Испытание верностью - Арсентьева Ольга (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
– Иди-ка сюда, – пробормотал он, чтобы выиграть время, – сядь. Выпей молока. Возьми варенья. А теперь скажи мне: как ты вообще представляла себе вашу свадьбу?
Саддха облизнула молочные усы.
– Сначала была бы церемония. Ты знаешь, я ведь все подготовила: и платье сшила, и нашла бабушкины драгоценности, и отлила из красного воска свадебные свечи… А еще я послала Паджанга вниз, за статуэтками трех будд: Шакьямуни, Гуан-инь и Майтрейи, а Раджанга вверх – за водой из священного источника.
Старец одобрительно кивнул – молодец, ничего не забыла.
– Мы вместе помолились бы буддам: Шакьямуни – о прощении прошлых грехов, Гуан-инь – о чистоте помыслов в настоящем, Майтрейе – о даровании счастья, любви и потомства в будущем. А потом ты, отец, соединил бы наши руки алой шелковой нитью, окропил головы священной водой и призвал на нас благословение предков…
Дэн-Ку снова кивнул.
– А после церемонии?
– После церемонии был бы свадебный пир. Мы ели бы «суп брачного согласия», мясо птицы луань, рисовые колобки с предсказаниями, плоды личжи… – добросовестно перечисляла Саддха.
– Все верно, – согласился Дэн-Ку, когда она остановилась, чтобы перевести дух и выпить еще молока, – а что было бы после пира?
Саддха непонимающе посмотрела на него.
– Ну, когда вы остались бы вдвоем? – подсказал Дэн-Ку.
95
Саддха опустила голову. Щеки ее заалели.
– Целовались бы… – тихим, едва слышным голосом произнесла она.
– А потом? – Старец был само терпение и деликатность.
– Потом у нас родились бы дети…
– Что, вот так сразу? От поцелуев?
Саддха беспомощно развела руками.
– Вот видишь, – сказал Дэн-Ку, искренне надеясь, что на этом все и закончится, – рано тебе еще замуж…
– Отец!
– Что? Ну что?!
– Так объясни мне!
Впервые за свою долгую жизнь… вернее, за еежизнь, Дэн-Ку пожалел о том, что дочь совершенно не общалась со сверстниками.
Разумеется, это могло бы привести к возникновению ряда проблем, но отвечать на подобные вопросы ему бы точно не пришлось.
Медленно, осторожно, подбирая слова и используя образы и аналогии, знакомые ей и доступные ее пониманию, он принялся объяснять.
Саддха выслушала его с самым невозмутимым видом.
Когда же Дэн-Ку закончил и откинулся на спинку покрытого мехом каменного кресла, весьма довольный своими педагогическими способностями, она спросила:
– Отец, а для чего ты мне это рассказал? Какое мне дело до того, как все происходит у яков?
Старец тяжело вздохнул и возвел глаза к потолку.
– Взяла бы ты лучше еще варенья…
– Отец!
– Ну…понимаешь… как бы тебе это сказать… в общем, у людей – то же самое.
– О!
– Да.
Прищурившись, Дэн-Ку наблюдал, как на перемазанном вареньем личике Саддхи выражение ужаса и отвращения сменилось удивлением и интересом. Потом ее взгляд, словно магнитом, потащило в сторону выхода из пещеры.
– Нет-нет, – поспешно произнес старец, – они уже улетели, на вертолете!
Саддха, шмыгнув носом, со вздохом допила молоко и доела варенье.
– Короче говоря, рано тебе замуж, – повторил Дэн-Ку. – Поживи-ка еще немного со стариком отцом. Которому как раз сейчас очень захотелось… ну, скажем, персиков.
Саддха кивнула, вылезла из-за стола и, подойдя к ближайшей стене, ткнула в нее пальцем.
Стена мгновенно расступилась.
В проем хлынула волна теплого, пахнувшего травой и цветами, воздуха. В пышно-зеленых зарослях, где сквозил мягкий солнечный свет, щебетали крошечные и яркие, как драгоценности, птицы.
В пещеру влетела крупная золотистая пчела, сделала вокруг старца круг почета, обдав его пыльцой и густым запахом меда, и, не обнаружив ничего для себя интересного, поспешила назад.
Из зеленого проема появилась Саддха, несшая в переднике дюжину свежих, румяных, покрытых росой персиков.
