Карта времени - Пальма Феликс Х. (читать книги бесплатно полностью TXT) 📗
Лишь когда Чарльз сжал ему руку, Уэллс очнулся от поэтического транса.
— Большое вам спасибо за все, мистер Уэллс, — произнес Чарльз. — Я очень сожалею, что таким вот образом вломился к вам. Вы уж нас простите.
— Что вы, бросьте волноваться. Я об этом и думать забыл, — отмахнулся писатель, словно находиться под прицелом было для него чем-то вроде безобидной медицинской процедуры.
— А что будет с машиной? Вы ее уничтожите? — робко спросил Эндрю.
Уэллс снисходительно улыбнулся.
— Думаю, что да, — ответил он. — Полагаю, машина выполнила свою миссию.
Молодой человек кивнул, расслышав в этих осторожных словах нечто утешительное. Едва ли трагедия Эндрю Харрингтона была единственной причиной, по которой стоило изобрести машину времени, но то, что писатель разделил его горе, счел его достаточным поводом, чтобы нарушить временные законы, порвать ткань времени, возможно, поставив вселенную под угрозу, было необычайно трогательно.
— Пожалуй, так и вправду будет лучше, мистер Уэллс, — сказал Эндрю, справившись с собой. — Ваши подозрения подтвердились. Стража времени существует, и она ревностно охраняет прошлое. Я встретил одного из них на обратном пути, прямо на пороге этого дома.
— Правда? — удивился Уэллс.
— Да, но мне удалось его прогнать, — ответил Эндрю.
В следующее мгновение он вдруг сердечно обнял писателя. Чарльз и Джейн с умилением взирали на эту сцену, которая, если бы не обескураженный вид Уэллса, и впрямь могла бы вызвать непрошеные слезы. Когда Харрингтон наконец разомкнул объятия, Чарльз поспешил распрощаться с супружеской четой и увлечь за собой кузена, прежде чем он вновь бросится на шею Уэллсу.
Пересекая сад, Эндрю с тревогой поглядывал по сторонам, держа руку на рукояти пистолета: он опасался, что страж времени последовал за ним в его эпоху и поджидает жертву, затаившись где-нибудь в кустах. Однако опасения были напрасными. Братья нашли кэб там же, где оставили его несколько часов назад, которые теперь казались им веками.
— Погоди, я шляпу забыл, — спохватился Чарльз, когда они уже садились в экипаж. — Я сейчас, Эндрю.
Харрингтон рассеянно кивнул и бессильно откинулся на спинку сиденья. Ночная тьма постепенно поддавалась натиску рассвета. Подобно тому как сквозь прохудившийся на локтях пиджак начинает просвечивать сорочка, потрепанное на углах черное полотно ночи делалось все светлее, уступая место бледному утру. Если бы не дремавший на облучке кэбмен, Эндрю с полным правом мог бы решить, что природа окрашивает небо в пурпур и расшивает золотыми лучами для него одного. В последние годы молодой человек нередко наблюдал, как утро вступает в свои права, чаще всего с аллеи Гайд-парка, и спрашивал себя, не станет ли новый день для него последним, не пора ли оборвать свою жизнь, выстрелив в висок из пистолета, пока однажды не решился открыть витрину и взять оружие, еще не зная, что из него будет убит Джек Потрошитель. Но теперь не было нужды вопрошать судьбу, глядя, как разгорается утренняя заря, ведь ответ был известен: за этим утром последует еще одно, а за ним — еще и еще, он спас Мэри и сводить счеты с жизнью больше незачем. Стоит ли следовать своему плану по инерции или для того, чтобы, как выразился Уэллс, оказаться в нужной вселенной? Нет, такой мотив был слишком неубедительным и к тому же довольно низким, нечестным по отношению к счастливому сопернику, то есть к себе самому. Пусть его временной двойник наслаждается своим счастьем, а он найдет свое — на худой конец, такое же, как у своего брата и кузена Чарльза. Если верно, что на соседней лужайке трава всегда зеленее, можно представить себе, какими дивными красками играет соседняя вселенная. Придется довольствоваться тем, что другой Эндрю сумел стать счастливым в другом мире, быть может расположенном совсем близко от этого.
Придя к такому выводу, Эндрю задал себе новый вопрос: проще ли найти свою мечту в этом мире, зная, что в другом у тебя уже есть все, о чем ты мечтал? За вопросом, словно озарение, пришел ответ: да, теперь он вновь сможет без угрызений совести предаваться нехитрым радостям и прощать себе неудачи, ведь, что бы ни случилось, у него останется настоящая, полноценная жизнь в краю, не обозначенном ни на одной карте, расположенном на изнанке мира. Харрингтон почувствовал небывалое облегчение, будто с плеч его сняли тяжесть, давившую с самого рождения. Он был свободным, беспечным, безумным. Ему отчаянно захотелось набрать полную грудь воздуха, вернуться к людям, послать записку Виктории Келлер или Мадлен, если Чарльз все же женился на Виктории, пригласить ее на ужин, в театр или просто на прогулку в парк, где можно будет, выждав момент, прижаться губами к ее губам, чего он, конечно, не сделает. Так оно и будет, так устроена вселенная: если Эндрю захочет поцеловать девушку, его близнец в другом мире предпочтет уклониться от поцелуя, и он полетит через миры, от одного Эндрю к другому, пока, умноженный бессчетное количество раз, не канет в бездну одиночества.
