Богояр - Нагибин Юрий Маркович (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Павел почувствовал облегчение, когда в исходе сентября Таня сказала, что ей надо съездить в Ленинград. Стояло бабье лето с тихими, теплыми, безветренными днями, длинной паутиной, парящей в воздухе и пристающей к одежде, сучьям деревьев, сухому былью давно отцветших иван-чая и чертополоха.
В один из таких погожих дней погода вдруг резко испортилась, похолодало, задул сильный ветер, воздух наполнился тихим шорохом осыпающейся листвы. Прямо на глазах стали обнажаться березы и осины. Ветер нагнал облака, зарядил дождь, пали глухие сумерки, даже не верилось, что где-то за свинцовой, с примесью сажи наволочью еще светит в небе солнце. Они только пообедали, и Таня убирала со стола.
- Как мрачно! - она зябко поежилась.
- Это еще не мрачно,- сказал Павел.- Завтра развиднеется. Вот в ноябре станет мрачно. Потом выпадет снег, и опять посветлеет.
Она перестала вытирать стол, задумалась:
- Надо подготовиться к зимовке. Как у тебя с теплыми вещами?
- Нормально. Ватник, ушанка, варежки, теплое белье.
- А я явилась по-летнему,- сообщила она, будто он сам этого не знал.Придется сгонять за зимними шмотками. И надо не тянуть, а то еще кончатся рейсы.
- Да, лучше не тянуть,- сказал Павел. ... Среди ночи Таня, спавшая всегда очень крепко, вдруг проснулась и села на кровати.
- Что там стучит?
Павел, который не мог заснуть, сделал вид, что она его разбудила:
- А-а?.. О чем ты?.. Это еловые шишки. Их отряхает ветер. Неужели ты их услышала?
- Да... Как это тревожно... и хорошо. Он услышал сквозь заоконный стук другой - близкий и слабый стук ее сердца.
- Ты испугалась?
- Не знаю. Дай твою руку.
"Трудно тебе уехать, бедная?" - спросил он про себя.
- Ты не провожай меня завтра... Я одна быстрее.
- Сегодня,- поправил он.- Уже суббота.
- Боже мой, правда!..
- Как скоро ночь минула! - усмехнулся он.
... Оказывается, Ленинград значил для нее больше, чем то казалось на острове, возле Павла. Несколько озадачило поначалу, что город так неказист. В памяти он был из "Медного всадника": строгий и стройный, весь в граните и узорах чугунных оград. Как же поиздержался Петрополь! Нева словно высохла, вода опустилась, и по береговому граниту тянулись зеленые полосы речной плесени; листья необлетевших деревьев превратились в бурые жестяные скруты; сеялся мелкий холодный дождик, но не было пушкинского желания опробовать его пальцами. Удивило обилие необитаемых домов с выбитыми стеклами, иные облизаны черным языком пожара, иные - в обставе лесов брошенного ремонта. На город махнули рукой, предоставляя ему вернуться в болотистую почву, из которой его некогда выдернул Петр.
И все же радовало, что она опять в Ленинграде, что "светла адмиралтейская игла" и что можно позвонить по телефону. Девственная жизнь на острове имеет много прелести, но телефон - отличная штука, и перспектива помыться в ванне вместо прелой баньки тоже манила. Ей вдруг стало весело, а этого не хватало на острове, где все было как-то чересчур серьезно. И еще ей надоел неумолчный шум деревьев и ржавые крики чаек. Насколько приятнее редкие автомобильные гудки.
В квартире оказалась только Дуся, возвышенная из приходящих в постоянно живущие. Отец уехал отдыхать на Кавказ. Помявшись, Дуся сообщила, что он уехал не один. "Он женился?" - спросила Таня. "Я в его паспорт не заглядывала. Гражданочка эта, Нина Константиновна, у нас не прописана". Таню все это мало волновало. Хорошо, что отца нет. Павел никогда не спрашивал ее об отце. Как-то раз она сама заговорила о нем. "Мы знакомы",- отрубил Павел и пресек дальнейший разговор. Значит, они знали друг друга до войны, в пору любви Павла и Анны. Почему-то она сразу решила, что отец сделал подлость Павлу.
У Тани было много дел: пойти в парикмахерскую и к маникюрше, забрать дубленку из морозильника, что-то постирать, погладить, починить, достать батарейки для магнитофона, пленку для фотоаппарата и, как полагается каждой женщине, тысяча других мелочей. Наверное, все эти дела требовали не так уж много времени, но ей не хотелось торопиться. Приятно было зайти в "Север" и съесть бульон с курником, шоколадное мороженое, выпить чашку крепкого кофе; имелись и другие хорошие места на Невском, где было уютно посидеть, разглядывая прохожих, заоконное движение толпы, и ни о чем не думать. Наверное, она устала на Богояре, не физически, а душевно устала. Она не вспоминала об острове, если же в мозгу начинали покачиваться верхушки сосен, она старалась как можно скорее прогнать видение. Гнала она прочь и родной, скорбный, утомляющий даже издали образ Павла. Но он напомнил о себе весьма решительным и не вовсе неожиданным способом. Таня была у врача, и тот сказал, что она будет матерью. "Ты родишь сына",- приказала себе Таня, и перед ней возник дочерна загорелый, хохочущий, великолепный пляжный Павел. Что надо будет у нее паренек.
Ей захотелось немедленно обеспечить своего сыночка приданым. Хотя ждать еще полгода, да ведь на Богояре ничего не купишь. "На Богояре? - удивилась она.- Почему на Богояре?.." За окнами Ленинград погружался в фиолетовые сентябрьские сумерки. Зажглись фонари. Некоторое время их свет останется в колпаках, не смешиваясь с тем светом, который еще насылает небо. Потом он расплавится в темноте и станет ночным солнцем города. Она больше всего любила этот переходный час. В природе его нет, или он там совсем другой, она его не замечала. Ей нужна ленинградская фиолетовая стыковка двух светов.
Пока Таня занималась своими делами, у нее не было желания кого-либо видеть. Но, покончив с ними, она с удовольствием вспомнила, что есть в городе люди, которые хотели бы увидеть ее. Она вспомнила крылатку, трость, бархатный пиджак, обшитый тесьмой, пышный бант Оскара Уайльда и решила начать с него. Ей вежливо сказали, что он находится в "Астории", и дали телефон. Она позвонила и услышала протяжно-гнусавое, ленивое: "Да-а?" Она назвала себя. "Танька!.. Ах ты, пропащая душа!" - человеческим голосом сказал денди с 6-й линии. Он устал от семейного компота, и журналист-международник уступил ему свой номер, а сам уехал проветриться в Усть-Нарву. Оскар Уайльд спросил о ее делах, и Таня могла поклясться, что в голосе его опять прозвучала живая заинтересованность. Но, услышав, что все о'кей, он сразу успокоился. В этой компании было принято довольствоваться тем, что человек сам о себе сообщает, и не лезть в нутро. Чрезмерная деликатность отдавала холодком, но упрощала жизнь. Тане равно приятны были и проявленное к ней внимание, и вовремя поставленная точка. С этой минуты ею овладела какая-то волшебная легкость.
С головой, наполненной солнцем, она пошла на ужин в "Асторию". Оскар Уайльд пригласил кое-кого из старой команды. Ковбоя, Парижского художника, Русского барина. Все искренне были рады видеть ее. Люди с хорошим глазом, натренированным на антиквариате, они мгновенно заметили происшедшую с Таней перемену. "Можно подумать, что ты стала женщиной!" - под общий хохот сказал Ковбой. "А ведь он угадал!" - и волшебная легкость оставила ее. Она хватила рюмку водки и снова воспарила.
За столиком начались какие-то оленьи игры: немолодые, опытные самцы что-то учуяли, и между ними возгорелось соперничество: рог ударился о рог. "Мальчики подерутся из-за меня!" - с восторгом подумала Таня.
В этой компании не дрались. Даже не ссорились, во всяком случае, из-за женщины. Здесь верили мудрости Омара Хайяма:
Нет в женщине и в жизни постоянства,
Зато бывает очередь моя.
И сегодня эта очередь по неписаным законам принадлежала Оскару Уайльду - он держал стол, он пригласил Таню.
Когда официант Прокофьич со своим обычным: "Вас разоришь!" - сунул в карман чаевые, ни у кого не вызывало сомнений, что поле боя останется за Оскаром Уайльдом. Не вызывало это сомнений и у Тани. С той блаженной легкостью, которая недавно овладела ею, она поднялась к нему в номер.
Она знала этот уютный полулюкс, где не раз бывала у журналиста-международника. Летучий же роман с Оскаром Уайльдом осуществлялся в мастерской Парижского художника под его ужасными полотнами. Она прошла в туалет, бегло удивившись вернувшейся к ней автоматичности движений. Она раскрепостилась, избавилась от той непомерной ноши, которую несла последние месяцы. И ей не было дела, что ноша называется душа.