Шамбала закрылась за ее спиной.
– Отец, – сказала Саддха, – я хотела бы выучить немецкий язык. Так, на всякий случай…
– Почему бы и нет? – благодушно отозвался Дэн-Ку, принимаясь за персики. – Начнем прямо сейчас. Для начала тебе надо запомнить одно очень важное выражение: Jedem das Seine.
– И что оно означает?
– Оно означает – каждому свое.
96
Аделаида резко проснулась, словно над ухом запел невидимый трубач.
Всю ночь она провела в размышлениях, а задремала только под утро, и то на несколько минут.
В палате стоял зеленоватый предрассветный сумрак. Гомонили птицы. С улицы в открытое окно тянуло свежестью, и на полу натекла здоровенная лужа.
В коротком предутреннем сне Аделаида увидела своего ребенка. Своего сына.
Он был еще совсем крошка, но уже заметно, что вылитый отец. Овал лица, глаза, нос, губы – все его; даже в строении младенческого тельца, в форме груди, в развороте плеч, в абрисе маленьких кистей с длинными пальчиками уже угадывался Карл. От нее, Аделаиды, малышу достались только темные волосы и белая, как молоко, нежная кожа.
Ребенок смотрел на мать серьезными, как у отца, глазами, то ли темно-синими, то ли серыми, как море в грозу, пристально и испытующе, словно спрашивал: что это ты, мама, собираешься со мной сделать?
Аделаида не выдержала его взгляда и заплакала. Хотела приблизиться к малышу, взять его на руки, прижать к груди – и не смогла пошевельнуться. Все ее тело оказалось будто склеенным, опутанным невидимой, но прочной паутиной.
И где-то здесь находился невидимый паук. Его присутствие ощущалось по натяжению нитей, то сжимавших пойманную Аделаиду, то ослаблявших путы (однако не настолько, чтобы жертва могла пошевелить хотя бы пальцем плотно спеленатых рук), и по состоянию гадливости и страха, который держал ее не менее прочно, чем сама паутина.
Аделаида, сколько себя помнила, до смерти, до тошноты, до головокружения боялась пауков.
Паук перемещался по паутине – неторопливо, с достоинством и явным ощущением полной своей власти над жертвами. Аделаида почти видела его, ясно представляя медленно перебиравшие по паутине суставчатые конечности, чудовищные жвала с комьями застывшего яда, омерзительное белесое брюхо под хитиновым панцирем, поросшим толстым, как колючая проволока, ворсом.
Но самое ужасное было не это.
Паук подбирался вовсе не к ней. Он собирался закусить ее ребенком, а Аделаиде предоставлялась роль зрительницы. И, словно этого оказалось недостаточно, чтобы привести ее в состояние полного, невыразимого ужаса, ей в голову вдруг пришла мысль, что она сама принесла сюда своего ребенка и собственными руками положила его в паутинную колыбель.
Но, вместо того чтобы впасть в оцепенение (сделать-то все равно ничего было нельзя), вместо того чтобы терзаться страхом и угрызениями совести, вместо того чтобы плакать, молиться или просто закрыть глаза и подчиниться неизбежному, Аделаида разозлилась. Здорово разозлилась. По-настоящему.
В реальной жизни это случалось с ней очень редко. Зато уж если случалось, то всем оказавшимся поблизости ничего не оставалось, как побыстрее спасаться бегством.
Или, по крайней мере, надевать каску и бронежилет.
– Ты, тварь! – крикнула Аделаида пауку, напрягая и расслабляя мускулы. – Оставь моего сына и иди ко мне!
Паук от неожиданности застыл. Потом, видимо, поразмыслив и взвесив все «за» и «против», продолжил движение к ребенку. Аделаида уже видела смутную восьминогую тень, нависшую над беспомощным, шевелящим ручками и ножками младенцем.
97
И закричала снова, заорала, захлебываясь собственной яростью, так громко, что у паука должны были лопнуть к чертям все его барабанные перепонки – если, конечно, они у него имелись.
– Сволочь! Гад! Урод восьмиглазый! Иди сюда! Ко мне! Что, боишься с женщиной не справиться?!
Тут уже паук повернулся на зов. А ее ребенок, ее малыш, ее умница, нисколько не испугался пронзительных маминых воплей, а, наоборот, успокоился и заулыбался.
