Конец «Графа Монтекриста» - Шейнин Лев Романович (читать книги без txt) 📗
В конце сентября линия фронта приблизилась к тому областному центру, в котором продолжали отбывать наказание Мишкин и его «коллектив». Заключенных нужно было эвакуировать. В связи с этим областной прокурор посетил тюрьму и начал проверять списки, лично беседуя с заключенными. Когда очередь дошла до «графа Монтекриста», его ввели к прокурору. Оба сразу узнали друг друга.
— А, уполномоченный, — улыбнулся прокурор. — Ну как, зуд в руках проходит? Как дела?
— Какие у меня дела, — хмуро ответил Мишкин. — Дела на фронте, а у меня никакого дела нет… Так, жалкое, можно сказать, прозябание и тюремный тыл… Сижу вроде как дезертир какой. В глаза людям стыдно смотреть. Немец во-всю орет, а я, байбак здоровый, в камере отсиживаюсь. Всю жизнь за драки судился, а при этакой драке сижу сложа руки… Это при моем-то характере! Душа болит, гражданин прокурор, честное слово!..
— Ну, а чего бы вам хотелось? — серьезно спросил прокурор.
Мишкин задумался. Потом он почему-то оглянулся на дверь и взволнованно произнес:
— Вот в газетах пишут, что у немцев, дескать, уголовникам почет. Бургомистрами назначают, и всякая такая штука. Очень обидно читать это нашему брату.
— Что ж обижаться, — ведь это правда! — сказал прокурор.
— Гражданин прокурор, — горячо возразил Мишкин. — разве мы, уголовники, вовсе без совести или совсем сознания не имеем? Ведь родина-то, она наша родина! Нам то разве бить фрицев не хочется? Или, если и, скажем, хулиган, так у меня и души уже нет, и я вовсе гад, а не человек? Или контра какая? Или перестал быть русским? Эх, не так это все, не так, гражданин прокурор!.. Большая беда всем пришла- так тут нечего статьями считаться и судимости на пальцах отсчитывать…
Он говорил еще долго. А на следующий день Мишкин был досрочно освобожден от наказания. В ясный прохладный сентябрьский день он вышел за тюремные ворота. Город жил тревожно. Но улицам, торопясь, проходила колонны красноармейцев; из города на восток тянулись грузовики, увозя оборудование заводов и фабрик. С тоскливым ревом проходили стада колхозного скота, угоняемого от врага. Фронт был уже недалеко.
Два дня пробыл Мишкин в городе, неизвестно, где жил, неизвестно, с кем встречался, а потом неизвестно, куда сгинул. Был Мишкин — и не стало Мишкина. Ушел невесть куда, невесть зачем, словно в воздухе растаял.
Впрочем, событие это так и осталось тогда незамеченным. Жаркое было время, жаркие пошли бои уже на ближних подступах к городу, и было тут не до Мишкина.
Но дело в том, что Мишкин скоро объявился, да в таких местах, где вовсе его и не ожидали. Объявился он в том самом родном его городке, который был теперь в немецком тылу и в котором бургомистр Трубников устанавливал «новый порядок».
Около пяти часов дня «граф Монтекрист» лично проследовал по главной улице города и по свежим табличкам, приколоченным на перекрестках, установил, что эта улица теперь именуется «Проспектом Адольфа Гитлера». Убедившись, что вблизи почти нет прохожих (приближался час, когда уличное движение должно было прекратиться), Мишкин немедленно приступил к работе Он сорвал табличку, счистил с нее перочинным ножом свежую надпись и вместо нее старательно вписал химическим карандашом.
«Здесь была, есть и будет улица Карла Маркса, а паразиту Гитлеру никаких у нас улиц не полагается. На том свете в пекле отведем ему улицу».
Полюбовавшись новой надписью, Мишкин подумал и дополнительно приписал:
«А, кроме того, обещаем ему в одно место осиновый кол».
