Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
– Да уж! Я в школе получал сто семьдесят в месяц. И это вместе с классным руководством и проверкой тетрадей! Хорошо же вам в кино платили! – завистливо заметил Кокотов.
– Вы о чем? Какое кино? Я читал лекции, ставил факельные шествия, праздничные концерты к юбилеям предприятий и даже целых отраслей:
– Минуточку, Дмитрий Антонович, насколько я помню, вы были чуть ли не диссидентом!
– А кто с этим спорит? Очередная загадка Советской власти: контроль над доходной идеологической халтурой держали именно диссиденты. Кто писал книжки для серии «Пламенные революционеры»? Окуджава, Давыдов да Аксенов. А вот чистку и мелкий ремонт обуви контролировали ассирийцы. Загадка! Но вы меня опять сбили с ритма. Не мешайте течению моего нарратива! Значит, хватаю я сверток с дубленкой, и мы с Камалом мчимся, опаздывая, в аэропорт, успевая, разумеется, заскочить к его другу-поэту, который по такому случаю накупил выпивки и зажарил на балконе своей городской квартиры барашка. Стремительно выпиваем за вечную дружбу русских и узбеков, за дубленку, за братьев Люмьеров, за Омара Хайяма, поэт начинает читать свои газели в переводе местного забулдыги-стихоплета:
И я отрубаюсь. Кстати, мне кажется, померкнувшее сознание мертвецки пьяного человека временно, – подчеркиваю, временно, – отлетает в тот же самый предвечный накопитель, куда прибывают и души тех, кто на самом деле умер. Та м они трутся друг о друга и горестно общаются. Только таким, пусть кратким, но невыразимо печальным соседством можно объяснить запредельную тоску, какую ощущаешь, очнувшись после жестокой попойки…
Когда сознание ко мне вернулось, я обнаружил себя в длинном темном кинозале: мягкое кресло, стрекот проектора, храп кинокритика в соседнем ряду… Вообразив, что уснул на конкурсном просмотре, я решил во время предстоящего обсуждения добавить к обычным трем претензиям еще и четвертую: чрезмерная цитатность – болезнь режиссерской молодежи. Только странное дело: никак не мог обнаружить экран. Ни впереди, ни сзади, ни сбоку… И только увидев стюардессу, по-матерински обходящую дремлющих пассажиров, догадался, что нахожусь в самолете. Просто мне прежде не доводилось летать на новом, недавно пущенном в серию широкофюзеляжном ИЛ-86. Отсюда моя забавная ошибка. Я вообразил счастливое лицо жены, примеривающей дубленку и, успокоенный, снова уснул…
Когда, шатаясь, я спускался по трапу в Москве, стюардесса догнала меня и с гримасой отвращения сунула замотанную тряпками серебряную хлопковую ветвь, а также большой сверток, перетянутый шпагатом. Из разорванной в нескольких местах оберточной бумаги торчали черные жесткие космы. Я почувствовал себя конкистадором, возвращающимся на родину с жезлом Великого инки и мотком трофейных индейских скальпов. Таксист с неохотой посадил меня в машину, а сверток, отворачиваясь, кинул в багажник. В машине мне стало хуже, пришлось усугубиться, достав из кармана фляжку с коньяком, которую дал в дорогу предусмотрительный Камал.
Утром я проснулся в собственной квартире, на «карантинном» диване. Дело в том, что во хмелю я брыкаюсь, могу громко спорить, скажем, с Лелюшем о философии кадра, но что самое неприятное – могу обсуждать с какой-нибудь давно отставленной любовницей актуальные аспекты практической чувственности. Чтобы сохранить наш брак, жена и придумала этот «карантинный» диван. Первое, что я почувствовал, вернувшись к трезвой реальности, – это жуткий запах, исходящий от распростертой на полу дубленки. В комнату вошла Маргарита Ефимовна с окончательным выражением лица, знакомым каждому пьющему мужу. Словами и очень приблизительно это выражение можно изъяснить так: «Ну и какая еще дура с тобой после всего этого станет жить?» Кстати, окончательность выражения совершенно не зависит от степени совершенного спьяну злодейства. Ты мог вчера: попросту обозвать жену мороженой курицей, а мог и непоправимо сознаться в том, что у тебя есть вторая семья с тремя детьми.
– Ну, как тебе дубленка? – весело спросил я, вспоминая, что же натворил в беспамятстве. – Размер угадал?
