Месть еврея - Рочестер Вера И. (читаем книги онлайн без регистрации txt) 📗

Бледная и изнуренная Руфь спала, на ночном столи­ке стояла чашка с питьем. Самуил взял ее и тоже влил в нее несколько капель из пузырька. Едва лишь успел поставить чашку на место, как Руфь проснулась и с удивлением взглянула на мужа. Чтобы не возбудить подозрений, он наклонился к ней и спросил:

—  Как ты себя чувствуешь, Руфь? Ты была так сла­ба сегодня, что это меня встревожило.

Лицо больной осветилось радостной улыбкой.

—   Ах, Самуил! Если бы то, что ты говоришь, было правдой, этого было бы достаточно, чтобы возвратить мне здоровье.— Она взяла руку мужа и прижала ее к своим губам.— Если бы ты меня полюбил,— добавила она,— я посвятила бы всю мою жизнь, чтобы составить тебе счастье!

Царивший в комнате полумрак не дал заметить Руфи принужденной улыбки, блуждающей на губах банкира. Тем не менее, он наклонился, поцеловал жену, а затем сел к ней на постель и ласково сказал:

—  Успокойся, Руфь, ты очень взволнована, хочешь я дам тебе пить?

Он приподнял жену, поднес к ее губам приготовлен­ную чашку и дал ей отпить несколько глотков.

—  Теперь спи,— присовокупил он, ласково проводя рукой по ее голове.

—  Благодарю! Теперь я чувствую себя совсем хоро­шо,— с улыбкой признательности прошептала Руфь, закрывая глаза.

—  Ну, на несколько часов я свободен от их надзо­ра,— самодовольно подумал Самуил, возвращаясь к се­бе в кабинет.

Раз двадцать с лихорадочным нетерпением взглянул он на часы, пока, наконец, не явился Стефан.

—  Скорей, г-н барон, давайте ребенка. Все готово и мешкать нельзя.

При этих словах, он вынул из-под плаща сверток и положил его на бюро.

—   Вот Марта прислала рубашечку, чепчик и пеленки с княжеской меткой, чтоб одеть ребенка в это белье, а то нельзя быть спокойным, молодая графиня Маркош, всегда может войти невзначай.

—  Хорошо, приготовь мне плащ, пока я схожу за ребенком.

Когда Самуил вошел в комнату жены, сиделка, отки­нувшись на спинку кресла, спала крепким сном и Руфь спала тоже. Банкир запер на ключ дверь уборной и, подойдя к колыбели, осторожно вынул ребенка. С по­мощью Стефана, он одел ребенка в принесенное белье, прикрыл легким одеяльцем и, спрятав его под плащ, вышел с камердинером через потайную дверь в сад. Он был до того ослеплен чувством ненависти, что совесть его молчала. Ни одна жилка не дрогнула в нем, когда он приводил в исполнение свой преступный план и от­давал на произвол судьбы своего родного сына.

За первым углом наняли они фиакр и вскоре оба бес­препятственно вошли в сад князя. Ночь была темная; с большими предосторожностями прошли они пустые аллеи и, когда подошли к террасе, то Стефан тихонько кашлянул. Через несколько минут на винтовой лестнице террасы послышались робкие, легкие шаги, и Марта, бледная и дрожащая, показалась с ребенком на руках. Молча совершили обмен, затем камеристка исчезла, а посетители быстро направились к выходной калитке.

Возвратясь к себе в кабинет, Самуил прежде всего должен был переодеть в белье своего сына принесенно­го малютку. Но когда откинув одеяльце, он взглянул на ребенка изменницы и ненавистного соперника, страстное чувство ревности, отчаяния и ненависти сжало его серд­це, молчавшее при разлуке с собственным сыном; в лице младенца не было ни малейшего сходства с Валерией, но это был ее сын...

В эту минуту ребенок, проснувшись, заплакал, и при звуках этого младенческого голоса, бешеная ненависть Самуила мгновенно стихла, сменившись чувством жа­лости и любви. Он всячески старался успокоить малют­ку, который вскоре снова заснул.

—  Подожди меня здесь,— сказал он Стефану,— я сейчас дам тебе обещанное.

Руфь и сиделка все еще спали, и минуту спустя раз­жалованный маленький князь был положен в колыбель, где он должен был проснуться сыном миллионера еврея.

Возвратясь в кабинет, Самуил вынул из бюро чеко­вую книжку, вырвал из нее два листка и, заполнив их, отдал Стефану.

—  Вот один тебе, а другой Марте, вы получите озна­ченную здесь сумму из государственного банка в Вене. Но я должен вам заметить, что такое внезапное богат­ство может возбудить подозрение, и с вашей стороны было бы благоразумней уехать из этой местности.

