Кочевники поневоле - Гелприн Майк (читать книги полностью .txt, .fb2) 📗
– Каковы ваши условия? – хрипло спросил командир октябритов, которого Курт называл вчера Мартином.
– Мы не вернёмся к шатрам декабря, – ответил Фрол. – Лагерь останется здесь, на ничьей земле. Через пятнадцать дней, когда сюда придёт декабрь и земля не будет больше ничьей, наступит срок. Если к сроку наши условия окажутся невыполненными, мы умертвим вас.
– Ты так и не сказал, каковы условия.
– Мы предлагаем обменять вас, – Фрол повысил голос. – На оружие. За каждого из вас люди октября дадут двадцать боевых винтовок или тридцать охотничьих ружей, на выбор. И то, и другое с полным комплектом патронов. Мы, в свою очередь, даём слово никогда не применять это оружие против вас.
– Ты просишь слишком многого, декабрит, – выдержав минутную паузу, сказал Мартин. – За каждую винтовку мы платим людям июля по сорок мер зерна. За ружьё июлиты берут тридцать. Октябрьские кочевья никогда не пойдут на сделку. Если мы отдадим вам оружие, то умрём с голоду.
– Не умрёте. На охоту вам хватит. А на войну с нами винтовки больше не понадобятся. Ты ведь слышал меня – наши предводители дают слово, что оружие не обернётся против вас. Это значит, что наши разведчики не станут больше нападать на вас. Ни на ваши заслоны, ни на повозки и фургоны.
– Почему ты думаешь, что в октябре твоему слову поверят?
– Я не думаю, я надеюсь, что поверят. И вам тоже придётся надеяться, что поверят. Потому что другого выхода попросту нет. Вас или обменяют, или вы не будете жить.
Через час толстяку, которого звали Густавом Штольцем, оседлали ездового трирога. Второго, сменного, подвели в поводу. Толстяк с удивительной для его комплекции ловкостью вскочил в седло, поёрзал, устраиваясь поудобнее, и огрел ездовика по бокам пятками. Животное, мотнув рогатой башкой, тронулось. Штольц ухватил сменного трирога под уздцы и, обернувшись, махнул на прощание рукой. Через минуту он скрылся в окружающем лагерь подлеске.
К полудню распогодилось, небо стало безоблачным, зависший в зените Нце смотрелся начищенной серебряной пуговицей на голубом мундире. Из леса доносилось щебетание ноябрянок, мелких пёстрых пичуг, живущих только в ноябре и перемещающихся вместе с ним. Было ноябрянок великое множество, стайки то и дело взлетали с еловых и сосновых ветвей и тянули на восток.
Снежана направилась к шатру, в котором содержали пленных. Огороженный кольями с натянутыми на них верёвками, он расположился точно по центру лагеря. Трое декабритов с закинутыми за спину винтовками несли сторожевую службу. А точнее, бездельничали, изредка перебрасываясь ленивыми фразами.
– Привет, красавица, – заулыбался при виде Снежаны долговязый рыжий Илья. – Мы тут с ребятами как раз спорим, вернётся тот толстомясый или пробросит своих приятелей и придётся их пристрелить.
– И на что спорите?
– Пока не решили. Будь моя воля, я бы их всех пострелял прямо сейчас. Охота же Фролу кормить этих дармоедов и охранять, чтобы, не дай бог, не сбежали.
Снежана внезапно ощутила злость. Ещё вчера она бы, не думая, согласилась. Однако сегодня мысль расстрелять пленных показалась ей дикой и подлой. Не из-за черноволосого субтильного красавчика же. Изнеженного белоручки с упрямыми глазами. Впрочем, белоручка, наверное, ни при чём: по слухам, октябриты корячились на полях не меньше, чем люди декабря – на охотах, рыбалках и ловлях. Так из-за чего же, получается, она вдруг прониклась нелепым гуманизмом?..
Снежана подняла глаза. Курт Бауэр стоял у входа в шатёр и, закусив губу, смотрел на неё. Поспешно потупился, стоило их взглядам встретиться. Затем вновь вздёрнул голову и опять посмотрел – в глаза, пристально и внимательно. И улыбнулся. Сначала несмело и едва заметно, потом, сверкнув двумя рядами ровных белых зубов, заулыбался уже приязненно, задорно и радостно. А затем, не отводя взгляда и легко ступая по крытой жухлой ноябрьской травой и палыми листьями земле, двинулся к ней.
Снежана внезапно покраснела. Она почувствовала, как жаркая волна прокатилась внизу живота, поднялась по груди, омыла сердце и схлынула, оставив его бьющимся учащённо и гулко, так, что отзывалось в висках.
