Короткая глава в моей невероятной жизни - Рейнхардт Дана (первая книга .txt, .fb2) 📗
Мы прокладываем себе путь между стеблей кукурузы, которые в конце сентября уже довольно высоки, и выходим на прогалину, ставшую в последние годы нашим постоянным местом тусовки после кино поздним летом и ранней осенью. На улице немного прохладно, и Джеймс по доброте душевной одалживает мне свою фланелевую рубашку.
Я ложусь на спину и смотрю на звезды. Клео закуривает сигарету. Джеймс раскуривает косячок. К вашему сведению, на этом месте данная история не станет поучительным рассказом о подростковом курении или приеме наркотиков. Честно говоря, я считаю курение отвратительным и постоянно говорю об этом Клео. На самом деле она курит не так уж и часто. Она никогда бы не закурила сигарету утром или в течение дня. Клео курит только ночью, когда расслабляется в компании друзей на вечеринках или кукурузных полях. Что касается косячка, я не курю траву, и это не потому, что я скромница, и не потому, что я этого не одобряю, и не потому, что я выбираю «Просто скажи: НЕТ». И это не из-за того, что я боюсь расстроить своих родителей, ведь у меня есть довольно большие подозрения, что они сами много курили в прошлом. Кто знает, может, они и сейчас курят. Нет, я не курю траву, потому что у меня был крайне неприятный опыт. Курение незамедлительно отправляет меня в дебри моей собственной головы: я не могу поддерживать разговор и сосредоточиваюсь на вещах, о которых хотела бы не думать вообще. Но, должна признать, мне как будто нравится запах и то, как мои друзья глупеют под воздействием травы.
Я и Клео познакомились с Айви в первом классе на поле для гандбола во время перемены. У нее была посредственная подача и косички ниже попы. Джеймса и Генри мы взяли в нашу маленькую компанию в третьем классе, потому что Джеймс был щуплым и забитым, а Генри – толстым и другие мальчики не хотели играть с ними обоими. Мы пятеро стали неразлучными.
С тех пор столько всего изменилось… Маленькие изменения заключаются, например, в том, что у Айви оказался талант к актерскому мастерству, а не к гандболу, и она сменила косички на короткую стрижку, укоротив волосы до трех дюймов. И в том, что Генри вырос из своего детского жира, и теперь мальчикам, которые раньше дразнили его, приходится его слушаться, потому что он капитан баскетбольной команды. Конечно же произошли и более серьезные перемены, со всеми нами, сложные перемены, и их слишком много, чтобы рассказывать обо всех. Теперь у каждого своя жизнь, и мы больше не неразлучны, но нам все еще нравится вместе ходить в кино, сплетничать обо всех в школе, иногда курить траву и тусоваться на кукурузном поле.
– Итак, Кливидж [16], – Генри придумал новое прозвище для Клео, – что там с Дариусом? Он уже повисел на твоих новых увесистых подружках? – Генри делает жест в сторону грудей Клео, которые та сегодня гордо выставила в футболке, которую следовало бы отправить на пенсию еще до летнего ростового скачка.
Айви глубоко затягивается косяком:
– Ты такой ребенок, Генри.
– Кажется, я хочу их потрогать. Можно? – Джеймс протягивает руку, словно пытаясь ухватиться.
Знаю, звучит так, словно он тот еще извращенец, но, как я уже сказала, мы дружим с третьего класса, и мы все знаем, что Джеймс гей.
– Давай, вперед! – Клео наклоняется ему навстречу. Он слегка тыкает в одну грудь, после чего одергивает руку. – Ну да, они настоящие.
Клео вносит маленькую поправку:
– Как будто ты разбираешься.
– Эй, теперь моя очередь? – Генри протягивает руку.
– А ты щупай свои титьки.
Все смеются. Айви ложится рядом со мной и кладет голову на колени Генри.
– Мы ведь умные люди, так? – спрашивает Айви. – Тогда скажите мне, гении, почему мы не догадались выкурить косяк перед тем, как идти в кино.
Если не считать звучания голосов моих друзей, шума редких машин, проезжающих по Хайвей 33, и шелеста листьев кукурузы на осеннем ветру, вокруг стоит мертвая тишина. На небе раскинуто одеяло из звезд. Нет луны, о которой можно было бы поговорить. Я чувствую себя словно в укрытии, под защитой, в безопасности. Я сижу в этом коконе посреди кукурузного поля на окраине города, в котором жила с рождения, с группой друзей, которых знаю всю свою жизнь, и все же, когда Джеймс обращает внимание на то, что я сегодня молчалива, и спрашивает, все ли в порядке, я просто говорю, что устала и что, пожалуй, мне пора домой.
Клео ночует у меня. К счастью для нас, мои родители уже спят, потому что от нее воняет сигаретами и она все еще немного навеселе. Как принято у нас дома, я на цыпочках захожу в их комнату и шепчу, что вернулась. Я всегда стою за дверью их спальни по крайней мере две полные минуты, вслушиваясь с почти сверхчеловеческой концентрацией, чтобы уловить малейший шелест простыней, свидетельствующий о том, что они заняты… ну, вы понимаете. Видите ли, я не могу заставить себя даже выговорить это. Я гораздо сильнее боюсь застать родителей за этим занятием, чем быть арестованной за распитие алкоголя.
Мама поворачивается и бормочет:
– Привет, солнышко. Поцелуй меня.
Я знаю, что просто так принято. Я не дура. Я наклоняюсь к ней, она делает долгий, глубокий, шумный вдох, принюхиваясь ко мне. Затем отворачивается. Я чиста.
Она зевает:
– Спокойной ночи.
Мама засыпает прежде, чем я успеваю закрыть за собой дверь.
Клео и Джейк вместе чистят зубы в ванной. Она тоже воспринимает его как младшего брата. Она знает его с рождения, будучи единственным ребенком в семье, если не считать новых детей ее отца в Скоттсдейле, а Клео совершенно точно не принимает их в расчет. На самом деле она притворяется, что не помнит их имен, а зовут их, чтобы вы знали, Карли и Крейг. Думаю, Джейк всегда был немного влюблен в Клео, и кого-то это могло бы бесить, я же нахожу это милым.
– Неудивительно, что у тебя всегда воняет изо рта, Джейк, – дразнит его Клео. – Ты преужаснейше чистишь зубы. Кто-нибудь рассказывал тебе о важности круговых движений? – Она показывает, как надо. – Понимаешь, – выговаривает она ртом, полным пенящейся пасты, – все дело в деснах. – Она вытаскивает изо рта зубную щетку и пачкает ею его нос.
Он изображает отвращение и быстро ополаскивает свое лицо в раковине. Он одет в пижамные брюки в оранжево-голубую клетку, подаренные мной на Рождество тапочки в виде медвежьих лап (улавливаете? Он на своих – медвежьих лапах), и он без футболки. Тело Джейка начинает принимать мужскую форму, и он старается ходить с голым торсом везде, где это дозволено.
– Доброй ночи, девушки, – говорит он и, хотя лицо Клео покрыто абрикосовым скрабом, а я только начала чистить зубы, выключает свет в ванной.
Я лежу в постели. Клео выключает мой компьютер, проверив свою электронную почту, а затем поворачивается ко мне и говорит:
– Симона, ты уверена, что все в порядке? Ты сегодня выглядишь какой-то раздраженной.
Ну вот, опять. Это жжение в моих глазах. Эта сдавленность в моем горле. Что происходит?
– Ага. У меня все отлично. Просто устала. – Я притворяюсь, что зеваю.
Она сползает на матрас, который мы положили для нее на пол:
– Ну давай, Симона. Расскажи мне, что происходит.
Теперь мне кажется, будто внутри меня что-то надламывается. В комнате стоит кромешная тьма, и я рассчитываю на то, что мне удастся незаметно позволить паре слез скатиться по моим щекам. Мы долго молчим, и я вытираю текущий нос рукавом, стараясь не всхлипнуть. Внезапно я осознаю, как сильно устала, но устала в основном от того, что притворяюсь, будто это меня не волнует.
– Эта неделя такая ненормальная… – Мой голос дрожит.
Клео ждет.
– Родители сказали, что со мной хочет встретиться Ривка.
Я говорю, отлично понимая, что Клео не знает, кто такая Ривка, но не могу придумать, как еще ее назвать. Моя родная мать? Женщина, которая меня родила? Ничего из этого не кажется правильным. Но старой доброй Клео не требуется объяснений. Она, в отличие от Джейка, обладает даром интуиции.
