Крест и полумесяц - Валтари Мика Тойми (лучшие книги .TXT, .FB2) 📗
— Владыка! Как видишь, мост будет стоить свыше двух миллионов серебряных монет; это только то, что придется раздать янычарам, — не считая денег, затраченных на строительные материалы, и других расходов. Но дорогой мой отец Хосреф всем своим имуществом отвечает за то, что обещания мои будут выполнены, я же, не имея никаких богатств, с радостью отдам в залог ту часть наследства, которую получу после его смерти. Судя по тому, что творится снаружи, янычары уже начинают проявлять легкое нетерпение, и потому я прошу тебя, господин мой, немедленно повели выплатить из своей казны обещанное мной вознаграждение, а мы с отцом охотно вручим тебе долговую расписку на эту сумму; я же постараюсь все вернуть тебе, если только ты позволишь мне взяться за какие-нибудь доходные строительные работы.
Услышав эти слова, Хосреф-паша изменился в лице, резко оттолкнул от себя Синана и закричал:
— Это правда, я действительно признал его своим сыном, но он обманом вкрался мне в доверие! Я не могу отвечать всем своим имуществом за поступки безумца! Наоборот, я немедленно прикажу отрубить ему голову!
Не обращая внимания на султана, старик замахнулся, чтобы ударить Синана, но, к счастью, не успел этого сделать, ибо в тот же миг в голове у Хосрефа-паши лопнула вена, лицо его побагровело, и он без чувств рухнул на пол.
Это ужасное событие, несомненно, спасло нас, ибо султан успел опомниться от первого потрясения, которое тоже испытал после слов Синана Строителя; доказав свое истинное благородство, Сулейман ограничился лишь тем, что заметил:
— Боюсь, что, еще не дойдя до Буды, я уже стану нищим. Но нам надо благодарить Аллаха хотя бы за то, что Синан Строитель не обещал янычарам луну с неба в награду за труды.
Великий визирь Ибрагим расхохотался, и даже сам султан улыбнулся, после чего повелел казначею выплатить янычарам деньги, обещанные Синаном. Сам зодчий получил дивно расшитый мешочек с тысячей золотых дукатов, а ближайшие помощники Синана — суммы поменьше.
Султан каждому воздал по заслугам. Мне досталось десять золотых, а Антти — сто, да еще прекрасный новый тюрбан, украшенный перьями; я вовсе не завидовал брату, хотя мне показалось, что султан распределяет свои милости весьма странно.
Но самые богатые подарки получил Хосреф-паша, ибо султан совершенно справедливо рассудил, что старик блестяще справился со своим делом, найдя для выполнения трудной работы именно такого человека, как нужно. Дары эти весьма способствовали выздоровлению Хосрефа, хотя еще долгое время он не мог членораздельно говорить и лишь взглядом давал понять, чего хочет. Синан же Строитель толковал эти немые приказы так, как ему было удобнее.
4
Назавтра войска уже двинулись маршем по венгерским равнинам. Разными дорогами шли турецкие отряды к Мохачу[6], городу, у которого избранный венграми королем Янош Сапойаи[7] должен был присоединиться со своей армией к султану.
Мы с Синаном путешествовали в нашем паланкине, следуя вдоль берега Дуная, по которому плыла флотилия из восьмисот судов, везших пушки, порох, ядра, провиант и осадные орудия вверх по реке.
После многодневного марша через лесные чащи и размокшие, поросшие тростником придунайские луга мы подошли наконец и мрачному полю боя, где три года назад решалась судьба Венгрии.
Странное ощущение — нелепости быстротечной жизни человеческой и тщеты любой политики — охватило меня, когда мы с Синаном двигались по этой жуткой равнине, усеянной людскими черепами и костями; венгерские или турецкие, они ничем не отличались друг от друга. И одновременно я почувствовал острую боль при мысли о чудесных соборах и веселых христианских городах, с башен которых хриплые голоса муэдзинов, возможно, будут скоро созывать правоверных на молитву.
Память предков, кровные узы и вера, в которой я вырос, связывали меня с далекими землями Запада, которые, пребывая в вечной вражде, сами копали себе могилу. Но от людей, павших под Мохачем, меня отличало страстное желание жить — пусть и в изменившихся условиях; и мне ничуть не хотелось умирать за веру, приносившую такие плоды, которые обрекали ее же саму на гибель.
