Еврейские погромы и национализм (СИ) - Зверев Станислав Викторович (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Очевидное обилие евреев в коммунистической элите и в карательных органах сказалось на восприятии нацистской пропаганды в ходе войны 1941 г. В записных книжках Ильи Эренбурга за время войны находят много заметок о росте в стране антисемитских настроений [«Исторические записки» М.: Наука, 2002, Вып.5 (123), с.302-304].
На антисоветское движение в 1940-е влияло, что в Орловской области евреями были все 4 начальника УНКВД, организовывавшие массовые репрессии в предвоенное время 1934-1939: Блат, Гендин, Каруцкий, Симановский. Брат Матвея Давыдовича Борис Берман в 1937 г. – наркомвнудел Белорусской ССР.
Игорь Кон вспоминает, что осенью 1941 г. в Чувашии «эвакуированных не любили, считая, что из-за них всё дорожает. А поскольку среди эвакуированных было много евреев, бытовая неприязнь оборачивалась антисемитизмом» [И.С. Кон «80 лет одиночества» М.: Время, 2008, с.26].
Как записала Лидия Чуковская, А. Ахматова желала расстреливать тех, кто высказывал пожелание оставить евреев Хитлеру, а не эвакуировать.
О. Сергий Булгаков зимой 1941-42 г. считал угрожающе возможным «русский погром над еврейством, как ответный на еврейский погром над русским народом». Он призывал преодолеть это нацистское искушение [С.Н. Булгаков «Труды по социологии и теологии» М.: Наука, 1997, Т.2, с.649].
Русского масштабного погрома не явилось. Есть другие примеры. В Вильнюсе, где советская оккупация продлилась не так долго, но имела явно преступный характер, при появлении немецкой армии начались еврейские погромы: «отряды молодых литовцев налетали, как коршуны, грабили, убивали, издевались, исчезали. Культурные и вежливые немцы разводили руками: «Мы не можем заставить их вас любить! У нас нет возможности оградить вас от народного гнева»» [К. Хенкин «Русские пришли» Тель-Авив, 1984, с.203].
То же самое с поляками: «антисемитизм в Польше был достаточно силён и не требовал «подогрева». Еврейский погром, учинённый поляками в Едвабне (правда всё же вышла на свет 6о лет спустя!), – прямое тому свидетельство» [Г. Ионкис «Евреи и немцы в контексте истории и культуры» СПб.: Алетейя, 2006, с.270].
Русское недовольство советским и еврейским диктатом не принимало агрессивных и организованных форм.
Из 412 осуждённых и расстрелянных за распространение пораженческих настроений рабочих железнодорожников в июле и августе 1941 г., как отмечено в сводке, только 1 машинист призывал избивать коммунистов и евреев. Из других: кто выкрикивал «хайль» Хитлеру, кто заявлял, что без разницы, работать на Хитлера или на большевиков. Иные жаловались на подлоги пропаганды Совинформбюро, призывали рабочих протестовать против советского крепостного права и объявляли немецкую армию непобедимой [«Источник», 1994, №5, с.108-109].
Честные современные исследования показывают природу поражений 1941 г. «В сообщениях НКВД, поступавших Сталину в 1936-1937 гг. постоянно присутствовали сигналы о пораженческих настроениях в связи со слухами о скорой войне. «У нас в селе народ только и говорит, что о войне. Крестьянство всё настроено против советской власти. Пусть будет война, и мы скорее свергнем эту власть. Может быть, нам будет и хуже, но лишь бы не было власти большевиков. Они нас разграбили, пусть запомнят, что пощады им никакой не будет», – этот пример из доклада руководителей управления НКВД по Северо-Кавказскому краю». В середине октября 1941 г. в московской и в ивановской областях прошли массовые протестные волнения с выкриками: «все главки бежали из города, а мы остались одни», «нам работать всё равно, что на Гитлера, что на Сталина» [О.В. Хлевнюк «Сталин. Жизнь одного вождя» М.: АСТ, 2015, с.222, 297].
Как доносили советскому руководству, крестьяне рассуждали об оккупации: «нам что – плохо будет только евреям и коммунистам. Ещё может больше порядка будет» [Д.Л. Бранденбергер «Национал-большевизм. Сталинская массовая культура» СПб.: Академический проект, 2009, с.141].
