вначале он подошел к дому, построенному прямо в развилке, так близко к дороге, что крыльцо почти преграждало путь. Усталая женщина отдыхала на стуле, широко расставив ноги. Она жевала нижнюю губу, и ее взгляд, казалось, был устремлен на что-то великое и неопределенное у горизонта. Там, где подол ее юбки спускался с коленей, образовалась лужица тени.
— Это дорога на Салисбери? — спросил Инман. Женщина сидела, сложив узловатые руки со сжатыми кулаками на коленях. Стремясь, по-видимому, экономить жесты, она едва шевельнула большим пальцем правой руки в ответ. Это мог быть не более чем нервный тик. Она по-прежнему оставалась неподвижной, ничто в лице ее не дрогнуло, но Инман проследовал в указанном направлении. Позже он приблизился к седоволосому человеку, сидевшему в тени амбрового дерева. На нем был красивый жилет из желтого шелка, под которым отсутствовала рубашка; жилет был расстегнут и распахнут, так что были видны пухлые соски, свисающие как у свиноматки. Он сидел вытянув ноги и хлопал себя по бедру ладонью, как будто это была его любимая, но провинившаяся собака. Когда он отвечал Инману, его речь состояла из одних только гласных.
