Неврозы. Теория и терапия - Франкл Виктор (читать книги бесплатно TXT, FB2) 📗

Эйслер не только отобрал у пациентки веру, что страдание может иметь смысл, он лишил ее веры в то, что жизнь вообще имеет смысл. Однако давайте спросим, как поведенческий терапевт, а не только психоаналитик, относится к человеческим трагедиям, например к неизбежности собственной смерти или смерти другого человека. Один из наиболее ярких сторонников модификации поведения, в основе которой лежит теория научения, считает: в таких случаях «пациент должен отвечать на телефонные звонки, косить траву на лужайке или мыть посуду, и все эти действия должны получать одобрение или иное положительное подкрепление со стороны терапевта» [40].

А как психотерапия, получающая свои знания о человеке из опытов на крысах, трактует фундаментальный антропологический факт, что, с одной стороны, человек, живущий в обществе изобилия, совершает самоубийство, а с другой – готов страдать при условии, что его страдания имеют смысл? Передо мной лежит письмо молодого психолога, который рассказывает, как пытался подбодрить умирающую мать. «Было горько сознавать, – пишет он, – что мне не удалось применить ничего из того, чему я учился семь долгих лет, чтобы облегчить моей матери тяжесть выпавшей на ее долю судьбы и бесповоротность конца». Ничего, кроме того, чему он научился во время своего последующего логотерапевтического обучения, «от смысла страдания и богатого урожая – к безопасности прошлого». В сложившейся ситуации он был вынужден признать, что эти «отчасти ненаучные, но в то же время мудрые аргументы очень важны на последнем этапе человеческой жизни».

На сегодняшний момент стало ясно, что только психотерапия, которая осмелится выйти за рамки психодинамики и поведенческих исследований, а также войти в измерение специфически человеческих явлений – то есть только регуманизированная психотерапия, – сможет распознать приметы времени и справиться с его трудностями. Иными словами, чтобы диагностировать экзистенциальное расстройство или даже ноогенный невроз, мы должны видеть в человеке существо, которое – в силу его собственной трансцендентности – постоянно находится в поиске смысла. Однако, когда речь идет не о диагнозе, а о терапии (и не ноогенной терапии, а терапии психогенного невроза), чтобы использовать все возможности, мы должны прибегнуть к характерной для людей способности дистанцироваться от себя, а с этим мы сталкиваемся не в последнюю очередь в форме предрасположенности человека к юмору. Таким образом, гуманная, гуманизированная, повторно гуманизированная психотерапия предполагает, что мы рассматриваем самотрансценденцию и берем под контроль самодистанцирование. Но ни то ни другое невозможно, если видеть в человеке животное. Ни одно животное не ищет смысла жизни, и ни одно животное не умеет смеяться. Это не означает, что человек – это только человек, он еще и животное. Измерение человека выше измерения животного, а значит, включает более низкое измерение. Таким образом, обнаружение в человеке специфически человеческих явлений и одновременное выявление в нем субчеловеческих явлений вовсе не противоречат друг другу, поскольку между человеком и нечеловеком существуют не исключительные, а, если можно так выразиться, включающие отношения.

В настоящее время именно логотерапевтическая техника парадоксальная интенция призвана мобилизовать способность к самодистанцированию в рамках лечения психогенного невроза, в то время как в основе следующей логотерапевтической техники, дерефлексии, лежит другой фундаментальный антропологический факт – самотрансценденция. Однако, чтобы понять эти два метода лечения, мы должны исходить из теории неврозов логотерапии.

Здесь мы выделяем три вида патогенной реакции, три паттерна. Первый можно описать следующим образом: пациент реагирует на имеющийся симптом (рис. 1) страхом того, что симптом может появиться снова, то есть страхом ожидания, а это приводит к тому, что симптом и правда появляется, и это только усиливает в пациенте его первоначальный страх.

^Рис. 1

Так вот, то, повторения чего пациент так боится, при определенных обстоятельствах может быть страхом. В таких случаях наши пациенты говорят о страхе перед страхом, и эта формулировка возникает довольно спонтанно. Чего же они боятся? Обычно потери сознания, сердечного приступа или удара. А как они реагируют на этот свой страх перед страхом? Побегом. Например, предпочитают оставаться дома. Фактически агорафобия бывает парадигмой этого первого паттерна, паттерна невротической реакции страха.

Почему этот паттерн считается патогенным? В лекции, прочитанной по приглашению Американской ассоциации содействия развитию психотерапии [41], мы сформулировали ответ на этот вопрос следующим образом: «Фобии и неврозы навязчивых состояний частично обусловлены стремлением избежать ситуации, в которой возникает тревога» [42]. Однако наше мнение, что бегство от страха путем избегания ситуаций, вызывающих этот страх, имеет решающее значение для сохранения паттерна тревожно-невротических реакций, не раз подтверждалось и поведенческой терапией. О том же говорит И. Маркс [43]: «Фобия поддерживается механизмом избегания, снижающим тревожность». Нельзя не признать, что логотерапия предвосхитила многое, что позже было экспериментально доказано бихевиоральной терапией. Ведь еще в 1947 году мы придерживались следующей точки зрения: «Как известно, невроз в известном смысле и с определенным правом можно рассматривать и как условно-рефлекторный механизм. Таким образом, все методы лечения душевнобольных, ориентированные преимущественно на аналитику, направлены главным образом на то, чтобы сознательно освещать основные предпосылки условного рефлекса, а именно: внешнюю и внутреннюю ситуацию, в которой впервые возникает невротический симптом. Мы полагаем, что настоящий невроз – проявленный, уже зафиксированный – вызван не только первичным состоянием, но и его (вторичным) развитием. Однако условный рефлекс, в качестве которого мы сейчас пытаемся описать невротический симптом, вызывается через circulus vitiosus [44] страха ожидания! Следовательно, чтобы избавиться от заложенного рефлекса, необходимо прежде всего устранить страх ожидания, причем сделать это тем конкретным способом, который представлен принципом парадоксальной интенции» [45].

Второй паттерн патогенной реакции наблюдается не в случаях невротической тревоги, а в обсессивно-компульсивных невротических случаях. На пациента давят (рис. 2) навязчивые представления, которые он пытается подавить. Он стремится оказать противодавление. Однако оно лишь увеличивает исходное давление, и получается замкнутый круг. Характерной чертой невроза навязчивых состояний является не бегство (как в случае невроза тревоги), а борьба – борьба с навязчивыми представлениями. Но что же движет человеком и побуждает его к этому? Получается, что пациент либо боится, что навязчивые представления могут оказаться чем-то большим, чем невроз, и сигнализируют о психозе, либо он опасается, что может воплотить навязчивые идеи криминального толка в действие, причинив кому-нибудь вред, – а может, и самому себе. Так или иначе, пациент, страдающий неврозом навязчивых состояний, боится не страха как такового, он боится себя.

^Рис. 2

Задача парадоксальной интенции состоит в том, чтобы взорвать, расшатать, вывести из строя эти два кольцевых механизма. Это происходит, когда опасениям пациента не дают хода, когда, как выразился один из них, он «берет быка за рога». При этом следует учитывать, что человек с тревожным неврозом боится того, что с ним может случиться, в то время как невротик, страдающий навязчивыми состояниями, боится того, что он может сделать. И то и другое учитывается, если мы определяем парадоксальную интенцию следующим образом: пациенту предлагают всеми фибрами души стремиться к тому, чего он всегда так сильно боялся (невроз страха), или физически делать (невроз навязчивости) то, чего он всегда так боялся.