– Размер? – Жена горько усмехнулась. – Угада-ал…
– А что не так? – уточнил я с недобрым предчувствием.
– И ты еще спрашиваешь?
– Спрашиваю…
– Ты разве не чувствуешь запах?
– Выветрится, – успокоил я и вспотел от облегчения.
– Сомневаюсь… Но не это главное.
– А что?
– Кожа совсем не выделана.
– Ты преувеличиваешь! Ты вообще всегда и всем недовольна! – на меня начала накатывать похмельная ярость.
– Возможно, – кивнула Маргарита Ефимовна, подняла дубленку и поставила ее на пол. – Видишь?
– Вижу…
Мой подарок твердо стоял на паркете, прихотливо сложившись в странное шкурное сооружение, напоминающее вигвам.
– Но и это не все!
– Что ж еще?
– Она, она… – прошептала жена, всхлипнув, – она с застежками на мужскую сторону… – и заплакала.
– Не может быть! – воскликнул я, понимая, что как раз очень даже может, ведь мерил-то я проклятую козлиную шкуру на пьяного Камала.
– Выброшенные деньги, – вздохнула Маргарита Ефимовна.
– Не волнуйся, деньги я верну!
– Ну конечно, так я и поверила…
Но я-то знал, что говорю! Одно время мне пришлось подрабатывать, читая лекции о современном советском синематографе в Новороссийске.
– А почему так далеко?
– Да не в городе, а в кинотеатре «Новороссийск». Помните, был такой на Земляном валу?
– Конечно. Та м сейчас бизнес-центр.
– Вот именно! А я в ту пору, как вам докладывал, водил дружбу с Гришкой Пургачом, перезнакомился с кучей знаменитых актеров, актрис и режиссеров, знал все их тайны. Лекции мои были кратки и не претендовали на концептуальность. Главное – ответы на вопросы: кто на ком женат, кто с кем развелся, кто из звезд пьет как сапожник, а кто уже завязал или уехал за бугор, как Савка Крамаров. И вот однажды ко мне подошла миниатюрная брюнетка с легким пушком на верхней губе, свидетельствующим о скрытом темпераменте. Непонятно, правда, что несчастные дамы делают с этим темпераментом, когда после сорока пушок превращается в мушкетерские усы?
– Скажите, а правда, что Баталов женат на циркачке? – спросила она с волнительным придыханием.
– Да, это так, – ответил я с лекторской солидностью. – Она цирковая наездница и цыганка. А зовут ее Гитана…
– Гитана! – ахнула брюнетка, сверкнув черными глазами.
– А вас как зовут?
– Зоя… Игоревна…
– Зоя Игоревна, я заметил, вы не в первый раз на моей лекции?
– Да… Я тут работаю, через дорогу, в «комке»… старшим товароведом.
– Где она работает? – не понял Кокотов.
– «Комок» – это комиссионный магазин, – объяснил Жарынин соавтору и снова обратился к Зое Игоревне. – А вы когда-нибудь бывали в Доме кино?
– Никогда.
– Я вас как-нибудь приглашу.
– Вы тоже к нам приходите, если что…
Я стал наведываться – и немного приоделся. Мы подружились, я за ней ухаживал, но сорвал всего несколько полутоварищеских поцелуев: Зоя, увы, оказалась из порядочных женщин, изменяющих мужу только по любви. Как-то раз я повел ее в Дом кино на закрытый показ фильма «Однажды в Америке», причем на мне был роскошный темно-синий блейзер, который она же мне по-дружески попридержала. Тогда ведь с импортом трудно было, за одной привезенной из «загранки» модной шмоткой очередь выстраивалась. Поднимаясь по лестнице, я глянул на себя в огромное зеркало: мне навстречу шел стройный загорелый джентльмен с ранней интеллектуальной лысиной и серебристыми висками, как у Николсона. Зоя тоже смотрела на меня в тот вечер особенными глазами. Знаете, для того чтобы в женском сердце вместо теплого снисхождения вспыхнула страсть, иной раз достаточно мелочи – изящно повязанного галстука, удачной шутки, оригинального подарка, нового пиджака… А то обстоятельство, что блейзер мне отвесила именно она, сыграло, представьте, роль пускового механизма. Я стал почти мужем, заботливо обуваемым и одеваемым.
