Гипсовый трубач: дубль два - Поляков Юрий Михайлович (бесплатные версии книг TXT) 📗
– Примерно. Знаете, когда я увидела вас с ней у гипсового трубача, а потом плакала в стогу. – Бывшая пионерка неловко взглянула на Кокотова. – Я впервые подумала, как замечательно стать головой профессора Доуэля и никогда больше не испытывать этого стыдного зова, не зависеть от мужской взаимности… Просто думать и жить! Я же не знала тогда, что наше тело здесь. – Она приложила пальцы ко лбу. – А рядом с Вадиком я ощутила себя именно такой головой без требовательного тела. И все бы ничего, но он оказался патологически жадным! Он даже кошелек вынимал из кармана с такой мукой на лице, словно отрезал от себя кусок мяса, чтобы скормить прожорливой птице. А я зарабатывала, между прочим, больше, чем муж, и деньги клала в супницу… Вообразите, Андрей Львович, он открывал крышку, пересчитывал и добавлял ровно столько – копейка в копейку! Если я на прогулке покупала себе мороженое, Вадик тут же отбирал у меня и откусывал ровно половину…
– И это любовь? – громко оскорбился автор «Жадной нежности», начав змеиное движение к колену бывшей пионерки.
– Ох, Андрюша, у любви, как у всякого недуга, столько странных и уродливых разновидностей! Когда подруги шепчутся со мной про свою личную жизнь, мне кажется, я попадаю в кунсткамеру с заспиртованными монстриками. В чистом виде любовь встречается так редко, что об этом потом помнят веками, как про Петра и Февронию…
– Ну, это вы преувеличиваете! – отозвался Кокотов, ощутивший от слова «Андрюша» счастливый озноб между лопатками.
– Возможно… С Вадиком я бы, конечно, скоро рассталась, ушла бы к хорошему, доброму, нетребовательному мужчине. Но я встретила женщину, поэтому наш брак растянулся на годы…
– Женщину?
– Да. Флер. На Новый год мы собрались в Суздаль на международную журналистскую тусовку, но мужа неожиданно отправили с правительственной делегацией в Германию – фотографировать Горбачева и Коля. Как вы считаете, Горбачев – предатель или просто дурак?
– Не думал об этом… – аккуратно ушел от ответа писатель.
– Наверное, все-таки дурак. Предатель хотя бы понимает, что делает, и уже поэтому не способен принести стране столько вреда, сколько дурак. Та к сказал мой дедушка перед смертью. В общем, я поехала в Суздаль без Вадика. Поскольку номер забронировали на двоих, мне подселили журналистку из «Пари-матч». Флер была худенькая, коротко стриженая, похожая на задумчивого подростка, да и одевалась как мальчик. Мы с ней подружились, болтали по-английски, она смотрела на меня круглыми от восхищения глазами и повторяла: «Натали, вы так похожи на Настасью Филипповну!» И знаете, я была польщена! Почему-то дамы, особенно порядочные, счастливы, когда их сравнивают с ненормальной потаскухой Барашковой.
– С кем?
– Это фамилия Настасьи Филипповны. А вы разве не знали?
– Знал, конечно, просто не расслышал…
– Я почти сразу поняла, что нравлюсь Флер как женщина. Если кто-то из мужиков-журналистов начинал ухлестывать за мной, она, хмурясь, кусала в раздражении губы. Сначала я хотела уехать в Москву. Как говорила моя бабушка: от греха подальше. Но разве можно быть благоразумной, если тебя сравнивают с Настасьей Филипповной? О, хитрюшка Флер! И я решила ее перехитрить, поиграть, подпустить поближе, а потом все обратить в шутку. Я вообразила себя шпионкой, которой центр поручил завербовать хорошенькую французскую лесбиянку. Я была совершенно спокойна за себя. Что может случиться с головой профессора Доуэля? Как я ошиблась! Оказывается, чувственность лишь затаилась во мне и тихо готовилась к возмездию, к рысьему прыжку. И прыгнула… Налейте мне вина! – попросила Наталья Павловна.
Некоторое время она смотрела на темно-рубиновое, как венозная кровь, бордо, потом сделала глоток и сказала задумчиво:
– Вы знаете, как целуются женщины? Ах, да – конечно, знаете, но не цените, потому что не знаете, как целуются мужчины.
– А как целуются мужчины? – поинтересовался Кокотов с неловкой иронией.
– Как бормашины.
– Неужели все?
– Некоторые вообще не целуются. Только нацеловавшись с мужчинами, можно по-настоящему оценить женский поцелуй. Помните у Цветаевой, в посвящении Софье Парнок, ее сапфической возлюбленной: «Рот невинен и распущен, как чудовищный цветок!»