Слуга взглянул на чеки и побледнел, ошеломленный размером полученной суммы.

—  Ах, г-н барон, как вы щедры,— проговорил он, ста­раясь поймать руку банкира, чтобы поцеловать ее.— А что касается нашего отъезда, это мы и сами давно решили. Теперь, когда мы разбогатели, что за удоволь­ствие жить здесь, где нас знали слугами! У Марты есть дядя в Америке, вот мы туда и поедем, как только обвенчаемся.

Оставшись, наконец, один Самуил бросился в пос­тель. Первый шаг к мести был сделан, а будущее обе­щало еще так много.

—  Решительно, если только существует на свете дья­вол, так он мой сообщник в этом деле,— прошептал Са­муил с чувством удовлетворения,— даже мои единствен­ные соучастники, присутствие которых могло бы для ме­ня быть стеснительным, надолго покинут Европу.

По выздоровлении Руфи, Самуил был вынужден про­должать роль, случайно взятую на себя в ночь, когда жена его открыла глаза в тот момент, когда он вливал наркотические капли в ее питье. Итак, Самуил был лас­ков и снисходителен, но молодая женщина, страстно его любившая, скоро почувствовала, что это проявление люб­ви было далеко не искренним со стороны мужа и что дружеская его доброта едва прикрывала полное равно­душие. Она приходила в отчаяние и плакала, но убе­дившись, что подобные сцены только удаляли Самуи­ла из дома, она замкнулась в самой себе, ища утешения в ребенке, которого боготворила. Однако характер моло­дой еврейки был слишком пылок для пассивного подчи­нения. Оскорбленная во всех своих чувствах, она мало-по­малу стала ревнивой и подозрительной. Уверив себя, что частые отлучки мужа посвящены несомненно сопернице, она злобно и недоверчиво следила за Самуилом.

Супружеская жизнь Рауля и Валерии тоже не отли­чалась спокойным счастьем.

Злополучные слова, которые Рауль услышал на па­мятном балу у Кирхберга, холодом обдали горячее и доверчивое сердце князя. Он стал подозрителен, некото­рые странности в поведении Валерии имели основание на скрытую любовь ее к этому еврею. При этой мысли досада и ревность закипали в его груди.

Рауль от природы был человеком любящим и доб­рым. Но чрезмерное баловство матери, лесть и угодли­вость окружающих развили в красивом и богатом юно­ше большие недостатки. Князь привык, чтобы все его желания исполнялись, общее обожание считал неотъем­лемым правилом, а свое собственное к кому-нибудь рас­положение величайшей милостью. Все эти претензии и требования покрывались изысканными манерами, кото­рым прирожденное добродушие придавало особую пре­лесть. И вот опасение, что сердце жены, которую он обо­жал, принадлежало не исключительно ему, что хоть на минуту князь Орохай и этот разбогатевший ростовщик могли быть поставлены на одну линию, произвело силь­ный переворот в его сердце. Вся сословная гордость и сознание своего кровного превосходства, внушенные ему воспитанием, неожиданно восстали в нем с особой силой.

Княгиня-мать тоже была крайне требовательна отно­сительно знакомств и не одобряла смешанного общества. Но Рауль пошел дальше, громогласно заявляя, что бу­дет бывать лишь в домах, где, наверняка, не наткнется на какого-нибудь разбогатевшего выскочку.

А главная его ненависть обратилась против евреев, воплощенная для него в лице Самуила Мейера, дерз- нувшего протянуть руку за Валерией. Он с бешенством преследовал евреев, где только встречал их, а имевшие какие-либо занятия на его землях были изгнаны. Дви­жимый теми же чувствами, он отказался спасти младен­ца Воруха, он, который не дал бы утонуть и собаке. Однако угрызения совести за этот поступок не давали ему покоя. Он был недоволен самим собой и всеми и давал это чувствовать жене.

Валерию очень мучило такое положение. Она неволь­но сознавала, что до ушей мужа дошло что-то из прош­лого и отдалило его от нее.

Тем не менее красота Валерии влияла еще на князя, п порой его любовь, казалось, вспыхивала снова. С рож­дением ребенка в нем, по-видимому, произошла счаст­ливая перемена. Двадцатидвухлетний отец чувствовал себя необыкновенно счастливым при виде своего наслед­ника. Он окружил жену любовью и вниманием, вся страсть его к ней, казалось, снова ожила в нем, и мо­жет быть, произошло бы окончательное примирение, если бы неожиданный случай не расстроил всего и не пробудил в нем прежних подозрений.