О Сталине с любовью - Орлова Любовь Петровна (книга бесплатный формат txt) 📗

Щеки мои горели, я корила себя за глупость и одновременно радовалась тому, что не успела озвучить идею об участии Сталина в финале картины. Действительно, как нам мог понравиться такой сюжет?

– И зачем непременно в Москву? – продолжал Сталин. – В Новосибирске двенадцать лет работает институт усовершенствования врачей, а три года назад там открылся медицинский институт, в котором работает замечательный хирург Владимир Михайлович Мыш…

Имя этого врача врезалось в мою память навечно. Но тому были особые обстоятельства, все чувства мои были напряжены. А вот как Сталин мог помнить все это? Зашла речь о сюжете новой картины, и вот он уже называет институты, время их существования, имена сотрудников… Общаясь с Ним, я поняла, что такое настоящий государственный ум. Он держал в уме всю страну, все знал, все помнил, все понимал.

– Новосибирские хирурги очень бы расстроились, увидев такую картину. Все советские люди расстроились бы и недоумевали…

Тут он сделал паузу, увидев, что я вот-вот расплачусь. Прищурился, улыбнулся шире обычного (обычно он улыбался сдержанно, в усы) и, сменив тон с сердитого на веселый, сказал:

– А-а, догадался! Александров решил снять очередную комедию, что-то вроде советского водевиля, когда все шиворот-навыворот и заведомо неправда. Гм… Думаю, что советские зрители его задумку не оценят.

Я поняла, что шутливая концовка была сделана лишь для того, чтобы успокоить меня, и сердце мое, в который уже раз, наполнилось признательностью. Видно же было, что Он рассердился всерьез (человеческая глупость сильно его сердила), но ради меня свел все к шутке. Мелочь, а как подчеркивает она его человечность. А разве может быть величие без человечности? Не только по делам меряется человек, но и по его отношению к людям, особенно к тем, кто от него зависит или ему подчиняется. Сталин всегда был вежлив с людьми. Со всеми без исключения, от ближайших соратников, маршалов, наркомов до горничных и водителей. Резок (но не груб, не стоит путать резкость с грубостью!) Сталин становился только с теми, кто не оправдывал его доверия или докучал ему просьбами личного характера. Сталин сам был скромен и ценил скромность в других. Когда режиссер И. [96] в присутствии Сталина начал жаловаться на то, что у него нет автомобиля и он из-за этого толком ничего не успевает, Сталин строго посмотрел на него и сказал: «В октябре 17-го у Ленина не было ни одного автомобиля, а у Керенского их было несколько». Тон Сталина при этом был очень неприязненным. На И. было жалко смотреть. Сталинский намек был настолько прозрачен, что не понять его было просто невозможно. Возразить тоже было нечего. И. стоял как оплеванный, весь такой поникший, потом выдавил из себя: «Извините, товарищ Сталин», и поспешно ушел. Думаю, даже уверена, что он запомнил этот урок на всю жизнь. И все, кто при этом присутствовал, тоже запомнили.

Сейчас жалею о том, что не делала записей в прошлые годы. Для себя, для памяти, для того, чтобы ничего не забыть. Мы со Сталиным говорили на самые разные темы, обсуждали все, что только приходило на ум. Эти разговоры неизменно получались интересными, иначе и быть не могло при таком собеседнике, как Сталин. Но многое забылось, стерлось из памяти совсем или частично. А ведь материала могло хватить на целую книгу, большую книгу, которую можно было назвать «Беседы с Вождем». Впрочем, для того, чтобы получилась книга, помимо материала необходим писательский талант, но если не я, так кто-то другой на основе этого материала мог бы написать книгу.

Увы, время упущено. Но что-то, к счастью, сохранилось в памяти. Разумеется, мы много говорили об искусстве, на близкие мне темы. Проблемы электрификации или добычи полезных ископаемых со мной обсуждать нет никакого смысла, потому что я, в отличие от Сталина, в этих вопросах совершенно не разбираюсь.

Говоря об искусстве, Сталин непременно подчеркивал, что искусство должно быть классовым, партийным, марксистско-ленинским. Искусство вне партийности для Сталина не существовало. Он искренне удивлялся и искренне негодовал, когда становился свидетелем иного подхода.

В литературе идеалом Сталина был Павка Корчагин [97]. В кино – Чапаев. Любимый композитор из классиков – Чайковский, из современников – Дунаевский. Из художников Сталин особо выделял Герасимова. Сталин предпочитал современных художников, говорил, что старые картины ему рассматривать скучно. Очень любил, когда в творчестве, любом творчестве, отражались народные мотивы. Так, например, сравнивая творчество композиторов Грига и Вагнера, Сталин ставил в пример Грига за его внимание к народной музыке и народным песням, а Вагнера критиковал за ограниченность, причем довольно резко. Сталину очень не нравилось, когда те или иные творческие деятели в свое оправдание ссылались на какие-то старые каноны или принципы.

– Мы строим новое социалистическое общество! – напоминал им Сталин. – И строить его следует по новым правилам! Старые правила есть не что иное, как пережитки!

Подчеркивая важность классового подхода, Сталин в то же время тонко подмечал прочие достоинства и недостатки. Его подход, его взгляд не был однобоким. Приведу один пример. В 1937 году в Ленинграде была снята картина «Шахтеры». Идеологически правильная, рассказывающая о борьбе с вредителями на одной из шахт. Но других достоинств, кроме идеологической правильности, у картины не было. Не стану сейчас, за давностью лет, устраивать подробный разбор, поскольку для этого нужно пересмотреть картину, освежить впечатления. Скажу только, что мне картина тоже не понравилась. И многим другим актерам и режиссерам не понравилась. Критиковали ее много. Соблюдение принципов социалистического реализма [98] не спасло картину от критики. Примечательно, что критика одной из работ не перечеркивала творческие судьбы ее создателей. Так, например, режиссер Ю. [99], снявший «Шахтеров», не был лишен возможности работать дальше. С учетом высказанных в его адрес критических замечаний он снял хорошую картину «Человек с ружьем».

Другой пример. В 1938 году на «Мосфильме» была снята картина «Новая Москва» [100], заявленная как эксцентрическая комедия. Основой для фильма стала реконструкция Москвы. Важная, актуальная тема, таящая в себе неисчерпаемое множество возможностей. Но, к сожалению, создателям картины не удалось реализовать даже малую часть этих возможностей. Слова и поступки героев были правильными, социалистическими, а сама картина вышла невнятной, сумбурной, неинтересной. Посмотрев картину, Сталин сказал: «В таком виде картину нельзя выпускать в прокат». В чем была причина подобного решения? В «сырости» картины, недоработках режиссера, актерских ошибках… И штампы, штампы… Сталин видел искусство живым и не терпел штампов.

– «Синюю блузу» [101] напоминает, – говорил Сталин, встречая очередной штамп.

Штампов было много, как в образах, так и в приемах. Если враг, то непременно юркий, суетливый, с бегающими глазами. Хороший человек высок, широкоплеч, изъясняется фразами из газетных передовиц. Дурная женщина изящна и хорошо одета… Ну и так далее.

– У вас получилась антисоветская картина, – сказал Сталин одному режиссеру, имя которого я называть не стану. – Клевета на органы. В вашей картине врагов видно с самого начала. Они ведут себя крайне подозрительно – то и дело оглядываются, вздрагивают, шепчутся по углам. А разоблачают их только в конце картины. Возникает вопрос – почему сотрудники органов столь беспечны? Почему они так халатно относятся к своей работе? И жизненной правды в картине мало. Когда сын приходит вечером с работы, мать первым делом кормит его ужином, а уже потом обсуждает с ним новости…