Одним ангелом меньше - Рябинина Татьяна (читать книги онлайн полностью txt) 📗
Они так и не сказали друг другу ни слова. Иван уткнулся лбом в Женины колени, закрыл глаза и наслаждался ее близостью, растворяясь в этом блаженном чувстве и желая большего. Женя осторожно перебирала его волосы, и от каждого ее прикосновения по всему телу разбегались теплые волны.
Можно было бы пойти дальше, она, наверно, не оттолкнула бы его, но Иван чувствовал, что Женя выстроила между ними какой-то барьер. Это не равнодушие, но что? Страх, недоверие?
Телефонный звонок заставил их обоих вздрогнуть. Женя порывисто вздохнула, будто ей вдруг не хватило воздуха, мягко отстранила Ивана и встала.
— Да, привет! — голос ее звучал как ни в чем не бывало, но Иван видел, что для этого ей приходится делать над собой усилие.
Закончив разговор. Женя подошла к столу и включила чайник. Щеки ее чуть заметно порозовели.
— Ваня, вы женаты? Или теперь лучше спросить: ты женат?
— Да. Это имеет значение?
— А дети есть? — будто не слыша, продолжала спрашивать она.
— Дочка. Шесть лет.
Иван снова сел на диван и взял из вазочки конфету. Он не собирался ее есть, просто надо было взять что-то в руки и крутить — не конфету, так чайную ложку или салфетку. Безумно хотелось закурить, но, судя по всему, Женя не курила — он не увидел ни пепельницы, ни сигарет, а спросить разрешения было неловко.
— Женя, а вы… ты не была замужем? — Иван сам не знал, какой ответ хотел бы услышать.
— Нет. И детей нет… Ваня, — Женя резко повернулась к нему, — давай сразу на этом и закончим. Ты мне нравишься, еще тогда понравился, сразу, но… Ничего у нас не выйдет, пойми.
— Почему?
— Во-первых, у тебя семья. Я прекрасно знаю, что чувствуют, когда любимый человек уходит. Это и есть во-вторых. Я до сих пор люблю этого самого ушедшего человека. Иногда я его ненавижу и простить не могу, но любить… любить буду еще долго. Не сердись, Ваня. Будь ты холостой, я, может, и рискнула бы.
— Клин клином?
— Да. Хотя это было бы и нечестно по отношению к тебе. А впрочем, кто знает…
Чайник зашумел, Женя не стала ждать, пока он закипит, налила воду в чашку, бросила пакетик чая, но пить не стала.
— Тебе налить?
— Налей.
Иван не чувствовал ничего, будто был под наркозом, но знал, что скоро шок пройдет и начнется боль — страшная, почти физическая. Боль, которую придется перетерпеть, сцепив зубы. Он пил чай, говорил о чем-то — совершенно о другом, постороннем. Слушал ее ответы, такие же нейтральные. Как будто разговором ни о чем пытался оттянуть неизбежный момент, когда останется только одно: попрощаться и уйти. Уйти домой, к Галине…
Он одевался в прихожей, буквально каждой клеточкой ощущая, как убегает время, как секунды, будто песчинки в песочных часах, проваливаются в бесконечность. Вот ему осталось провести в этой квартире минуту, а вот уже полминуты, несколько секунд… Как ни тяни, а уходить придется. Женя стояла, прислонившись спиной к дверному косяку, и смотрела себе под ноги. Казалось, она не может дождаться, когда же Иван наконец уйдет, — и не хочет этого.
Наконец он оделся и, взявшись за дверную ручку, спросил:
— Ну, я пошел? — как будто еще надеялся услышать «подожди».
— Да… — Женя приблизилась. — Прости, что так вышло. Я не хотела.
Она подошла совсем близко, провела пальцем по «молнии» на его куртке, а Иван молчал, собираясь с силами, чтобы наконец выставить себя за дверь.
Дождь, который с утра едва капал, теперь лил как из ведра. Зонтик заклинило. Натянув капюшон до бровей, Иван по лужам побежал к машине. Он мог поклясться, что Женя смотрит на него из окна кухни.
Мотор никак не хотел оживать. «Одно к одному», — Иван откинулся на сиденье, дав ему время на раздумье. Минут через пять машина все-таки завелась, и, выруливая на проспект, Иван задумался о том, что делать дальше. На работу ехать не хотелось, домой тем более. Время обеда давно прошло, но вряд ли кусок сейчас полез бы ему в горло. Казалось, он проглотил мешок сена — изнутри распирало, душило что-то огромное, колючее. Во рту остался вкус приторного абрикосового варенья.
Все его романы либо тихо умирали от старости, либо он сам ставил точку — мягко, тактично, хотя и решительно. Иногда ему было грустно, очень грустно, как, например, с Ниной, которая собиралась замуж за другого, очень денежного чиновника, но хотела приберечь Ивана про запас. Он был всерьез влюблен, но делить ее с кем-то, тем более с законным супругом, не хотел. Все это было печально, но… не трагично. Жизнь продолжалась, возникали новые интересы.
А потом появилась Галя, и другие женщины стали абстракцией. Когда смотришь на картину в музее, вряд ли возникнет желание утащить ее и повесить у себя в спальне. Так и он: смотрел на женщин, оценивал их красоту, ум, обаяние — и с радостью шел домой, к жене. Даже тогда, когда Галя, похожая на огромную пятнистую жабу, всю беременность страдала от изнурительной тошноты и обмороков, когда не отходила от постоянно ревущей Аленки и воспринимала Ивана не иначе как подсобного рабочего, — даже тогда она была самой лучшей. Ни разу за семь лет у него не возникло мало-мальски серьезного интереса к другой женщине. Что же случилось теперь?
Еще недавно Женя была просто светлым, нежным видением. Чем-то из другой жизни. Картинкой, увиденной из окна поезда на полном ходу. И вдруг, в один момент, она стала всем. Не успел Иван понять это, как потерял ее. Наверно, навсегда. И лучше бы она оставалась мечтой. По крайней мере, в этом была пусть безумная, но надежда…
Надо было съездить на Киллерский канал — так досужие остряки прозвали известный громкими заказными убийствами канал Грибоедова. И ни одно, кстати, до сих пор не раскрыто. И не будет раскрыто, похоже, никогда. В этом плане даже маньяки предпочтительней. Да и кто же их позволит раскрыть! Так что если бы «глухарей» не было, их следовало бы придумать.
Закончив с делами, Иван неожиданно для себя поехал в сторону Никольского собора. Он редко бывал в церкви, хотя и считал, что бог скорее есть, чем нет. Иногда появлялось желание, такое, как сегодня, — и он ехал в Лавру, где крестился в двадцать два года, больше за компанию с другом, чем по убеждению, или в Никольский, где крестили Аленку. Он ставил свечи и долго стоял в полутьме, вдыхая ни с чем не сравнимый запах горячего воска и ладана, исполняясь спокойствия и умиротворения.
Небесный, праздничный в солнечную погоду, сегодня собор выглядел таким же унылым, как и все вокруг. Даже золото куполов будто поблекло. Звон колоколов доносился как сквозь вату. Иван долго не мог найти место, куда поставить машину, чтобы не пришлось идти слишком далеко, в результате умудрился заехать в какой-то служебный проезд и протискивался потом к входу в собор через пролом в ограде, петляя между огромными лужами и уворачиваясь от ливших с крыш подсобных помещений потоков воды. Он нащупал в кармане мелочь, но, к его удивлению, все нищие куда-то попрятались.
Иван подошел к лику Богоматери, поставил свечку и долго-долго смотрел на ее прекрасное, скорбное лицо. Ожидаемый покой не приходил. Наоборот, ему стало еще тяжелее. Казалось, что Мария смотрит на него с укоризной. «Твоя любовь, — говорили ее глаза, — не нужна никому. Это боль, это горе — и тебе, и ей, и твоим близким».
Любовь? Но любовь ли? Его тянуло к Жене, он хотел ее. Галя… Это другое. Это часть его. Это воздух, которым дышишь, не замечая, что он есть. С ужасающей ясностью он понял, что, не оттолкни его Женя, это все равно не принесло бы счастья. Первый порыв прошел бы — и чувство вины перед Галей, Аленкой, тоска по ним убили бы всю радость.
Но и эта ясность не дала успокоения. Разум говорил о том, что все к лучшему, что нужно только набраться терпения и ждать, когда боль уйдет. Однако все его существо — душа или тело, какая разница! — кричало и плакало, прощаясь с той, которая никогда ему не принадлежала. Желание было слепым и глухим, оно не хотело слушать доводы разума, оно вопило, будто капризный ребенок, рвало на части, грызло, как украденный лисенок маленького спартанца…