Восстановив, таким образом, справедливость на данном участке городского благоустройства, Мишкин двинулся дальше. У здания горсовета, в котором теперь разместился «магистрат», хрипел репродуктор, выставленный на балконе. Диктор передавал на русском языке «последние известия верховного командования германской армии». «Граф Монтекрист» прислушался. Из репродуктора неслась обычная безудержная ложь: будто Красная Армия уже полностью уничтожена, будто она уже прекратила сопротивление и будто «в ближайшие дни Гитлер будет лично принимать парад войск на Красной площади».
Несколько исхудалых людей молча слушали рядом с Мишкиным эти «последние известия». Немецкий патруль торжественно проследовал мимо «магистрата», чеканя пресловутый «гусиный шаг», то есть изо всех сил задирая ноги вверх и с яростным рвением стуча ими потом о мостовую.
«Граф Монтекрист» внимательно посмотрел на нелепо шагающих солдат, усмехнулся, лукаво подмигнул людям, слушавшим радио, и направился дальше, к реке.
Между тем диктор, закончив «последние известия», начал с пафосом читать статью на тему «об историческом превосходстве германской расы и о новом порядке», коим эта (превосходная раса намерена осчастливить мир.
Таким образом, — гудел диктор, — всякому непредубежденному человеку должно быть понятно, что доблестная и непобедимая германская армия несет на своих штыках…
Очевидно, в этом месте диктор решил заинтриговатъ слушателей, так как вместо того, чтобы обрадовать их, объяснив, что именно «несет на своих штыках» германская армия, он неожиданно замолчал. Вместо голоса диктора из репродуктора донесся шум какой-то странной возни и звуки, отдаленно напоминающие аплодисменты. Потом чей-то звонкий голос крикнул:
— Граждане, минуту терпения, часовой уже готов, сейчас я еще этому орателю закачу пару плюх, а засим продолжу передачу!
Снова, на этот рае уже более явственно, послышались звуки оплеух; последние, судя по их звучности и истошным воплям диктора, были солидного веса.
Затем Мишкин, — ибо это был он, — обратился к несколько озадаченным и явно заинтересованным слушателям с краткой, но выразительной речью:
— Дорогие граждане! Передаю вам привет от советской власти и Красной Армии, хоть и не имею от них на то полномочий. Не верьте немкам. Врут они, как сивые мерины, хотят вас обморочить через подлюгу-диктора, который продался им. Я ваш земляк и могу сообщить по совести военные факты, потому что видел все своими глазами. Красная Армия не уничтожена, а бьет фрицев почем зря. Дорого обходится немцам их продвижение. Не подчиняйтесь приказам бургомистра и прочей сволочи. Всем им скоро придет конец.
Когда «русская полиция» и несколько немецких солдат впопыхах примчались в радиостудию, было уже поздно. Связанный диктор тихо скулил в углу — он был основательно избит и количество зубов у него поуменьшилось. Часовой оказался мертвым, а Мишкина и следа не было… «Граф Монтекрист» на прощанье разбил вдребезги микрофон, чтобы немцы не могли им воспользоваться, а на столе была оставлена записка следующего содержания:
«Паразиты, бросьте обманывать народ! Предупреждаю, что всех дикторов буду лупить нещадно. Смерть немецким оккупантам!
Граф Монтекрист».
Когда Трубникову доложили о происшествии в радиостудии, он перетрусил необычайно. Появление в городе «графа Монтекриста» не сулило Трубникову ничего хорошего. Он прекрасно помнил характер «графа» и догадывался, что тот вернулся в город не зря и что лично ему,
Трубникову, это не предвещает ничего, кроме неприятностей.
Он стал еще осторожнее, чем был раньше. Показывался на улицах не иначе, как в сопровождении трех полицейских, по ночам вовсе не выходил, а у своего дома поставил усиленную охрану. Бургомистр был вообще недоволен своей судьбой. Он не был уверен в завтрашнем дне и в прочности своего положения. Население молчаливо, ни очень выразительно бойкотировало его, и он нередко читал в глазах людей такое презрение и ненависть к себе, что от одного этого мгновенно обливался холодным потом. Немцы каждый день предъявляли все новые и новые требования и, в свою очередь, не скрывали, что относятся к Трубникову с презрением.
