Прогулки по Москве - Коллектив авторов (читаем книги TXT) 📗
Нащокин был человеком веселым, расточительным, азартным, легко давал взаймы, забывая требовать уплаты долга, привечал бездомных и неустроенных, примирял ссорившихся, делился последним, что имел. Он то сказочно богател, выиграв в карты или получив нежданное наследство, и тогда закатывал друзьям лукулловы пиры, вспоминая которые другой его верный товарищ Гоголь в очередной раз просил: «Ради бога, не обкармливайте… дабы после обеда мы были хоть сколько-нибудь похожи на двуногих»; то, вконец разорившись, уповал лишь на провидение да на помощь друзей, коих оказывалось у него в трудную минуту немало. «Только на одной Руси можно было существовать таким образом, – писал Гоголь в «Мертвых душах», явно копируя своего литературного героя с Павла Воиновича. – Не имея ничего, он угощал и хлебосольничал, и даже оказывал покровительство».
П. Соколов. Александр Сергеевич Пушкин. 1836
К. Мазер. Павел Воинович Нащокин. 1839
Гостиная
Бильярдная
Сейчас набор миниатюрных предметов из Нащокинского домика экспонируется во Всероссийском музее А. С. Пушкина в Санкт-Петербурге
Бывая в Москве, Пушкин всегда останавливался у «Войныча». Он радовался, как ребенок, когда ямщики безошибочно находили дорогу к дому его друга, хотя тот частенько менял квартиры. А здесь уже ждала его тихая домашняя жизнь, которую так ценил поэт: диван, трубка и бесконечные разговоры. А когда наставал час разлуки, то оставалась надежда, что ненадолго, стоит чуть-чуть переждать, и снова «мимоездом увидимся и наговоримся досыта». Но пролетали недели, месяцы, а долгожданной встречи все не было, и приходилось лишь мечтать: «Когда бы нам с тобой увидеться! много бы я тебе наговорил; много скопилось для меня в этот год такого, о чем не худо бы потолковать у тебя на диване, с трубкой в зубах…»
Зато в их распоряжении всегда оставались письма – добрые, теплые, искренние, написанные как есть, от души (Пушкин запрещал Нащокину писать черновики), и, конечно же, полные юмора. В этом искусстве друзья стоили друг друга. «Скажи Нащокину, чтоб он непременно был жив, – передавал Пушкин привет своему другу через их общего знакомого, – во-первых, потому что мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен, 3) что если он умрет, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, т. е. умного и дружеского». Нащокин тоже в долгу не оставался и за острым словом в карман не лез: «Как жаль, что я тебе пишу – наговорил бы я тебе много забавного, – между прочих был приезжий из провинции, который сказывал, что твои стихи не в моде, – а читают нового поэта, и кого бы ты думал, опять задача, – его зовут – Евгений Онегин».
Особенно сблизились друзья в год перед свадьбой поэта: Пушкин просил совета у более опытного Нащокина, устраивал через него свои денежные дела, а в конце концов и под венец пошел во фраке Павла Воиновича, из экономии, чтобы не тратиться, благо были с ним одного роста… Говорят, что и хоронили поэта в том же одеянии.
«Память Пушкина мне дорога не по знаменитости его в литературном мире, а по тесной дружбе, которая нас связывала», – в конце жизни признавался Нащокин Погодину, и не кривил душой. После фальши и парадности великосветского Петербурга с его интриганами и завистниками, после финансовых неурядиц и жесткого пресса цензуры Пушкин, приезжая в Москву, отдыхал душой в обществе милого его сердцу Нащокина. Здесь он бывал по-настоящему счастлив, ценя каждую встречу, каждую минуту разговора: «Говорят, что несчастье хорошая школа: может быть. Но счастье есть лучший университет. Оно довершает воспитание души, способной к доброму и прекрасному, какова твоя, мой друг…»
Разговаривали много, в том числе и о литературе. Именно Нащокин подсказал Пушкину сюжет «Дубровского», а одно из приключений бурной молодости Войныча легло в основу «Домика в Коломне». Кроме того, с Нащокина, как полагают, Пушкин писал своего «Русского Пелама», герой которого за внешним обликом франта, повесы и гуляки скрывает тонкую натуру и богатый внутренний мир. Не оставлял Пушкин и обычно тщетных попыток пристрастить друга к литературному творчеству, заставлял его писать «мемории» из своей жизни, которые сам брался обрабатывать. Получилось мало, несовершенно, но очень трогательно.
