Крепость души моей - Олди Генри Лайон (книга жизни .txt) 📗
Те, что пришли, быстро переглянулись. С таким же успехом они могли глядеться в зеркало: одинаковые лица, прически, костюмы. Разница имелась, но в сумраке лестничной площадки гости казались близнецами.
– Вадим Васильевич, – стоявший справа повысил голос. – Просьба открыть – всего лишь дань принятой здесь вежливости. Без двери мы можем обойтись, но ремонтировать стену вам выйдет дороже.
Молчание. Кашель. Скрежет задвижки.
– Хорошо. Открываю…
На старом фотографе была пижама, полосатая, как в санатории. Синее на белом. Рукава коротковаты, нижняя пуговица оторвана. Бросив беглый взгляд на гостей, Вадим Васильевич насмешливо скривил рот.
– Ордер имеется?
Одинаковые вновь переглянулись.
– Вы читали книгу, – сказал тот, что слева. – Для этого вам пришлось сменить очки. Они лежали в верхнем ящике комода. Заинтересовал вас сборник стихов Бориса Слуцкого 1991 года издания. Последнее, что вы, Вадим Васильевич, успели прочитать…
Гость на миг задумался. Процитировал ровно, без тени эмоций:
– Это не ордер, – равнодушно бросил фотограф. – Это всего лишь штукарство. Глупый следак всегда с такого начинает. Все, мол, знаю, ваши подельщики расколись. Имел некоторый опыт, так что вы меня, граждане, не удивите. Ну, раз ордера у вас нет…
Он взялся за дверь.
Стоящий справа поднял руку:
– Обождите! Предлагаю продолжить переговоры в более комфортных условиях…
…И мир рассыпался мелкими осколками. Тьма, свет, вновь темнота и снова свет, на сей раз яркий, полуденный.
– Да, так, пожалуй, будет лучше.
Июльское солнце. Безбрежная небесная синь. Темная чаша моря вдали. Серая земля, трава желтая, жухлая… Порог, впрочем, остался. Теперь он был мраморным, в три ступеньки. Мраморным стал и дверной проем – аккуратный четырехугольник, вырезанный в полуразрушенной каменной стене. Ни окон, ни потолка, ни пола. Лишь небо над головами – и галька под кедами.
На кеды фотограф посмотрел первым делом. Провел рукой по рубашке-ковбойке, завязанной узлом, скользнул ладонью по шортам, сшитым из грубой, защитного цвета ткани. Хотел что-то сказать, но вместо этого осторожно поднес пальцы к лицу. Дотронулся, резко выдохнул…
Тот, что стоял слева, улыбнулся. Вынул из кармана зеркальце:
– Желаете убедиться?
Зеркало Вадим Васильевич не взял, соблюл характер. Пригладил черные, без седины, волосы, оскалился рядом белых ровных зубов. Глаза блеснули молодым злым огнем:
– Удивили, но не слишком. Эту метаморфозу следует понимать, как перевод в теплую камеру с телевизором?
– Вроде того, – согласились правый и левый. – 1975 год, Херсонесская экспедиция. Золотые деньки, правда? Сколько вам было тогда? Тридцать? Будьте справедливы, Вадим Васильевич! За такую метаморфозу иные согласны заплатить миллиард. Вам – бесплатно, в качестве бонуса.
Фотограф хотел огрызнуться, но в последний миг передумал. Махнул длинной рукой, присел на камень.
– Ладно, убедили! О чем пойдет речь? Закону я готов помочь и без подобных фокусов. Но вы, кажется, из иного ведомства?
Тот, что слева, поднял руку, ловко поймал нечто тяжелое, в потертом кожаном футляре. Взвесил на ладони, взглянул с вопросом.
– Это мой фотоаппарат, – узкие плечи дрогнули. – «Москва 2», старый приятель. Надо же, какие разные личности им интересуются! В чем проблема? Он же и так у вас!
Вадим Васильевич глубоко вдохнул горячий, терпкий воздух:
– Если желаете, могу снять вас на фоне руин. Туристы предпочитают Базилику 1935 года, там колонны красивые. Или вы, граждане, на пленке не фиксируетесь?
– Аппарат действительно у нас, – сказал тот, что слева. – Назад вы его, Вадим Васильевич, не получите. Более того, по ряду причин мы не имеем права вам за него заплатить. Но возможен обмен: любая фотокамера на ваш выбор. Если хотите, точная копия этой. А еще нам нужен подробный, очень подробный рассказ. Что вы этим аппаратом снимали? Кому одалживали? Придется все вспомнить, Вадим Васильевич! Не думаю, что вы торопитесь назад. Здесь, в 1975-м, знаете ли, неплохо! И вообще, с нами лучше ладить. Мы представляем очень серьезную структуру…
Фотограф тряхнул смоляной шевелюрой. Пальцы сжались в кулак:
22:58
…любовь! любовь!..
Едва дождавшись, пока закроется дверь, Знаменитый Режиссер опустил руку, куда требуется, и принялся с наслаждением чесаться. Покончив с этим важным делом, он, как и был, в трусах от Армани (boxer, спецзаказ), поплелся к столику. Там ждала початая бутылка Chianti 1981 года. Глотнул из горлышка, вознес взгляд к серому гостиничному потолку.
Barbari! Maledetto barbari!
Режиссер чувствовал себя несчастным. Ему не нравился отель, не нравился новый бестолковый секретарь, который ко всем своим недостаткам смущается, когда его целуют в шейку. У него болело там, где чешется, он скучал по трем своим бой-френдам, оставшимся в далекой, но прекрасной Italia.
…И ревновал! Ревновал! Двадцать пять лет разницы, не шутка. Oh, gioventu, bella gioventu! Где ты?!
Но хуже всего – эти варвары. Они были ленивы и необязательны. Fannulloni, fannulloni! Из двадцати звонков, сделанных секретарем, удачными оказались четыре. А остальные? Кто просто не подходил к телефону, кто обещал сделать срочный заказ через два дня, через три, через неделю. А ведь каждый день, каждый час – это деньги, questi soldi di brutto! Знаменитый слышал, как деньги капают, утекая из его карманов.
– Кап! Кап!.. Dannazione!
А этот мерзавец оказался попросту пьян!
Режиссер с сопением схватил папку со сценарием. Выхватил десяток фотографий, разложил веером. Mio Dio! Любой мастер в Италии давно бы уже все сделал, аккуратно и красиво. Italia – мать всех искусств и ремесел, не чета глухой provincia. Если бы соотечественники не были такими жадными!.. Пришлось довериться варвару, поручить чуть ли не главное в его фильме. Великом, великом фильме!
Варвар пьян. Получите – распишитесь! Bastardo! Знал бы он, сколько пришлось выложить за фотографии!..
Знаменитый Режиссер вернулся к почесыванию. Это успокаивало, вносило мир в страдающую душу. В конце концов, ничего непоправимого не случилось. Варвар к завтрашнему утру проспится. Все прочие тоже возьмутся за ум, иначе не получат и ломаного медяка. Юрист (этот-то никогда не смущается!) составил отличные контракты – железные, непробиваемые…
Он снимет великий фильм! Il film Millennium!
Режиссер сладко потянулся, поправил трусы и вспомнил лицо молодого бармена из istituzione на первом этаже. Даже не лицо, а… Нет, мордочка симпатичная, и подбородок правильный, волевой. Хоть и варвар, но душка. Bene, bene!..
С опаской он покосился в сторону окна, выходившего на страшную площадь. Вскочил, суетливым движением задернул штору – и решительно поднял телефонную трубку.
Любовь! Любовь! Amore e eterno!..
День шестой
