Наследство из Нового Орлеана - Риплей Александра (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗

И в то же время Вэл не забывал, что Аврора дала ему опыт, за который он ей будет вечно благодарен. Какая восхитительная женщина – и в постели, и вне ее. Она приводила его в ярость и воздействовала на его духовное формирование. И, как он опасался, отвратила от обыкновенных женщин. Уж слишком те готовы капитулировать, слишком стремятся во всем соглашаться с мнением мужчины, подчиниться ему. В них нет ни духа состязания, ни захватывающей игры, ни остроумия.

«Микаэла права, – печально подумал он. – Будь она на десять лет моложе, как радостно было бы убедить ее остаться в Новом Орлеане». Ему не хватало ощущения влюбленности или хотя бы игры во влюбленность.

Мимо него прошла молодая девушка в сопровождении темнокожей горничной, с грозным взором оберегающей свое сокровище. Темные глаза девушки встретились с взглядом Вэла, и она тут же робко опустила взор, глядя на тропку под своими хорошенькими ножками. У нее была белоснежная кожа и осиная талия. «Бог мой, до чего же хороши креолки! – подумал Вэл. – En garde, mon ami, [18] а то окажешься на коленях, прося руки, этой мягкой, беленькой ручки. Так что поосторожней».

Он энергично зашагал по направлению к молу и катеру, который доставит его на плантацию. Резкий ветер разбрасывал по пустынной площади сухие листья, и Вэл ссутулился под его порывами. Он остро и болезненно ощущал свое одиночество.

Глава 21

Четыре дня перед дебютом Жанны были самыми беспокойными на памяти Мэри и самой Жанны. Дни текли быстро, и ни одна минута не пропадала даром.

С первыми лучами солнца Миранда приносила кофе им в комнату. Они его выпивали, пока одевались. Потом они с Бертой и кухаркой шли на рынок купить продуктов на день.

Рынок размещался в длинном, крытом черепицей пассаже и являл собой бурное смешение звуков, запахов, цветов. Продавцы громко нахваливали достоинства своих товаров, привлекая внимание покупателей. Яркоперые птицы в клетках пронзительно кричали, и в их криках чудились волнение и страх. Связанные куры, гуси, утки, козы, телята добавляли к этому шуму свое кудахтание, шипение, крякание и блеяние. Со всех сторон оживленно торговались и спорили. Золотоискатели, направляющиеся в Калифорнию, изучали кирки и палатки, ворча от баснословных цен. Матросы стоящих в гавани пароходов громко переговаривались на десятках языков. Заунывные песни грузчиков доносились с противоположной стороны берегового вала, привнося в сумятицу звуков музыкальный фон.

Запах жареных кофейных зерен и свежего кофе пронизывал воздух, смешиваясь с пряным ароматом специй, длинных связок перца, чеснока, трав, лука. В свою очередь, аромат связанных пучками цветов и листьев невольно выделялся среди въедливых испарений горячего растительного масла, дыма от горящих углей и густого сладкого запаха булочек и пышек, присыпанных сахарной пудрой.

Большинство торговцев составляли негритянки и мулатки. Их накрахмаленные тиньоны были синими, красными, желтыми, зелеными, оранжевыми, лиловыми, с полосками и завитками всех мыслимых оттенков. Пирамиды лимонов, апельсинов, слив, а также инжир, ананасы, кокосы, гуавы и гранаты служили подтверждением, что в Новый Орлеан приходят торговые суда со всех концов света. Груды дичи сверкали переливающимися перьями, похожими на драгоценные камни. Разнообразнейшая рыба поблескивала чешуей в выложенных листьями корзинках. Прозрачным перламутром отливали горы креветок; в лоханках, наполненных водой, сновали и дрались яркие речные раки и крабы. Ящики, полные чего-то похожего на зазубренные камни, штабелями стояли возле стола, за которым трое улыбающихся негров размахивали ножами и вскрывали камни, выставляя на всеобщее обозрение восхитительных опаловых устриц.

У входов на рынок закутанные в одеяла индейцы сидели на корточках возле тыквенных бутылей с филе – толченым лавровым листом, незаменимой составной частью густого гумбо, которое ежедневно появлялось на столах креолов. Тут же какая-то женщина накладывала кипящее гумбо в глубокие тарелки для желающих перекусить. Соседствующие с рынком улицы были забиты тачками, корзинками и шестами, с которых свисала старая одежда, шляпы, швабры, зонтики, шали, башмаки, посуда, кухонная утварь, всевозможные стеклянные и прочие побрякушки.