Под обаяние щедрой натуры Павла Воиновича попал не только Пушкин, но и молодая жена поэта. Среди всех приятелей и знакомых мужа Наталья Николаевна безошибочно выделила Нащокина и не упускала случая передать в письме свои искренние приветы и поцелуи другу семьи. Женское сердце не обманешь… А Войныч собирался оставить Пушкиной в наследство свое самое дорогое сокровище – кукольный домик, макет двухэтажного дворянского особняка, известный сегодня под именем своего владельца как «Домик Нащокина». Это поистине удивительный памятник эпохи! Со свойственной ему широтой Нащокин заказывал предметы интерьера для домика у лучших российских и европейских мастеров. Точность деталей дворянского жилища поражала: раздвижной стол на шестьдесят персон, фарфоровая посуда, скатерти, салфетки, бильярд и даже маленький рояль, на котором можно было играть, нажимая на клавиши тоненькой палочкой. Всего более шестисот предметов дворянского быта. Пушкин, видевший это чудо, писал жене из Москвы: «Домик Нащокина доведен до совершенства – недостает только живых человечков».
Что это, очередное чудачество русского барина? Вряд ли, скорее всего идея домика пришла Нащокину в тяжелые часы разлуки, в один из тех моментов, о котором он говорит в письме: «Ты не можешь себе представить, какое худое влияние произвел твой отъезд… некого ждать, не к кому идти…» У биографов даже родилась красивая легенда, что Нащокин строил домик, чтобы тем самым навсегда запечатлеть образ друга, сохранить память о тех комнатах, где жил Пушкин, и тех вещах, которых касалась его рука. В этом кукольном мире нет тревог и забот, ему неведомы болезни, старость и смерть, этот мир не знает разлук, а царит здесь вечная любовь, радость и счастье. Как хотелось Нащокину укрыть, спрятать дорогого сердцу друга от всех бед и треволнений этого мира в своем маленьком игрушечном царстве! Словно чувствовал Павел Воинович недоброе – при последней встрече вручил Пушкину кольцо с бирюзой, которое якобы от насильственной смерти оберегает…
Не стала Наталья Николаевна наследницей домика – заложил его Нащокин в очередные «черные» времена. Не спасло подаренное кольцо русского поэта – не оказалось его у Пушкина при себе, по свидетельству секундантов, на дуэли.
Вечером трагического дня было у Павла Воиновича видение: почудилось ему, что слышит шаги друга и знакомый голос. Вскочил, выбежал навстречу – никого. Опросил прислугу и вдруг понял: приключилось с Пушкиным что-то дурное! «Павел Воинович, так много тревожившийся последние дни, получивший роковое известие, слег в постель и несколько дней провел в горячке, в бреду. Я тоже едва стояла на ногах. День и ночь у нас не гасили огни», – вспоминала жена Нащокина.
Долго не мог простить Нащокин тех, кто был рядом с поэтом и не вмешался, не остановил, не отвел беду. Н. И. Куликов, навестивший в дни траура безутешного Нащокина, вспоминал, как метался тот из стороны в сторону, не находя себе места. «Если бы я в то время жил там, – говорил Нащокин, – он не наделал бы таких глупостей. Я бы не допустил их дуэли, я бы и Дантеса, и мерзавца отца его заставил бы уважать такого поэта, поклоняться ему и извиниться перед ним».
Не стало друга, некого встречать с распростертыми объятиями в передней, некому, как прежде, написать в письме с тоской и надеждой: «авось опять приедешь в Москву и отогреешь». Остались лишь воспоминания, пачка зачитанных до дыр писем и быстро редеющий круг людей, тонкой нитью связывающий с бесценным прошлым… Но в этой печали, как ни странно, особенно ясно начинаешь сознавать, насколько счастливы те, кто, подобно Пушкину и Нащокину, бывают отмечены великим даром судьбы – настоящей дружбой.
