В добрый час - Вернер Эльза (Элизабет) (читать книги онлайн .TXT) 📗
Молодой поэт пребывал именно в таком настроении, когда хочется поделиться своим горем с кемнибудь, кто бы посочувствовал; он повздыхал, потом сделал несколько намеков и, наконец, открыл ей всю свою душу, чтобы вызвать к себе как можно больше сострадания. Сначала девушка расспрашивала его из любопытства, но, выслушав, была растрогана до глубины души. Она нашла эту историю в высшей степени романтичной, а бедного Вильберга достойным глубочайшего участия, и потому нисколько не смутилась, когда он, после всех излияний и утешений, схватил ее руку, чтобы запечатлеть на ней благодарственный поцелуй, причем без малейшей для нее опасности, так как любил другую. Вот за эту-то сцену и обрушился на них инженер, со всей прозой отцовского авторитета, и пожелал узнать, почему эти сердечные излияния происходили внизу, а не в гостиной, где присутствие матери, само собой разумеется, держало бы их в определенных рамках.
Вильберг, зная, что инженер не прав, обращаясь с ним таким образом, собрался, наконец, с духом и произнес:
— Я с поручением от господина Беркова.
— Да? Ну, это другое дело! Мелания, ступай! Ты же слышишь, что мы будем заниматься делами.
Мелания повиновалась; между тем ее отец остановился у лестницы, не приглашая молодого человека в комнаты, так что тот вынужден был передать ему поручение хозяина в прихожей.
— Хорошо! — спокойно сказал инженер, — упомянутые вами чертежи будут сделаны, и я отнесу их господину Беркову. А теперь я должен кое-что сказать вам, Вильберг! Несмотря на некоторую антипатию, кажется, взаимную, я всегда отдавал вам должное…
Вильберг поклонился.
— Я считаю вас дельным человеком…
Вильберг поклонился вторично.
— Но несколько ненормальным…
Молодой человек, приготовившись поклониться в третий раз, подскочил и уставился на своего начальника, который продолжал с невозмутимым спокойствием:
— Относительно вашей страсти писать стихи. Вы, может быть, думаете, что меня это не касается? Я и сам желал бы, чтобы это было так. Вы воспевали поочередно Гартмана, госпожу и господина Беркова. Можете продолжать, если это доставляет вам удовольствие, но не вздумайте, пожалуйста, воспевать мою Меланию. Я вам запрещаю это, потому что не хочу, чтобы моему ребенку забивали голову такими пустяками. Если вам понадобится новый сюжет для ваших поэтических произведений, то возьмите меня или господина директора, — мы оба к вашим услугам.
— Нет, уж не возьму! — сказал Вильберг, похоже, обидевшись.
— Как вам угодно, но только помните, что о моей дочери не должно быть написано ни единой строчки. Если когда-нибудь мне в руки попадется произведение «К Мелании», то уж я доберусь до ваших ямбов или как там у вас называются стихи-то! Вот все, что я хотел сказать вам. Прощайте!
С этими словами бесцеремонный начальник оставил поэта, оскорбленного в своих самых лучших чувствах, и стал подниматься по лестнице.
Наверху Мелания встретила отца.
— О папа, как ты можешь быть так жесток и несправедлив к бедному Вильбергу! Он так несчастлив!
Инженер громко рассмеялся:
— Несчастлив? Он? Этот поэт-неудачник? Он пишет ужасные стихи, и чем больше стараешься его образумить, тем яростнее продолжает заниматься этим. Что же касается поцелуя руки…
— Боже мой! Папа, ты совершенно заблуждаешься относительно этого! — решительно прервала его Мелания. — Это было знаком благодарности. Он ведь любит госпожу Берков… полюбил ее с первой минуты, конечно, безнадежно, потому что она была уже замужем. Его печаль вполне понятна, тем более теперь, когда ее отъезд поверг его в совершенное отчаяние.
— Значит, он с горя и совершенного отчаяния поцеловал твою руку? Странно! А откуда же ты все это знаешь, Мелания? Ты, кажется, уж очень что-то сведуща по части сердечных дел этого пастушка.
Молодая девушка подняла голову с видом несомненного удовлетворения.
— Я его поверенная; он открыл мне свое сердце. Я хотела его утешить, но это невозможно — он слишком несчастлив.