Притулившись на сиденье, Эндрю с возрастающим удивлением размышлял о том, что неслучившиеся события не отпадают от жизни, словно стружки, которые плотник выметет за порог, а прорастают побегами новых миров, каждый из которых настоящий. У Эндрю закружилась голова от одной мысли, что на каждом перекрестке, где ему приходилось выбирать дорогу, рождался новый Эндрю, чтобы прожить жизнь, параллельную его жизни, даже не подозревая о существовании своих двойников, и от простых решений обычного человека зависели судьбы целых миров. Неужели вселенная и вправду подобна ящику с двойным дном и значительно превосходит пределы, установленные человеческим слухом и зрением? Теряют ли розы свой цвет, когда на них никто не смотрит? Правда ли то, что ему открылось, или он просто бредит?
Разумеется, все это были риторические вопросы. Но природа сжалилась над ним и снизошла до ответа. Внезапно налетевший ветерок подхватил осенний лист, из тех, что покрывали дорогу, и закружил его в стремительном вихре над гладкой поверхностью лужи, словно демонстрируя единственному зрителю забавный фокус. Пораженный Эндрю, не отрываясь, следил за причудливым танцем, пока каблук Чарльза не прижал листок к земле.
— Ну все, можно ехать, — торжествующе провозгласил Уинслоу, вскинув шляпу высоко над головой, как охотник подстреленную дичь.
Устроившись рядом с Эндрю, он удивленно поднял бровь, сбитый с толку мечтательной улыбкой, застывшей на губах его кузена.
— Все хорошо, Эндрю? — спросил Чарльз.
Харрингтон тепло взглянул на брата. Чарльз готов был мир перевернуть ради него и Мэри Келли, и он не останется в долгу: вернется к жизни и проживет ее всю, до последнего дня. Он снова станет кузену настоящим другом, постарается заслужить прощение за восемь лет равнодушия и холода. Он схватит жизнь обеими руками, словно нежданный подарок, чтобы прожить ее наилучшим образом, как Чарльз, как все вокруг. Он превратит остаток своих дней в бесконечно долгий, безмятежный воскресный вечер и спокойно дождется назначенного ему срока. Это будет не слишком сложно, ведь жизнь сама по себе — уже чудо.
— Лучше не бывает, Чарльз, — весело отозвался Эндрю. — Настолько хорошо, что я, так и быть, готов принять приглашение на обед, но лишь при условии, что твоя очаровательная супруга позовет свою не менее очаровательную сестрицу.
XVII
На этом можно было бы завершить первую часть нашей истории, по крайней мере для Эндрю она закончилась именно тогда, но это только для Эндрю. Чтобы поведать его историю, моего вмешательства не потребовалось бы: Эндрю мог бы рассказать ее сам, как любой человек рассказывает о своей жизни на смертном одре. Впрочем, его повествование все равно было бы предвзятым и неполным, если, конечно, речь не идет о человеке, младенцем попавшем на необитаемый остров и прожившем на нем до старости в компании обезьян; вот он-то мог бы, не рискуя ошибиться, утверждать, что его жизнь была именно такой, какой он ее запомнил, и то при условии, что макаки не припрятали в какой-нибудь пещере сундук с книгами, одеждой и фотографиями, выброшенный с ним на берег. Однако, если не принимать в расчет переживших кораблекрушение младенцев, любой из нас подобен нити, вплетенной в ковер: переплетаясь с нитями-душами других людей, наша собственная душа становится частью узора жизни. Лишь тот, кто полагает, будто мир — это театр марионеток, которых укладывают в коробку, когда он отправляется спать, решится доказывать, что знает жизнь во всей ее полноте. В ином случае, перед тем как испустить последний вздох, он вынужден будет признать: его представления об окружающей действительности были ограниченными, приблизительными и не всегда верными, на жизнь его влияло немало вещей, и хороших и дурных, о которых он даже не подозревал, а ему и в голову не приходило, что жена изменяет ему с кондитером, а соседская собачонка имеет привычку мочиться на его азалии. Чарльз не видел, как осенний лист кружится в вальсе над лужей, а Эндрю не видел, как его кузен забирает свою драгоценную шляпу. Конечно, он мог представить, как Чарльз входит в дом Уэллсов, извиняется за новое вторжение, шутит насчет того, что на этот раз он безоружен, и как все трое, словно дети за игрой в жмурки, разбегаются по комнатам в поисках злополучного головного убора, но в тот момент все мысли Харрингтона были заняты параллельными мирами и ящиками с двойным дном.
