Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ) - Смирнов Василий Александрович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
— Душа пожелает — и шампанского купим.
— Но?
— Да уж так.
— Али кого ограбил там… в Питере? — щурит дядя Родя озорные глаза.
— Зачем? Мы своим рукомеслом печным денежку зарабатываем.
— Стало быть, и в Питере глина кормит?
Отец не прочь повторить свой рассказ про питерскую жизнь. Но дядя Родя не хочет слушать.
— И в Питере живал, и в Москве бывал. Знаю.
— Везде хорошо, где нас нет! — вздыхают дяди, соглашаясь.
Неустанно ходит мать вокруг столов, кланяясь и ласково приговаривая:
— Кушайте, кушайте, гости дорогие! Сестрица Аннушка, ты ничего не кушаешь… Родион Семеныч, маменька, колбаски отведайте.
— И не угощай, сытехоньки.
— Сама?то присаживайся.
Медленно, торжественно принимаются все за еду. Каждый кусок съедается лишь после неоднократных приглашений. Водку гости пьют, словно гвозди глотают, — с трудом и отвращением, морщась и оставляя в рюмках изрядные остатки.
Торопиться некуда, вина и кушаний вволю, можно и прохладиться, поцеремониться, как того требует обычай. Потому и вилок в руках не держат, а, подцепив ломтик яичницы или кружок колбасы, каждый раз гости кладут вилки на стол, возле себя, и прожевывают не торопясь, подольше смакуя вкусные кусочки.
Беседа журчит негромко, лениво, как Гремец в полуденный зной, и больше касается той же еды и питья. Хвалят пироги, леща, драчену, селедку. Все хорошо, спасибо хозяевам — угощают на славу.
И мать, весело переглядываясь с отцом, пуще прежнего потчует гостей.
Очень приятно сидеть за столом с большими, да еще рядом с дядей Родей, прислонясь к его теплому сильному локтю. Как дуб, возвышается дядя Родя над гостями, в своей неизменной синей рубахе с перламутровыми пуговками. У него добрые крупные губы; они вылезают из русой окладистой бороды, точно две ладошки, и он шлепает губами, как смирный Лютик. Загорелое, обветренное лицо дяди Роди в продольных глубоких морщинах. Они круто огибают углы опущенных насмешливых губ и прячутся в бороде. Возле глаз морщинки снова выглядывают на свет божий, рассыпаясь в веселую сеточку. Над бровями у дяди Роди бугры, а лоб просторный — в щелчки хорошо играть, не промахнешься. А какие плечищи! В дверь с трудом проходят.
Нравится Шурке, что, в отличие от других гостей, дядя Родя не ломается, не церемонится, ест и пьет столько, сколько ему хочется, а поев и выпив, говорит: «Ша!» — и уж больше ни к чему не притрагивается. Его ничем не удивишь. Он все знает, везде бывал — вот какой человек дядя Родя. И все, что известно Шурке о нем, делает дядю Родю необыкновенным человеком. Он видит вздыбленного серого жеребца и дядю Родю, повисшего на узде.
— Камень в десять пудов поднимешь? — спрашивает Шурка.
— Подниму.
— А в двадцать пудов?
— Пожалуй, и в двадцать подниму.
— А… медведя руками задавишь?
— Не доводилось, — усмехается дядя Родя. — Приведи сюда — попробую.
Покоренный, как всегда, могуществом дяди Роди, Шурка тихонько посвящает его в великую тайну: за ригой, в яме, есть трухлявый осиновый пень, который светится по ночам. По всему видать, там зарыт клад — иначе зачем бы пню светиться!.. Но как овладеть кладом? Ночью, когда клад выходит из земли, идти к риге страшно. Беспременно клад сторожат ведьмы и черти. Еще утопят в омуте, как бабку Тюкишну. А днем, при солнышке, клад не достанешь, он червяком затачивается вглубь… Вот если бы имел Шурка Счастливую палочку или, на худой конец, три собачьи волшебные косточки, что в огне не горят и в воде не тонут, давно бы он клад прибрал к рукам. Нет у Шурки Счастливой палочки и трех собачьих косточек. Что тут делать?
— Задача! — смеется дядя Родя. — Разве мне с тобой ночью сходить к риге? Я чертей не боюсь.
Нет, вот что придумал Шурка: он зарыл возле пня жестяную банку из?под ландрина. В банке Шуркин капитал — грошики, копейки и даже целый пятак. Сказывают, денежка к денежке липнет. Может быть, посчастливится Шурке, и к его медякам, выклянченным у матери за зиму, прилипнет серебряный рубль. Он не жадный, Шурка, рубля ему ух как хватит на гулянье.