Пока Мэри и Жанна вертели головами по сторонам, ошеломленные таким изобилием, Берта и ее кухарка выбирали нужное и складывали покупки в корзины, которые несли девушки. «Ланьяпп», – говорил каждый продавец, когда Берта платила за отобранный товар, и давал ей вместе со сдачей небольшой ланьяпп – придачу к покупке: цветок, кулечек с травами, конфету. Таков был новоорлеанский обычай. Берта каждый раз долго и старательно благодарила продавцов, а затем тащила девушек дальше. Она гоняла их целое утро, заставляя почти бежать за собой по Шартр-стрит, ныряла в одну лавочку за другой, внимательно разглядывая предлагаемые там сокровища, иногда выбирая особенно приглянувшийся отрез шелка или атласа, изделие из серебра или инкрустацию – что-то для гардероба Жанны, что-то для обновления убранства дома. Здесь ланьяппы были более экзотическими, заморскими. Магазины напоминали пещеру Аладдина, где водилось добро со всего света. Каждая страна вносила свой вклад в коммерцию портового города.

Послеполуденные часы не отличались такой суетой, но для Мэри они были не менее необычны и интересны. Она работала над платьем, которое дала ей Жанна, подгоняя его по своей фигуре и окантовывая квадратный вырез вышивкой с цветочным узором. За шитьем она сидела на балконе с ажурной решеткой, слушая исполненную бурного энтузиазма болтовню Жанны о походах по магазинам и о предстоящем великом событии – ее первом выходе в свет. Иногда голос Жанны заглушали уличные шумы, тогда она замолкала и вместе с Мэри слушала песни уличных торговцев.

С шеи торговца кукурузной мукой свисал медный рожок на красном шнурке. На каждом перекрестке торговец останавливался, подносил рожок к губам и дул в него, призывая ко всеобщему вниманию, и лишь затем призывно распевал: «Кукурузная мука – берите, свежая пока!»

Продавцу вафель музыкальным инструментом служил металлический треугольник. Он непрерывно стучал в него, аккомпанируя заунывной песне, состоящей из одного слова: «Ва-а-фли». В блестящей жестяной коробочке, притороченной к спине коробейника, лежали тоненькие сладкие вафли.

Человек, бьющий в тарелки, специализировался на пончиках и «хворосте». Птичий хор служил аккомпанементом торговцу, несшему на плечах шест, с которого свисали плетеные из тростника клетки с птицами. «Чистим трубы и камины», – пели трубочисты, размахивая метелками, перепачканными сажей. «Charbon de Paris», – тянул угольщик.

«Свечи»… «пряники»… «гумбо»… «раки»… «точить ножи-ножницы»… «пирожки»… «пралине»… «а вот творог, свежий творог»… «вода, вода, свежая, очищенная»… «картофельные пирожные, лучшие пирожные»… Они проходили один задругам под теплым, золотистым январским небом, мужчины и женщины – все тяжело нагруженные, все с улыбками, и все пели песни. Для Мэри каждая песня казалась песнью любви – любви к Новому Орлеану.

Иногда проезжал экипаж или слышались шага пешехода. В таких случаях Мэри поглядывала вниз, ожидая, что они остановятся внизу, у дверей. И нередко какая-нибудь дама действительно подходила к дому и стучала в дверь – она пришла навестить Берту. Тогда Мэри, затаив дыхание, ждала, что ее позовут и сообщат, что найдена ее семья. Наконец, когда дыхание уже невозможно было сдерживать, она расслаблялась и возвращалась в шитью и болтовне Жанны. Надо было еще немного подождать – сезон начнется с открытием оперы. Что ж, подождать так подождать. Она готова.

Ужин подавали во дворе, выставив на стол свечи под стеклянными колпаками. Камни, которыми был выложен двор, отдавали накопленное за день тепло и несколько смягчали свежий, холодный вечерний воздух. На заднем плане мелодично журчал фонтан. Карлос Куртенэ ворчал, что приходится ужинать так рано, но при этом улыбался. По-своему он был взволнован предстоящим дебютом Жанны не меньше, чем Берта. А ранний ужин объяснялся тем, что каждый вечер, в восьмом часу, Мари Лаво приходила убирать Жанне волосы.