Современник войны вспоминает про 1941 г.: «между группами усталых солдат сновали какие-то личности и говорили, что немцев бояться не надо». «Армия отступала, причём дезорганизованно, панически» [Д.Ф. Мамлеев «Далёкое – близкое эхо» М.: Вагриус Минус, 2008, с.11].
Сын Марины Цветаевой писал в дневнике 19 сентября 1941 г. «Кругом, среди молодёжи – сплошь антисоветские разговоры». 16 октября пишет: если Москву «будут защищать – это плохо. Тогда немцы будут её бомбить беспощадно, с помощью авиации и дальнобойной артиллерии. Через некоторое время от неё ничего не останется. Если советские войска её оставят – это хорошо, без разрухи, оккупация по-мягкому. Всё московское население желает 2-го варианта».
Затем ещё: «я очень боюсь, что Москву будут защищать». «В Москве все говорят об очень близкой оккупации Москвы немцами. Недаром бегут коммунисты и евреи, недаром Президиум Союза [писателей] улепетнул, предусмотрительно захватив деньги с собой» [Г.С. Эфрон «Дневники» М.: Вагриус, 2007, Т.2, с.27, 51-52].
Крайне антисоветски настроенный А.Г. Маньков, 1913 года рождения, писал в дневнике в сентябре 1938 г.: «воевать мне не хочется. Да и не знаю, во имя чего» [«Свершилось. Пришли немцы!». Идейный коллаборационизм в СССР в период Великой Отечественной войны. М.: РОССПЭН, 2012, с.13].
Игорь Торгов, 1912 года рождения, ещё при СССР вспоминал, что во время войны верил в силу Власовской армии ввиду постоянно встречаемых антисоветских убеждений. «В нашей роте, состоявшей в основном из лиц 45-47 лет, как я убедился, «критические» настроения, мягко выражаясь, были очень сильны» [И.В. Торгов «Пережитое» М.: Новый Хронограф, 2014, с.175-176].
Историки отмечают, что людям старшего возраста такие настроения были свойственны в большей степени.
Значительную долю молодёжи, воевавшей и погибшей за СССР, отличала законченная марксистская зомбированность. Юлий Марголин, арестованный в 1940 г. и отправленный на лесоповал, описывал советского подростка того времени: «вся мудрость мира заключалась для него в политграмоте. В духовном смысле он был как бы кастрирован: не знал, что можно иметь разные мнения о разных вещах, что можно сомневаться в том, что стоит в изданной Госиздатом книге, или иметь о чём-нибудь своё мнение» [Ю.Б. Марголин «Путешествие в страну зе-ка» М.: АСТ, 2008, с.121].
В неотредактированной для публикации записи речи Сталина 24 мая 1945 г. содержатся удивительные признания того, что союз русских с немцами, на который пошли Власов и Краснов, был возможен на государственном уровне в случае свержения советского правительства в 1941 г.: «у нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941—42 гг., когда наша армия отступала», «какой-нибудь другой народ мог бы сказать: ну вас к черту, вы не оправдали наших надежд, уходите прочь, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду. Но русский народ на это не пошел, русский народ не пошел на компромисс» [«Сталин и космополитизм. 1945-1953. Документы агитпропа ЦК» М.: МФД, 2005, с.23-24].
Оказывается, контрреволюционное русское правительство, союзное немцам, принесло бы мир и покой, а не уничтожение народов СССР, как неизменно внушает нам пропаганда. И это называется даже не изменой, а компромиссом.
По памяти оккупации 1918 г. и опыту житья под советским начальством, не только националистически настроенные русские жители старшего поколения, но и не принадлежащие к партийной элите евреи и те ожидали и одобряли немецкое наступление в 1941 г. Самое широкое распространение получила обеспечившая разгром Красной Армии пораженческая поговорка: «немцы культурные люди». Среди многих, так рассказывает литературный критик Б. Сарнов про своего деда-еврея в книге «Перестаньте удивляться». А советско-еврейский писатель В. Войнович пишет о своём детстве в полумемуарной книге «Замысел»: «напрасно бежим, – сказала бабушка. – Немцы очень культурная нация. У нас в Новозыбкове в восемнадцатом году на постое стоял немецкий офицер Герд Шиллер, он был очень тихий и воспитанный человек». То же мнение можно найти в сборнике «Детство 45-53: а завтра будет счастье», составленном Людмилой Улицкой.