Дядя Родя сосредоточенно думает.
— Деньги липнут к деньгам… Это ты верно сообразил. А крышка у банки закрыта?
— Щелку оставил.
— Пролезет ли рубль в щелку? — деловито сомневается дядя Родя.
— Беспременно! — горячо шепчет Шурка. — Щель здоровенная, два моих пальца проходят.
— Ну, тогда все в порядке, — говорит дядя Родя, улыбаясь. — Ищи, Александр, свой серебряный рубль, ищи… Он где?нибудь тут, мы скажем, рядышком… в батькином кармане.
Этот важный разговор не мешает Шурке наблюдать за гостями. Видит он, как по мере опустошения графинчиков проясняются и румянеют лица дядей и тетей. Беседа становится громкой и бестолковой. Говорят все разом, а слушать некому. Вилки стучат о края тарелок, гремят и подскакивают блюдца и чашки. Кушанья начинают убывать быстро, мать еле поспевает подкладывать и уж никого не потчует. Особенно старается сестрица Аннушка. Она облюбовала колбасу и без умолку, голосисто распевая, поедает кусок за куском, так что мать, под предлогом, что «братцу Прохору не достать», отодвигает тарелку на край стола. Но от длинной руки сестрицы и там нет спасения, пока не остается на тарелке сиротливый, продырявленный вилками, один — единственный кружочек.
Бабушка Матрена, катая в беззубом рту мякоть пирога, жалуется на невестку Алену, жену младшего сына, у которого она живет. И за стол ее Алена не сажает, и ухватом намедни съездила, и корит, прямо поедом ест, а все из?за того, что припрятан в бабушкином сундуке новехонький суконный дипломат*. Сердобольная тетя Настя утешает бабушку, подсовывая жирный кусочек селедки. Кивая трясучей головой, бабушка принимает его и сосет, как малый ребенок соску. В незрячих глазах ее стынут слезы. Шурке очень жалко бабушку.
Размашисто наполняет отец рюмки. На столах по клеенке протянулись болотца и лужицы. Гости пьют, не дожидаясь приглашения, чокаясь промеж собой, отдуваются и закусывают. Дядя Прохор, подняв к носу вилку, на которой еле держится картошина, мрачно рассуждает сам с собой:
— Я молчу… слова не скажу… А корову, брат, не минешь продавать. Останную, да — а!
В избе жарко и душно, хотя давно распахнуты окна и двери. Мухи стаями влетают с улицы, кружатся над потными головами гостей, ползают по еде и назойливо липнут к сахарницам.
— Окаянные… чтоб вам сдохнуть! — говорит мать, фартуком сгоняя мух. — Нигде от вас спасу нет!
И, как мухи, жужжат за столом охмелевшие гости:
— На рука — ах носил… Уж так жи — или, господи!
— Кабы, говорю, земли поболе, лошадушку… Да я лучше твово схозяйствую, живоглот!
— И прикатил он пешедралом. Хо — хо!.. В лаптях, пиджачишко дыра на дыре, рубашонка вшивая… Вот те и Питер!
— Хозяйка… какая она хозяйка, без году неделя! Умирать буду — не отдам. Пелагеюшке откажу… новехонький дипломат.
— И не потчуй, по горлышко сыта. Уж так сыта, так сыта… Ну!
— …Молчу. А на корову не накосить. Убей — не накосить!
Теперь гости проговорят до обеда. И все про одно и то же. Мало интереса слушать. Без убытка можно за дела приниматься.
Шурка кивает Яшке на дверь. Тот согласно подмигивает, через силу одолевая ломоть пирога. Они ждут еще немного, залезая потихоньку в сахарницы, потом разом ныряют под стол и ползком пробираются между ногами гостей. В сенях с облегчением разуваются и прячут обувь в укромном местечке, за ларем.
Глава XXII
РЕБЯЧЬЕ ЦАРСТВО
Вооруженные пугачом и запасом сластей, появляются Шурка и Яшка на улице. Путь их лежит на гумно, к риге.
От дома ребята отходят степенно, держась за руки и часто оглядываясь. Но, завернув за угол, вдруг, точно сорвавшись с привязи, летят с гиком и свистом наперегонки, кувыркаются через голову, дают подзатыльники чьей?то чужой, подвернувшейся под руку девчонке и убегают от ее плача так, что ветер в ушах свистит.
— Уж я ел, ел… думал, не наемся, — признается довольный Яшка, хрустя конфеткой и поглаживая живот. — Две середки пирога съел, а твоя мамка знай подкладывает… Видал, как я вино пробовал?