– Да, да припоминаю… – кивнул автор «Похитителя поцелуев», удивляясь тому, какие иногда точные фамилии дает людям судьба.
– В новогоднюю ночь мы с Флер под звон курантов выпили много шампанского, стали озорничать, дурачиться и… завербовали друг друга на четыре года. Она рассказала: у нее был муж, Клод. Тоже журналист. Безумная любовь. Но он ее бросил ради богатой студентки из Сорбонны. Флер сошла с ума, хотела покончить собой, лежала в клинике. Та м она познакомилась с художницей Аннет, лечившейся от наркомании, и новая подруга с постепенной нежностью убедила ее в том, что женщины вполне могут обходиться без волосатых обезьян, именуемых в просторечье «мужчинами». Ничего, что я так?
– Ничего-ничего…
Рассказ Обояровой будил в Андрее Львовиче странные чувства, словно бы он, одетый, забрел на пляж нудистов, и теперь колеблется: уйти поскорей прочь или немедленно раздеться самому?
– …Выписавшись из больницы, Флер и Аннет несколько лет счастливо жили вместе, но потом художница снова села на иглу и умерла от передозы. Флер каждый день ходила к ней на могилу и поклялась больше никогда не привязываться ни сердцем, ни телом – ни к мужчине, ни к женщине. Понимаете? Она, как и я, решила стать головой профессора Доуэля! Друзья, видя ее состояние, выхлопотали место в московской редакции «Пари-матч» – подальше от горькой кладбищенской земляники. И мы встретились в Суздале. Две головы профессора Доуэля. Ведь правда, это рок?
– Безусловно! – подтвердил писатель, представив себе в супружеской постели два юных женских тела с бородатыми головами.
– …Пока Флер работала в Москве, мы встречались почти каждый день, сидели в кафе, бродили по подмосковным усадьбам, иногда я оставалась у нее…
– А Вадик? – удивился Кокотов из мужской солидарности с фотографом, которого Наталья Павловна оснастила столь затейливыми гендерными рогами.
– А что Вадик? Я говорила ему: ночую у мамы. И вообще, пришлось объяснить, что мы с ним окончательно переросли физиологию, потому наш брак теперь нерушим и вечен. Это его вполне устраивало, ведь у него была Нина из Реутова. Когда Флер приходила к нам в гости, он торопился оставить нас наедине…
– Наедине? Неужели он ни о чем не догадывался? – переспросил автор «Преданных объятий» и вспомнил: когда к вероломной Веронике притаскивалась однокурсница Ольга, он тоже всегда норовил куда-нибудь смыться.
– Нет, не догадывался! Вадик понимал, как мне с ним скучно, и радовался, что у меня появилась отдушина. А вообще-то мужья обычно переоценивают свою роль в жизни жен, и главное, их в этом не разубеждать. Та к советовала моя мама. Но потом у Флер закончился контракт. Боже, как она рыдала в аэропорту, когда мы ее провожали! Даже Вадик немого заудивлялся, но я объяснила, что несчастная журналистка оставляет в России любимого человека. Заметьте, не соврала! Он принялся ее успокаивать: у мужчин в мозгах одностороннее движение. Ну, не хмурьтесь, Андрюша, не у вас! Вы же писатель!
– А я и не хмурюсь! – отозвался Кокотов, слегка потрясенный.
Он всего лишь сопоставил страсть бывшей жены к Цветаевой, частые налеты шебутной разведенной однокурсницы, вспомнил подружечьи нежности, пересчитал их совместные поездки к морю… А плюха, которую Ольга дала на свадьбе Меделянскому! Конечно же, это знак любовнице, выходящей замуж за волосатую обезьяну! Значит, Вероника, вдобавок ко всем прочим чудовищным порокам, была еще и лесбиянкой! Кошмар!
– Хмуритесь? – участливо спросила бывшая пионерка. – Я вижу! Полюбите нас черненькими – беленькими нас всякий полюбит! В общем, Флер уехала домой, но мы почти каждый день говорили с ней по телефону. Потом она несколько раз покупала путевки и прилетала в Москву, а я – в Париж. Начальник отдела был в меня влюблен и безропотно выписывал командировки. Флер снимала крошечную квартирку без кухни в Латинском квартале, и наша кровать с видом на Сену занимала почти всю комнату. А может быть, и почти весь мир… Не знаю. Флер была на седьмом небе и повезла меня в Ним, знакомить со своими родителями. Вы бывали в Ниме?
