Гарантия на счастье - Грохоля Катажина (читаемые книги читать .txt, .fb2) 📗
Она что, шутит?
— Мне хотелось бы досмотреть, — говорю я серьезно.
— О'кей, — произносит она изменившимся, грудным голосом.
— А что случилось? — спрашиваю. — Я не могу посмотреть чемпионат?
— Конечно, можешь.
Прихожу в спальню, знаю, что она не спит, обнимаю ее, она отодвигается.
— Жарко, — говорит.
— Открыть окно? — спрашиваю ее.
— Нет.
Я отворачиваюсь и проваливаюсь в сон — поздно уже. А утром начинается старая песня:
— Ты меня больше не любишь.
И я задумываюсь: может, действительно не люблю ее? Если бы я жил один, мог бы иногда спокойно смотреть спортивные передачи, а так должен ждать, когда эта женщина поедет на курорт с подругой или куда-нибудь еще.
— Не хочешь поехать с Габрысей в Закопане? — спрашиваю я.
— А ты?
— Нет, — говорю, — мне не дадут отпуск.
— Ну что ты! — смотрит на меня, глазки в слезах. — Без тебя? Никогда.
О черт! Это уже нехорошо. Никогда???
— Никогда? — невинно переспрашиваю в надежде, что это ее новая шутка.
— Никогда, — серьезно отвечает она и обнимает меня.
Когда она так ко мне прижимается, я становлюсь среднестатистическим мужчиной через тридцать секунд, если говорить о сексе. Чудные у нее грудки, и вся она такая теплая. Я чувствую, как просыпается мой зверь, и он согласен со мной в том, что ее грудки, прижатые к моему торсу, — высший сорт. И эта идея с поездкой в Закопане полная чушь. Лучше прямо сейчас забраться в кровать и немножко подурачиться.
— Да ты что? — Она отстраняется от меня. Зверь разочарован, я тоже. Не понимаю женщин.
Сначала прижимаются, провоцируют, искушают, ясно давая понять, что хотят секса, а потом «да ты что?» или «с ума сошел?» Или «в это время?» Или «подожди, мне надо в ванную»… Или «не делай этого»…
Ясно ведь, что с мужчиной происходит, когда к нему прижимаются груди принадлежащей ему женщины. Но иногда бывает и по-другому. В четверг я пришел с работы уставший как собака. Голова шла кругом, даже пиво не помогло. Я думал только о том, чтобы лечь спать. Выговор начальника меня добил, шеф был вне себя, моя секретарша не пришла на работу, принтер не печатал, потому что закончился тонер, в факсе не было бумаги, о чем я не знал, и три часа нервничал из-за того, что не получу данных, и так далее, и так далее.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Ничего, — отвечаю, поскольку у меня нет желания еще раз проживать этот дурацкий день.
— Но я же вижу, — говорит.
— У меня был неудачный день, и я не хочу об этом говорить.
— Может, ляжешь спать?
Что-то съедаю, времени — половина десятого, принимаю ванну и читаю «Политику», тоже мало веселого; заваливаюсь в кровать.
Она приходит в одиннадцать, ложится рядом и начинает меня ласкать. А когда меня долго ласкают, желание спать пропадает. Слово даю — она никогда меня так долго не ласкала. Поворачиваюсь, обнимаю ее. Приятно так полежать, хорошо, что этот дурацкий день так замечательно завершается… Почти заснув, слышу:
— Мы ведь не будем заниматься любовью, только пообнимаемся.
Ну и сна как не бывало.
Это значит, что она хочет заниматься любовью или, наоборот, не хочет? У меня нет сил, признаюсь честно, что ужасно устал.
— Хорошо, любимая, — говорю, — я устал.
— Очень? — И она дотрагивается до моего уха, а я чувствую, что не так уж я и устал.
— Давай спать, — говорю я примирительно.
Потому что если она не хочет заниматься любовью — хорошо, но если она еще немного меня так потеребит, то холодного душа перед сном словно и не было.
— Можно мне к тебе прижаться?
Конечно, мне нравится, когда она прижимается.
Отворачиваюсь, она придвигается к моей спине, кладет свое голое бедро на мое, обнимает меня снизу, ее ладонь где-то рядом с моим зверем. Но я лежу, хочу спать.
— Ты не поцеловал меня на ночь. Спокойной ночи, зайчик мой.
