Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Эрлер Ольга (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин — удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышенна и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.
После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. Петь она любила и умела, чего не скажешь обо всех любителях петь. Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее — по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она — незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!
«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой — быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» — пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…
…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывали море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды, лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась в волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…
И вот она перед ним. Что это, знак? Знак.
— Тебе не понравилось мое пение? — испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.
— Еще как понравилось! Почему ты так решила?
— По твоему нахмуренному лицу.
— Да, мне с моим лицом вечная морока. Мать иной раз: «Что с тобой?» — «Все прекрасно». — «Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как матери иной раз, им же ничего не докажешь.
— Нет, не знаю. Моя мать умерла, когда мне был год. А отец погиб еще до моего рождения.
— О! Извини. С кем же ты жила?
— С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.
Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался…
Потом молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Она удивленно помедлила и проглотила. Потом молодой царь так же задумчиво съел ломтик сам.
— Пойдем-ка, погуляем…
Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.
— Осторожно, здесь скользко, — предупредил Александр.
При этих словах Таис и поскользнулась на влажной траве. Стоп, ведь это было уже раз, с Птолемеем, в его первый приезд в Афины. Тогда он заключил ее в объятия, воспользовавшись тем, что она в них «упала». Александр не менее ловко подхватил ее, и ей стало не по себе от того, что он оказался так близко. Даже на фоне пряных ароматов июльской ночи она уловила его фиалковый запах. Но как он смотрел на нее — в упор, пристально и как будто с иронией…
— Не бойся, — сказал он наконец, но хорошо, нежно сказал, и за это можно было простить иронию его взгляда.
Они сели на траву и смотрели с холма на черное море с лунной дорожкой, на россыпи звезд и запыленный Млечный путь. Звезд было так много, что некоторым не хватало места, и они падали в море. Отрадное чувство причастности к великому и прекрасному миру растекалось по телу от этой волшебной картины. Как хорошо, что они смотрели на нее вместе.
— Вот мы под каким небом. «…Звезд холодный блеск заполняет пустоту небес, возвращая миру глубину…» — проговорила Таис мечтательно и смутилась.
— Да, божественный порядок в большом космосе, а чей в малом? Неприятно, когда случаются глупые или ужасные вещи, и ты бессилен удержать порядок.
— Повинна судьба? — Таис догадалась, что он думает о своем отце.
— Скорее, человеческая тупость и жестокость. А еще говорят, что ко всему привыкаешь, даже к людям. Ну да ладно, что случилось, то уже случилось. Расскажи мне, как ты жила в Афинах? — Он уходил от больной темы.
— В последнее время… бездарно, — призналась она. — Я чувствовала, что мне надо… выпрыгнуть из своей жизни, решительно изменить ее. Часто казалось, что настоящая жизнь проходит стороной, хотелось чего-то большего.
— В полную меру, насыщенно и интересно.
— Да. Чтобы ничего не упустить из того, что может выпасть человеку в этом мире…
Александр покосился на нее с любопытством и благодарностью — она говорила его словами.
— Знаешь, — Таис решительно обернулась к нему. — мне очень жаль… То, что случилось с твоим отцом… Какое горе для тебя! Он был, несомненно, замечательным человеком, — она сказала это очень искренне, и Александра тронули ее слова.
— Да, он был лучшим. Самое глупое, что я чувствовал приближение катастрофы, а он — нет! А ведь он всегда казался мне таким умным, прозорливым. В последнее время у нас были натянутые отношения. Теперь его нет, и мы больше не можем окончательно… помириться…
— Я думаю, что он любил тебя и гордился тобою.
— Да меня-то все любят, — без тени хвастовства, даже с сожалением сказал Александр. — Но я никогда не позволю, чтобы моя жизнь закончилась ударом ножа в спину.
Таис мысленно согласилась, что это действительно ужасно: человек много раз смотрел смерти в лицо, прожил смелую, славную, выдающуюся жизнь и так нелепо ее закончил! — от руки сумасшедшего.
— Прости своему отцу его последние заблуждения. Он был действительно умным, мужественным, достойным твоей любви человеком. Но и самые прекрасные люди иногда делают досадные, даже глупые ошибки.
— Почему я говорю об этом с тобой?
— Потому что тебя это мучает, — просто ответила Таис. — Тебе стыдно, что ты разочаровался в отце, и думаешь, что это каким-то образом привело к роковому концу. — Женская интуиция подсказывала Таис, что Александр как истинно благородный человек винит в несчастье себя. — А то, что его последние поступки кажутся тебе недостойными того образа, который ты носил в себе, — так ты ведь тоже не стоял на месте. Ты вырос, может быть, перерос отца и свою роль, а он не смог так быстро заметить это.
— Откуда ты все это знаешь? — Александр внимательно смотрел на нее.
— Я так чувствую, предполагаю. Извини, я забылась, это не мое дело, — в порыве раскаяния она коснулась его руки, зная, что прикосновение разрушает дистанцию. — Просто на какие-то очень личные темы иногда проще поговорить с малознакомым человеком…
— У меня нет чувства, что ты — малознакомый человек, как раз наоборот! Да и ты понимаешь меня достаточно, если судить по твоим оценкам. Спасибо длинному языку Птолемея.
— Я могу хранить чужие тайны. Поверь мне.
— Что ты еще знаешь про меня? — он задал этот вопрос намеренно шутливым тоном, давая понять, что серьезные откровения закончились.