— Премилая история! — гневно воскликнул инженер. — Итак, вы дошли уже до утешений и сердечных излияний. Я не считал Вильберга таким ловким. Тот, кто спекулирует состраданием женщины… Ну, да мы вовремя положим конец этой истории! Впредь ты не должна допускать такой неприличной откровенности, и я также запрещаю тебе раз и навсегда принимать на себя роль утешительницы. Прежде всего я позабочусь о том, чтобы впредь он не появлялся в моем доме. И на том делу конец.
Мелания, надув губки, отвернулась. Ее папаша не обнаруживал большого знания человеческого сердца, воображая, что повелительной фразой «и на том делу конец» он действительно покончил с этой историей и отделался от пугала, вдруг представшего перед ним в образе зятя, сочиняющего стихи и играющего на гитаре. Ему следовало бы знать, что теперь-то Мелания и примется при первой возможности утешать бедного, столь жестоко обиженного Вильберга и что сам Вильберг в тот же вечер напишет стихи «К Мелании». Подобные истории трудно закончить, лишь сказав «и на том делу конец».
День клонился к вечеру. Заходящее солнце проглянуло из-за туч и зажгло красным светом лес и горы, но это продолжалось недолго — солнце исчезло за горизонтом, и вместе с ним растаяли блеск и краски. Артур Берков, отворив решетчатую калитку в ограде парка, вышел из нее и остановился, невольно очарованный картиной солнечного заката. Долгим суровым взглядом следил он за исчезающим светилом. Его лицо выражало полное спокойствие, но это было не то самообладание, которым вооружается человек, победоносно стряхнувший с себя слабость и готовый начать новый путь. Когда остаешься один на погибающем корабле и видишь, как все дальше и дальше уносится лодка, нагруженная сокровищами, приближаясь к безопасному берегу, тогда как корабль неудержимо летит на скалу, о которую сейчас разобьется, — тогда еще находится мужество спокойно смотреть в лицо смерти, но не будет радости во взгляде. Когда исчезает последняя надежда, тогда появляется спокойствие, благодаря которому человек готов смело идти навстречу всякой опасности. Это-то спокойствие и отражалось теперь на лице Артура: грезы умчались, будущее требовало от него полного пробуждения.
Он пошел по лугу, направляясь к жилищам старших служащих. Широкая канава, наполненная водой и огибавшая верхний конец парка, пересекала также и луг. Около калитки парка через эту канаву был перекинут изящный мостик, здесь же просто лежала крепкая, надежная доска, но такая узкая, что двоим на ней невозможно было разойтись. Артур быстро ступил на доску, не заметив, что с противоположной стороны в то же время на нее стал другой человек. Сделав несколько шагов, Берков вдруг очутился лицом к лицу с Ульрихом Гартманом, который, очевидно, только сейчас узнал его. Хозяин остановился, ожидая, что рабочий вернется и пропустит его, но, должно быть, то, что говорил инженер о «вызове», было справедливо: искал ли Гартман в самом деле столкновения или просто из упрямства, только он стоял как вкопанный, не обнаруживая желания уступить.
— Что же, Гартман, мы так и будем стоять? — спокойно сказал Артур, напрасно прождав несколько секунд. — Доска слишком узка, чтоб разойтись. Одному придется вернуться.
— То есть мне? — резко спросил Ульрих.
— Думаю, что так! — ответил Артур.
Грубый ответ готов был сорваться с уст Гартмана, но он опомнился:
— Да, мы ведь на вашей земле… Я совсем забыл об этом!
Он вернулся назад и пропустил Беркова. Перейдя на другую сторону рва, Артур остановился.
— Гартман!
Ульрих, который только хотел ступить на доску, обернулся.
— Я хотел на этих днях позвать вас к себе, но боялся, что это подаст повод к ложным толкам. Но раз мы встретились, я желал бы поговорить с вами.
Луч торжества сверкнул в глазах Ульриха, но лицо хранило обычное холодное выражение.
— Здесь, на лугу?
— Все равно — где; мы здесь одни.
Ульрих медленно подошел к хозяину и стал против него. Берков же прислонился к иве, росшей на берегу канавы. Над лугом поднимался туман, а над лесом, в той стороне, где закатилось солнце, пылала вечерняя заря.