Снова поворачиваюсь и целую ее, губы влажные, пахнут мятой, рубашка тоненькая, груди чувствую, словно обнаженные; ох, вот уже и зверь загорелся, хочу перевернуться на живот, но она меня удерживает. Тогда я притягиваю ее к себе, а она говорит:
— Мы же хотели всего лишь пообниматься… И вообще у меня месячные.
Я мучаюсь, а она засыпает. Стараюсь успокоить зверя, чтобы тоже заснуть. Может, лет в семьдесят у меня это будет лучше получаться? Попытка утихомирить зверя завершается полным фиаско.
Ну, а у нас с Ханной… У нас все в порядке, но я чувствую себя так, словно меня, мягко говоря, слегка надули.
Ну да, я любил женщин, особенно Ханну, но все изменилось. Как можно жить с кем-то, кто совершенно безрассуден? Кто усложняет все настолько, что попытка получения шестилетним ребенком из нулевки Нобелевской премии по физике даже после реформы школьного образования кажется сущей безделицей.
Идем к ее подруге на день рождения. Я от этого не в восторге, но, ради Бога, время от времени могу пойти на компромисс. Ханна закрылась с подружками на кухне, мужчин не пускают, кроме одного — бородатого жениха хозяйки.
Вижу, этот жених обнимает Ханну, тащит ее в комнату, шепчет ей что-то на ухо. Подхожу и вежливо спрашиваю:
— Ханночка, дорогая, тебе хорошо?
— Хорошо, — говорит он.
— Я не вас спрашиваю, — учтиво говорю я. — Если бы я хотел с кем-нибудь поговорить, то обязательно бы это сделал.
Ханна, покраснев, делает мне знаки, думает, что я не знаю, о чем речь. Бородатый, рассмеявшись и не убирая руки с плеча Ханны, интересуется:
— Что это жених такой ревнивый?
— Уберите руку. Ханна, можно тебя на минутку? — прошу я, не обращая внимания на то, что она залита румянцем. Надеюсь, она довольна, поскольку сбрасывает его руку, берет мою и заталкивает меня в ванную комнату.
— Какой стыд, как ты себя ведешь! Как ты можешь делать такую гадость Бартеку! Знаешь же, что мы друзья. Я не твоя собственность, у тебя нет ко мне уважения. Что это ты напридумывал? Зачем меня компрометируешь перед друзьями, за кого ты меня держишь? — И так далее, и тому подобное.
Одни крики и вопросы.
Не знаю, на какой вопрос отвечать, и вообще нужно ли что-то говорить? Молчу в недоумении и делаю вывод: РЕВНОСТЬ НЕ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ.
Два дня прошли спокойно, без скандалов. Я решил сменить кран над раковиной. Ханна хотела со змейкой, потому что ей не так льется, высоко или низко, — хорошо, купил, снял старый, поменяю. Чего не сделаешь ради покоя любимой. Дальше по порядку.
В субботу собирался за это взяться, но мы пошли в кино. Воскресенье тоже не слишком удачный день для смены крана, в понедельник прихожу — Ханна уже дома, обед на столе, а она не разговаривает.
— Что-то случилось? — чутко спрашиваю я.
— Нет, с чего бы? — отвечает.
Ну, если все в порядке, а она просто не хочет разговаривать, ее дело. Человеку и помолчать иногда хочется.
— Вкусно, — расхваливаю я пироги. Пироги она отлично печет.
Не отходит.
— Какие у тебя планы на сегодня? — спрашивает. А голос у нее спокойный, как шепот океана после катастрофы танкера и разлития десяти миллионов тонн нефти.
— Мне надо с бумагами поработать, — говорю я. — Завтра заседание правления.
— Угу, — бурчит она, встает, убирает тарелки.
Ох, что-то не в порядке. Может, предменструальный синдром? Но если я спрошу, будет скандал. Не спрашиваю. Решаю выяснить и решить вопрос, может, у нее были какие-то планы.
— Ханночка, а что ты хотела? — спрашиваю я примирительно, ведь во время обеда разговор не клеился.
— Я? — поднимает на меня свои прелестные глазки и ледяным тоном продолжает: — Я от тебя могла чего-то хотеть?
Все в порядке, ничего не хочу, поработаю с бумагами. Слышу, в ванной что-то разбилось. Не могу сосредоточиться. Вхожу в ванную комнату, смотрю — там посуда, а Ханна так орудует, что ванна вот-вот треснет.
— Ханночка, я же вижу: что-то не так!
— Откуда? — спрашивает она. — Откуда такое предположение? Все так. Если у тебя завтра заседание правления, иди работай, пожалуйста, а я помою посуду! Ты мне мешаешь.
