Наследник - Кулаков Алексей Иванович (книга жизни txt) 📗

– Позволь спросить, Петр Иванович, кто этот отрок, столь похожий на тебя лицом?

Основатель славного города Свияжска как-то потерянно подтвердил:

– Сын. Хотел вот… К воинским занятиям приспособить.

– Да? Про старшего твоего, Ивана Петровича, я слышал немало хорошего. А еще один ученик моему дядьке не в тягость.

Увидев, как едва заметно дрогнуло лицо думного боярина (уж больно толстым вышел намек), наследник тут же «поправился»:

– Хотя, конечно, это ему решать.

Поглядев на отрока примерно двенадцати-тринадцати лет, царевич спокойно вопросил его имя. Тот, покосившись на впавшего в глубокую задумчивость отца, с едва заметной запинкой признался:

– Аникита.

– Увидимся на следующем занятии.

Оставив за спиной бояр, буквально ошеломленных и растоптанных состоявшимся разговором, Дмитрий позволил себе улыбнуться.

«Тем для обсуждения подкинул, единство и родственную любовь в клане Шуйских укрепил да еще душеньку успокоил, на Захарьиных. День. Да что там день! Целый месяц прожит не зря. Н-да, а теперь надо подумать, как объяснить происшедшее батюшке. Причем в наиболее выгодном для себя любимого свете».

Почти дойдя до теремной лестницы, десятилетний царевич вдруг намертво встал, буквально оцепенев.

– Мить, ты чего? Ну Митя?!

Переведя шалый взгляд на младшего братца, старший как-то растерянно выдал:

– Один килограмм равен весу кубического дециметра чистой воды при температуре четыре градуса. А одна аптекарская унция весит двадцать девять целых восемьдесят шесть сотых грамма.

Иван быстро глянул по сторонам, потом на лицо брата и опять осмотрелся, только уже помедленнее. Подумал, затем подшагнул поближе и громким заговорщицким шепотом поинтересовался:

– Это, Мить. А ты сейчас с кем разговаривал?..

Следующим днем его весьма ожидаемо позвали к отцу, причем известить об этом явился вернейший и любимейший из псов государевых – князь Афанасий Вяземский.

«Похоже, разговор мне предстоит серьезный».

Это мнение только укрепилось при виде серьезного выражения на отцовском челе и хмурого личика Василия свет Михайловича Захарьина. Чей отпрыск столь неудачно стукнулся своим шлемом о дубовую сабельку наследника, что заработал что-то вроде сотрясения и отливающих синевой теней под глазами.

– Батюшка.

– Сынок.

Погладив первенца по плечу, великий государь сразу перешел к делу:

– Супружница Василия сильно захворала и ныне лежит при смерти. Арнольдишка ее усердно врачевал, а до него и иные лекаря старались, да только все без толку.

Озабоченность царственного отца сразу нашла свое объяснение: когда-то, на заре его жизни, у него была любимая няня, Аграфена Челяднина, насильно затем постриженная в монахини ненавистными опекунами. А княгиня Анастасия Дмитриевна по отцу была Бельская, по матери же – как раз Челяднина – и сильно напоминала своим обликом ту самую няню, неизменно вызывая у властного государя Московского самые лучшие и светлые чувства. Поэтому, прижав к себе наследника, Иоанн Васильевич тихо шепнул:

– Только на тебя надежа и осталась, сыно.

Недолгие сборы и путь до боярских палат (обычного терема в два поверха, стены которого немного осели и уже изрядно потемнели от времени) заняли меньше получаса. Суета на подворье, с трудом вместившем полусотню личной охраны царевича, растерянные лица челяди, несколько быстроногих куриц-пеструшек, удивительно ловко разбежавшихся в стороны от жеребцов, долбленая колода под водопой, почему-то оказавшаяся аккурат посередке двора…

«Да-а, небогато живет дядька мой троюродный. Или это я так привык к удобству и разным приятным излишествам Теремного дворца?»

Укладывать своего аргамака в заботливо взбитую грязь на подворье Дмитрий не стал, ограничившись тем, что подъехал на Беляше поближе к крыльцу, а затем на него же удачно и спрыгнул. Принял от Салтыкова небольшое моченое яблоко, поднес поближе к удивительно мягким губам ахалтекинца и подождал, пока тот с явным удовольствием схрумкает круглую «похвалу». Времени как раз хватило, чтобы грузный хозяин спешился и взобрался на крыльцо родимого дома.