Султан тоже прибыл на поле боя под Мохачем, чтобы окинуть взглядом место своей величайшей победы; на следующий день здесь должна была состояться торжественная встреча Сулеймана с королем Сапойаи.
Когда назавтра мы возвращались с Антти после утреннего омовения и намаза с берега Дуная, то к своему изумлению столкнулись в лагере с господином Гритти; пьяный в дым, он брел мимо шатров, держась руками за голову. Увидев нас, господин Гритти кинулся ко мне, крепко меня обнял и воскликнул:
— О Боже, господин де Карваял, не знаешь ли ты случайно, где в этом чертовом лагере можно найти бочонок вина, чтобы опохмелиться, и милых женщин, которые размяли бы мне тело и снова сделали бы меня человеком? Через несколько часов мы с братом моим, Яношем, должны предстать перед султаном, чтобы напомнить владыке о жирном куске венгерских земель, которые он обещал мне за мои заслуги.
Меня ничуть не обрадовала встреча с этим подлым и коварным человеком, но по доброте сердечной я не мог не прийти на помощь страждущему, что и сделал благодаря Антти, который уже знал, как всегда, все тайные местечки в этом лагере и повел нас выпить в один из шатров.
Как опытный выпивоха господин Гритти не набрался на этот раз до бесчувствия, ибо его ждали важные дела. Он использовал вино как лекарство и глотнул ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы прийти в себя. Я же составил венецианцу компанию.
Когда, взглянув на солнце, я увидел, что приближается время торжественной встречи, мы торопливо покинули шатер и господин Гритти поспешил присоединиться к свите короля Сапойаи. Чтобы принять властителя Венгрии, как подобает, Сулейман повелел огромному войску выстроиться по обе стороны дороги, ведущей к султанскому шатру, и процессия Сапойаи растворилась в этом множестве людей, словно капля в море. Навстречу венгерскому королю выехали аги, которые проводили Яноша Сапойаи к шатру султана.
О самом ходе торжеств я узнал от господина Гритти, который хотел таким образом отблагодарить меня за помощь, а заодно и похвастаться своим высоким положением.
Так вот, из рассказов этого человека, в правдивости которых у меня нет оснований сомневаться, мне стало известно, что султан милостиво сделал три шага навстречу Сапойаи и протянул ему руку для поцелуя, после чего указал венгру место на троне подле себя. Я сразу подумал, что, оказывая Сапойаи такую честь, султан хочет прежде всего возвыситься сам — потому и устроил этот блестящий прием. Но господин Гритти предложил мне лучшее объяснение.
— Причины всего этого куда глубже, — проговорил он. — Хоть Янош Сапойаи — человек незначительный и смог привести с собой лишь шеститысячный отряд всадников, но венгр этот обладает одной волшебной вещью, которая стоит целой армии. И благодаря почестям, оказанным Сапойаи, султану удалось теперь заполучить эту вещь. Сапойаи куда лучше плетет тайные интриги, чем открыто воюет на поле боя, и недавно сторонники короля сумели обманом раздобыть венгерскую корону святого Стефана[8]; я же вынужден был открыть этот страшный секрет великому визирю. Стал бы иначе султан заботиться о том, чтобы устроить Сапойаи торжественную встречу! И сейчас пятьсот верных спаги уже мчатся за этой короной, пока Сапойаи не передумал...
Я начал лучше понимать все это, когда господин Гритти напомнил мне, сколь страстно сам император — человек, обладающий огромной властью, — мечтал, чтобы папа короновал его знаменитым итальянским железным венцом. Говоря об этом, господин Гритти выразил надежду, что ничего подобного никогда не произойдет. Выложив же мне все эти страшные тайны, он обнял меня, как брата, и воскликнул, что желает нам обоим встретиться в Буде на коронации Яноша Сапойаи. Впрочем, добавил господин Гритти, лично он очень сомневается, что Сапойаи возложит когда-нибудь себе на голову священную корону, отдав ее раз туркам в руки. Ведь султан — тоже человек, отлично знающий, чего хочет. И уж в любом случае это знает его рвущийся к славе визирь.