– Фью, – присвистнул рыжий Илья. – Ты погляди на этого октябрьского жеребчика. Чего лыбишься?! – крикнул он Курту и шагнул вперёд, встав между ним и Снежаной. – Когда с ножом на меня сигал, не лыбился, сволочуга. Не сбей я тебя с копыт, так бы и зарезал, а, октябрьское дерьмо? Тот сопляк, твой дружок, тоже собирался меня зарезать. А потом передумал и лишь визжал, как свинья, издыхая.
Курт остановился, кровь бросилась ему в лицо, улыбка слетела, как не бывало.
– Дерьмо – это ты, – медленно и нарочито спокойно проговорил он. – И такие, как ты. Мы не сделали вам ничего плохого. Ни я, ни Адольф Хайнеке, которого ты вчера зарезал. Ни мой брат, которого такая сволочь, как ты, застрелила в прошлом году. Ни мои родители, которых убили тоже. Ты бандит и вор, ты…
Илья рванул со спины винтовку, на лету передёрнув затвор, вскинул к плечу.
Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Снежана метнулась вперёд, толкнула Илью в предплечье и в следующий миг кулаком снизу вверх подбила ствол. Треснул винтовочный выстрел, предназначенная октябриту пуля ушла в небо.
– Ты, ты… – задыхаясь, выталкивал из себя слова Илья. – Думаешь, я это так оставлю? Я…
Он осёкся. Шумно выдохнул, забросил винтовку за спину и, отмахивая рукой, зашагал прочь.
Снежана повернулась лицом к октябриту. Курт Бауэр даже не шелохнулся, он лишь презрительно кривил губы, да кровь отлила от лица, сделав его матовым.
– Что происходит? – вывернулся из-за полога командирского шатра Фрол. – Что за стрельба?
– Ничего. – Снежана уняла сбившееся дыхание. – Этот октябрит повздорил с Ильёй. Я его забираю.
– Кого? Илью? – Фрол потряс головой. – Куда забираешь? Зачем?
– Твоего Илью черти пускай забирают. Я беру этого октябрита и за него отвечаю. Хоть головой, хоть чем. Будет жить в нашем шатре, в мужской половине, гостем. С Медведем они поладят.
– Ты с ума сошла. Этот октябрит пленный, заложник.
– Фрол, – Снежана усилила голос. – Я не хочу, чтобы завтра утром его нашли мёртвым. Что почти наверняка случится, учитывая нрав твоего рыжего приятеля.
– Отставить. Пленный останется здесь. А с Ильёй я поговорю.
– Со своим Ильёй можешь говорить сколько угодно. И о чём угодно. Этого октябрита я беру под свою руку. Хочешь ты этого или не хочешь. Если моего слова недостаточно, за него поручится Медведь. Всё на этом. Пошли, Курт.
На следующее утро Медведь предложил поохотиться.
– Зимних зверей на этой земле ещё нет, – объяснил он Курту. – Они придут вслед за первыми декабрьскими кочевьями. Так что о шкуре снежного волка или ледяной росомахи и думать забудь. Однако у нас неплохие шансы настрелять зайцев или подбить дикого трирога, а то и кабана.
– Ты что же, приглашаешь меня с собой? – недоверчиво спросил Курт. – И дашь мне ружьё? Не боишься, что я пристрелю тебя и уйду в октябрь?
Медведь раскатисто расхохотался.
– Снежанка, поди сюда, – отсмеявшись, позвал он. – Послушай, что говорит этот парень. Я пригласил его поохотиться на ноябрьскую дичь вместе с нами. А он спрашивает, не опасаюсь ли я, что он меня пристрелит, и, видимо, тебя заодно. И драпанёт к себе в октябрь. Серьёзно так спрашивает. Ну, не умора?
Снежана откинула загораживающий вход в мужскую половину полог.
– Собирайтесь уже, весельчаки, – сказала она сердито. – Другой темы, кроме смертоубийства, не нашли? Ты, кстати, Курт, имел прекрасную возможность нас обоих зарезать ночью и уйти в октябрь или куда пожелаешь. Что ж не воспользовался?
– Простите. – Октябрит покраснел, сдул волосы со лба, затем улыбнулся: – Сказанул, не подумав, спросонья. Так когда мы выходим?
– Другое дело. – Снежана улыбнулась в ответ, серые глаза залучились, на щеках появились ямочки. – Выходим сразу после завтрака. Поднимайтесь. Я, пока вы тут давили подушки, зайчатины нажарила.