– Гость в дом – Бог в дом, Димитрий… Иванович.

Внутри палаты выглядели заметно лучше, чем снаружи: росписей по штукатурке было маловато, зато побелка, обильная резьба по дереву и прочие мелкие радости деревянного зодчества присутствовали в полном объеме. Как и еще один мелкий родственничек мужеского пола с довольно неприятным на слух именем Протасий.

«Годика четыре-пять, не больше. А боярин-то, оказывается, в свои шестьдесят с хвостиком еще тот орел! Верно говорят: старый конь борозды не испортит».

Еще раз поглядев на Протасия и коснувшись чувствами его Узора, Дмитрий едва удержался от того, чтобы не остановиться и не рассмотреть его поподробнее. Очень уж знакомо были перекручены и пережаты некоторые духовные линии – прямо как у брата Федора!..

«Похоже, хоть Михалыч борозды и не портит, но пашет все же неглубоко».

Горница с больной на женской половине, куда его привели, предварительно задержав неторопливой дегустацией хозяйского сбитня и осторожными расспросами, встретила царевича сильным запахом ладана. А еще каких-то женских притираний (или духов?) и тонким привкусом химии от «чудодейственных» микстур и пилюль штучного приготовления – свежего же воздуха в этой ядреной смеси обнаружить не удалось.

«Так, медицина оказалась бессильна, и больная продолжает жить… Господи, как высохла-то!»

Увидев боярыню, царевич наконец понял, зачем его так долго мариновали, – чтобы челядинки успели принарядить и чуть подкрасить свою госпожу.

– День добрый, Анастасия Дмитриевна.

Видя, как женщина медленно набирает воздуха для ответного приветствия, мальчик ее упредил:

– Говорить не надо.

Сняв перчатку с правой руки, он очень мягко коснулся головы:

– Так легче? Вот и хорошо.

Развернув ладонь, он неспешно повел ее от шеи и до ступней, совершенно не смущаясь тонкой пуховой накидкой, не позволяющей увидеть ничего, кроме очертаний тела. Закончил, немного помедлил и повел рукой в обратном направлении, остановившись на животе. Опять продолжил, а дойдя до головы, пренебрегая хозяйскими обидами, спокойно убрал в сторону волосник [99] и пропустил между пальцами редкие ломкие пряди.

«Отравление, да какое сильное! Печень, суставы, желудок, кишечник, даже в волосах есть следы. Специально ядом потчевали или?..»

Муж болящей, она сама и ее доверенная челядинка внимательно и с надеждой смотрели на глубоко задумавшегося царевича. Вот он еще раз провел рукой над животом, затем легонько мазнул кончиками пальцев по женской щеке и подошел к единственному маленькому окошечку, забранному бычьим пузырем. Всмотрелся в беловатый след, поднес руку еще поближе к окошку и недовольно дернул бровью. После чего одним слитным движением вытянул из-за пояса кинжальчик и полоснул острием по мутной пленке пузыря.

– Белила?

Глянув сначала на хозяйку, а потом и на хозяина, челядинка осторожно подтвердила:

– Они самые.

– Дай.

Приняв от служанки увесистую серебряную коробочку, мальчик ее открыл, полюбовался на содержимое и равнодушно вернул обратно, заинтересовавшись остатками лекарственных препаратов. Осторожно понюхал горлышки миниатюрных кувшинчиков, разломил одну из трех оставшихся пилюль и опять недовольно поморщился.

«Ну да, как я мог подумать, что пилюльки не из сулемы! Она да ртуть – две чудодейственные панацеи от доброго доктора Арнольда Линзея, коими он и мертвых поднимает на ноги. Конечно, если от такого не умер, остальное уже не страшно. А тут что? Хм… этот состав, пожалуй, мне незнаком».

Вылив несколько капель непонятного отвара себе на ладонь, а потом их же и лизнув, десятилетний целитель вначале задумался, а потом спросил:

– Кто готовил это лекарство?

Боярин от такого простого вопроса неожиданно замялся. Глянул на жену, на дверь и все же ответил, правда, на удивление тихо: